Бесчувственная сволочь: Что нам делать после окончания процесса Pussy Riot? W → O → S

Бесчувственная сволочь: Что нам делать после окончания процесса Pussy Riot? W → O → S
08.08.12

БЕСЧУВСТВЕННАЯ СВОЛОЧЬ

Что нам делать после окончания процесса Pussy Riot?

17 августа т.н. судья Сырова вынесет приговор Марии Алехиной, Надежде Толоконниковой и Екатерине Самуцевич. Заниматься предсказаниями и уж тем более аналитикой — дело неблагодарное; к правосудию все это не имеет никакого отношения.

Остается лишь надеяться, что девушки окажутся на свободе как можно раньше.

Но (каким бы ни было решение) поговорить есть о чем. Этот абсурдный процесс особенно выпукло показал, что в правовом поле не может быть никаких чувств верующих; они не нужны и, более того, вредны. Если раньше ситуация сводилась скорее к анекдоту вроде гиковских пикетов за телеканал «2х2», то теперь все приняло слишком серьезный оборот.

Жителям России в принципе свойственно нежелание воспринимать свод законов как нечто изменяемое. Но почему никто даже не задается вопросом, откуда вообще в административном кодексе взялся пункт 5.26 («оскорбление религиозных чувств граждан либо осквернение почитаемых ими предметов, знаков и эмблем мировоззренческой символики»)?

Это же совершенно идиотский параграф.

Его вторая часть, очевидно, была дописана из-за того, что у нас вроде как светское государство и оскорбляться могут не только верующие — в итоге появились какие-то почитаемые предметы, знаки и эмблемы.

Возникает немало вопросов. Можно ли, например, считать айфоны почитаемыми предметами? А белую ленту — знаком мировоззренческой символики? Есть ли какой-то особый логотип у атеистов, сославшись на который можно пожаловаться на чувства, оскорбленные словом пастыря на государственном телеканале или перекрытием дорог в кладбищенский день? Рассмотрит ли Хамовнический суд мой иск, если какой-нибудь кощунник осквернит бюст глубоко почитаемого мной философа Плотина? И что там, наконец, с правами огнепоклонников, картезианцев и, скажем, последователей Алистера Кроули?

Формально, по нынешним законам, в России за фразу «Засуньте себе в жопу свои серп и молот» должны штрафовать так же, как за фразу «Клал я на вашего патриарха», но мы-то с вами знаем, что на самом деле это не так. Видимо, потому что неверующие граждане в массе своей — бесчувственная сволочь, даже и оскорбиться толком не умеющая.

Это же надо талант иметь. Например, недавно на пермском фестивале «Белые ночи» православные активисты (само по себе парадоксальное словосочетание) заявили о том, что их оскорбляет трехрукая статуя Христа. Причем этих православных активистов в большей степени оскорбила не третья рука абсолютного в их космологии Бога-сына, а то, что на фестиваль были выделены бюджетные деньги.

Иногда складывается впечатление, что существуют профессиональные оскорбленные — глубоко несчастные люди, ведущие при этом довольно интересную жизнь. Они смотрят «Монти Пайтон» и «Южный парк», ходят на стриптиз и в гей-бары, ищут порно в «ВКонтакте». Что угодно, лишь бы написать кляузу и добиться запрета.

Это все смешно, конечно, но дело Pussy Riot тыкает нас мордой в реальность. А если и этого вам мало, то следует заметить, что вот уже как месяц идет обсуждение о переводе статьи за оскорбление чувств верующих в уголовный кодекс. Лояльные политологи (surprise! surprise!) дружно отмечают своевременность и крайнюю необходимость такого изменения.

Многие спрашивают себя и друг друга: а что делать, если девушек все же посадят и надолго? Вот вам ответ: добиться того, что в конечном счете понятие «оскорбление чувств» будет убрано из свода законов к чертовой матери.

Давайте запишем это в наш блокнотик (или куда там?) с общими целями: честные выборы, свободная пресса и т. д. Потому что без свободы слова все это — просто пустой звук.

ТЕКСТ: Илья Клишин

Страна под «стационарным бандитом» | А. Колесников

Страна под «стационарным бандитом» — Политика — Новая Газета
Политика / ВЫПУСК № 88 ОТ 8 АВГУСТА 2012

Страна под «стационарным бандитом»

Все, что власть хочет знать об обществе, — это сколько нужно денег, чтобы откупиться от бедных и как тем самым заставить их голосовать за себя
07.08.2012

Тут буквально на днях Альфред Кох, весьма тонкий автор, более известный благодаря «распродаже России», сделал очень точную запись в «Фейсбуке», заслуживающую того, чтобы ее привести полностью:

«Существует такая (довольно известная) концепция государства, которая называется «государство как стационарный бандит». Смысл этой концепции состоит в том, что государство — эта некая банда, которая захватывает власть над неким народом, живущим на определенной территории. Однажды банда обнаруживает, что она не может расширить свои владения: мешают другие банды. Тогда банда начинает эксплуатировать «свой» народ. Очень скоро она понимает, что если она эксплуатирует народ слишком жестко, то народ либо начинает вымирать, либо восстает. Экспериментально устанавливается некая разумная мера эксплуатации, когда банда забирает лишь ту часть добавленной стоимости, которая оставляет народу достаточно средств для расширенного воспроизводства. В этих условиях богатеют и банда, и народ. Таким образом банда превращается в рациональную власть. Я долго не мог понять, почему наша банда так наплевательски цинично относится к народу? Прежде всего к тем, кто эту самую добавленную стоимость производит. А заботится лишь о тех, кто так или иначе сидит на перераспределении добавленного продукта, а не на его производстве. И тут меня осенило: для власти, выбравшей в качестве концепта развития страны практически исключительно продажу извлеченного из ее недр сырья, население этой страны — лишнее. Оно не субъект, производящий добавленную стоимость, как было бы, если бы выбрали альтернативную концепцию, заключающуюся в развитии за счет роста добавленной стоимости. В выбранной сырьевой концепции население проходит по статье «затраты», или, как теперь модно говорить, — «косты». А рациональный бизнесмен «косты» сокращает. Мы мешаем нашей банде. Она едва нас терпит. Реально ей нужны лишь 2—3 млн человек, которые заняты в добыче и доставке к рынкам сбыта сырьевых товаров. А на месте остальных они бы предпочли иметь либо бесправных гастарбайтеров, либо прямо зависящих от них бюджетников и пенсионеров. Если посмотреть на поведение нашей власти-банды под этим углом, то тогда оно оказывается вполне рациональным, и ее нынешнее поведение по отношению к нам — чуть ли не верх гуманности и терпимости».

Концепция «стационарного (или «оседлого» — в отличие от «гастролирующего») бандита», разработанная знаменитым американским экономистом Манкуром Олсоном, действительно многое объясняет в поведении клана, который сейчас управляет государством. Я бы, правда, назвал этот клан сектой, потому что, помимо извлечения ренты на правах монопольного хозяина, устанавливающего правила, но на ходу их же меняющего под себя, эта группа товарищей объединена эклектичной квазирелигией. Состоит она из православного фундаментализма, антизападничества и ощущения чекистской имперской миссии (здесь мы выводим за скобки экспертов, обслуживающих власть, которые не хотят своей стране зла и борются в рамках заданных правил хотя бы за сбалансированный бюджет — чтобы не жахнулась экономическая система). В этом смысле секта имеет свою идеологию (религию) и живо напоминает другую секту — верных марксистов-ленинцев, которые начали играть роль «стационарного бандита» сразу после Гражданской войны, а затем удерживали позиции благодаря извлечению ренты (с момента разработки самотлорских месторождений). Соединение монопольной позиции «стационарного бандита», наличие ренты и квазирелигии позволяет секте всех остальных, не примкнувших к ней, считать еретиками, «неверными», «оранжистами».

Если, как показали Дуглас Норт, Джон Уоллис и Барри Вайнгаст в своей работе «Насилие и социальные порядки», в раннем Средневековье государство служило в качестве «полицейского отделения церкви», то в модели «стационарного бандита по-русски» церковь взяла на себя функции идеологического отдела государства. Она освящает так называемое «ручное управление» без стабильных институтов, которое было бы правильно назвать не «невидимой рукой» (ее существования власть допустить не может), а «грабящей рукой» (термин американских экономистов Тимоти Фрая и Андрея Шлейфера).

Происхождение нашей власти действительно описывается в терминах концепции «стационарного бандита», вошедшей во все учебники институциональной экономики. В своей книге «Власть и процветание: избавляясь от коммунистических и капиталистических диктатур», опубликованной в 2000 году уже после кончины автора, Манкур Олсон так описывал мотивацию шефа победившего клана: «У лидера бандитов, обладающего достаточным могуществом для того, чтобы контролировать и удерживать территорию, появляется стимул к тому, чтобы осесть, водрузить на себя корону и стать автократом, который поставляет населению публичные блага».

Собственно, здесь описана психология многочисленных криминальных царьков, которые перешли от бандитского контроля над регионом, областью, районом, муниципалитетом к квазиформальному, превратившись в губернаторов, глав районов и мэров. Как правило, capoditutticapi, глава всех бандитов, в той или иной административной единице, если он достаточно эффективен, действует по принципу «одного окна» — то есть представителям малого бизнеса, помимо формальных платежей, можно откатывать только одному неформальному хозяину. Других capoditutticapi сдерживает силой авторитета или просто силой. Гораздо хуже, когда непонятно, кому откатывать и кому жаловаться, если сборщики неформальных податей выстраиваются в очередь и тем самым делают бизнес нерентабельным.

Кстати, неэффективность федеральной власти в том и состоит, что, в отличие от некоторых царьков районного масштаба, она не защищает своих подданных, у которых забирает налоги и сборы и с которыми делится остатками ренты, от других бандитов. Поэтому непонятно, зачем она вообще нужна. Ведь эффективный «стационарный бандит» делает, по словам Олсона, так: «Поскольку жертвы оседлого бандита являются для него источником налогов, он запрещает убийство своих подданных и нанесение им увечий… бандит запрещает воровство кому-либо еще, кроме себя».

В другой работе (в соавторстве с Мартином Макгиром) Олсон приводит математические доказательства размера налога, который — из рациональных соображений, свойственных «стационарному бандиту», — не может быть слишком маленьким, но и слишком большим. Наша нынешняя власть тоже находится в постоянном поиске доходно-расходного баланса. При этом она сознательно поддерживает минимально возможный уровень бедности: правящий клан не может позволить народу богатеть (за счет бюджетных источников или за счет предоставления возможностей заработать самим в условиях незарегулированной экономики), потому что людям с достатком такая власть не очень нужна. (Как говорил нобелевский лауреат Амартья Сен, бедность — это не низкий доход, а дефицит возможностей.) К тому же во время выборов, которые должны сообщать «стационарному бандиту» видимость легитимности, поддержание бедности дает возможность стимулировать голосование методом подачек, обещаний, повышений пособий и пенсий и т.д. Состоятельному и состоявшемуся человеку такие подачки не нужны, и поэтому есть риск, что он не станет подтверждать легитимность человека, объявившего себя законным начальником всех начальников.

Государство в такой системе заинтересовано в бедности. Но оно же заинтересовано и в неопределенности — тем самым всякий раз подтверждая свою способность «преодолеть хаос», «навести порядок» в том беспорядке, который само и поддерживает. Поэтому такое государство вместо строительства институтов, работающих, невзирая на личности, — судов, парламентов, госуслуг и т.д. — занимается «ручным управлением», «разруливанием вопросов», которые в нормальной институциональной среде разрешаются автоматически и без взяток. Вне коррупции «стационарный бандит» существовать не может. А вместо решения проблем власть их «финансирует». И этих денег всегда мало, поэтому у нашего «стационарного бандита», несмотря на доходы от углеводородов, вечно не хватает ресурсов.

Ну и, разумеется, «стационарный бандит» не заинтересован в демократии и обратной связи. Все, что он хочет знать об обществе, — это сколько нужно денег, чтобы откупиться от бедных и как тем самым заставить их голосовать за себя. Политика здесь уже не является обменом — общественные блага в обмен на налоги (на этот счет тоже есть целая теория другого нобелевского лауреата Джеймса Бьюкенена). Она является грабежом и национализацией. Доходов и душ. За последнюю функцию отвечает РПЦ.

Смысл происходящего в стране — попытка избавиться от системы «стационарных бандитов» федерального и уездного масштабов. И яростное ответное сопротивление, при котором «стационарный бандит», вопреки логике Манкура Олсона, вынужден наносить своим подданным увечья.

Реальное положение высшего образования в России: гибель неизбежна, или Так что там с Карфагеном?

Так что там с Карфагеном? / Мировая повестка / Главная — Русский журнал

Так что там с Карфагеном?

Проблемы образования

Илья Матвеев

Реформа высшей школы (или то, что под ней понимает правительство) окружена целой серией подлогов и умолчаний, иногда просто шокирующих. Об эффективности и безжалостной конкуренции говорят те, для кого гарантированы особые условия, раздутыми цифрами студентов прикрывают постоянное сокращение бюджетных мест и лавинообразный рост частных вузов, профильный министр считает «пристойной» долю образования в ВВП ниже, чем в абсолютном большинстве развитых стран... Ответом на этот бюрократический и неолиберальный натиск должна стать консолидация преподавательского сообщества. Университет — для преподавателей и студентов, а не бюрократов.

Поклонники рынка

На Петербургском международном экономическом форуме нынешний министр образования Дмитрий Ливанов получил следующий совет от ректора Московской школы управления «Сколково» Андрея Волкова: «Министерство должно допустить право на смерть университетов. <...> Надо понять, что университеты, как общественные корпорации, должны возникать, достигать успеха и уходить с арены — банкротиться и исчезать».

Казалось бы, логично — ректор бизнес-школы рассуждает об оздоровляющем эффекте банкротства слабых вузов. В конце концов, уж он-то не обязан быть поклонником некоммерческих проектов и государственных субсидий.
Но что это за бизнес-школа, которую возглавляет Волков?

«Во-первых, школа «Сколково» создана при столь мощном использовании административного ресурса, что повторить этот опыт практически нереально. Во-вторых, она функционирует пока вне открытого рынка и не как бизнес-проект, главный принцип которого — самоокупаемость» (Декан Высшей школы менеджмента ГУ-ВШЭ Сергей Филонович).

«Главное, в чем сомневаются критики «Сколково», — рыночность условий, на которых школа получила финансирование. Другие отечественные бизнес-школы таких денег от банков добиться не могут, поэтому не без основания предполагают, что тут сработал тот самый административный ресурс» (E-xecutive.ru о кредите Сбербанка для «Сколково» на сумму 245 млн долл. под залог школьной земли).
Или вот свежая новость: «Ректор Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов призывает не рассматривать «Сколково» как бизнес-проект. Тем не менее он уверен, что «Сколково» выживет: «Есть целый ряд возможностей получить дополнительные ресурсы. Это может быть коалиция с другим образовательным учреждением, прямая поддержка государства, новая мобилизация бизнеса» (Ведомости).

Другими словами, у самой школы немного шансов обанкротиться — ее всегда прикроет правительство, оказав ей «прямую поддержку». В конце концов, председатель попечительского совета школы — не кто нибудь, а бывший президент и нынешний премьер.

Итого: ректор школы, в которой учат бизнесу, но которая отнюдь не играет по рыночным правилам, рассуждает о том, как прекрасно было бы позволить вузам (другим) банкротиться и умирать. Думаю, этот пример можно обобщить: чем громче кто-то в российском образовании призывает к «эффективности» и «рыночности», тем больше вероятность, что уж ему и его вузу потеря господдержки не грозит. Суровый, но справедливый рынок как-нибудь обойдет его стороной.

Урезать и сокращать

Андрей Волков с его радикальной риторикой отнюдь не одинок. Идею о необходимости сокращать бюджетные места, закрывать/объединять государственные вузы и в целом избавляться от «нахлебников» (так выразился Ливанов в одном из интервью) наше правительство разделяет давно и с энтузиазмом.

Что конкретно имеется в виду? За день до того, как вступить в должность, Ливанов повторил намерение своего предшественника Андрея Фурсенко в два раза сократить число бюджетных мест в вузах. В новом законе «Об образовании», недавно внесенном в Госдуму, норма бюджетных мест на 10 тыс. человек урезана с 1700 до 800: это прямой ответ на предложение министра.

Сокращать предлагается не только бюджетные места, но и сами вузы: 20% учебных заведений и 30%-35% филиалов в ближайшие два года.

Все без исключения сторонники этих мер приводят «страшные цифры» количества вузов и студентов в современной России. Например, ректор Финансового университета при правительстве РФ Михаил Эскиндаров: «....если на территории России в 1985 году было 500 вузов, где обучалось 2,8 млн. человек, то сегодня — более 3,5 тыс. вузов и филиалов, где обучаются 7,9 млн человек. В те годы после окончания школы 20% выпускников шли в вузы, а сегодня идут почти 85%». Ливанов: «В СССР на 250 млн населения было 1,5 млн студентов и 400 вузов. В России на 140 млн — 7 млн студентов и 2 тыс. вузов». Или сам Медведев: «Очевидно, что общее количество вузов превосходит все разумные рамки».

Действительно, по количеству выпускников школ, поступающих в вузы, Россия занимает одно из первых мест в мире. И это ненормальная ситуация. Но причем здесь государственные вузы и бюджетные места?

«Общая численность студентов в России выросла в 2000-2010 гг. в 1,5 раза — с 4,7 млн до 7 млн. За это время количество бюджетных студентов незначительно снизилось — с 2,8 млн до 2,6 млн. Одновременно более чем вдвое выросло число платных студентов в государственных вузах и в 2,5 раза — в негосударственных. Доля «бюджетных» студентов упала с 59,6 до 37,2%» (Ведомости).

Схожие данные приводит Олег Смолин: доля бюджетников среди всех студентов — 40%. По этому показателю Россия далеко позади большинства развитых стран.
Думаю, для каждого эта статистика подтверждается простым жизненным опытом — неужели так часто встречаются вузы, где на бюджет нет никакого конкурса? И с другой стороны — господа Эскиндаров, Ливанов и Медведев никогда не видели объявлений «3 тыс. рублей в месяц, государственный диплом, отсрочка от армии»? Очевидно, что абсолютное большинство «студентов» числится именно в таких заведениях.

Тем не менее, отбирать лицензии и закрывать частные вузы, в которых иногда вообще не учат (буквально), никто в правительстве не предлагает. Речь почему-то всегда идет о бюджетных местах, которые и так с каждым годом сокращаются. И каждый раз, соревнуясь в хлестких фразах о переполненной иждивенцами и нахлебниками высшей школе, чиновники не забывают добавлять шокирующую статистику о 85% поступающих в вузы — из которых на бюджет поступает меньшинство.

Окончательное решение

За риторикой «эффективности» и «конкурентоспособности», а также невероятной статистикой числа студентов, которую автоматически приводят чиновники, когда кто-то сомневается в их смелом плане, похоже, скрывается одно простое желание — сэкономить.

Очередной подлог, или даже прямой обман заключается в декларируемых расходах на образование. Так, министр по вопросам Открытого правительства в студии «Эхо Москвы» сообщил: «На память — затраты на образование должны будут вырасти с 5,4% ВВП до 6,5% ВВП».

Память министра подвела: по оценке исследователей ВШЭ, «Федеральные расходы на образование сокращаются с 4,1% ВВП в 2011 году до 3,9% ВВП в 2015 году». Это ниже, чем практически во всех развитых и в большинстве развивающихся стран (разрыв с Северной Европой почти двукратный), ниже, чем в среднем по ОЭСР (4,6%). Если брать не относительные, а абсолютные показатели расходов на душу населения, сложится и вовсе неприглядная картина.

Так или иначе, Ливанов уверен, что доля образования в российском ВВП «пристойная». И в этом заключается, пожалуй, главный парадокс.

«За последние 20 лет мы полностью утратили международную конкурентоспособность в этих сферах. Мы ее просто потеряли. То, что мы имеем сегодня, не соответствует даже минимальным требованиям» (Ливанов). Так может, дело в том, что преподавателям в течение последних 20 лет платили по 100-200 долл. в месяц?

Получается, что, десятилетиями моря ученых голодом (Карфаген вот пришлось осаждать всего три года), минобр смог наконец констатировать полный разгром образования и принять решение о том, что его надо окончательно добить.

Похожую логику демонстрируют экономические университеты с сильной неолиберальной экспертной составляющей, быстро объединившиеся в Ассоциацию для того, чтобы гарантировать свое участие в сокращательно-закрывательном процессе (аналогия с еврейскими организациями, которые сотрудничали с немцами в ходе «окончательного решения», разумеется, будет натяжкой, но «мысль ясна»). Так, Ассоциация предлагает мерить «эффективность работы вуза» по таким критериям, как «доходы выпускников через пять лет после окончания вуза, уровень зарплаты преподавателей по сравнению со средней по региону». Т.е. в стодолларовых зарплатах оказываются виноваты сами университеты, но никак не правительство. Более того — следуя этим критериям, министерство сможет закрывать педвузы за то, что само же платит их выпускникам в школах копейки (!).

Итог

Все споры об эффективности и конкурентоспособности высшей школы в России происходят на фоне будничного, набившего оскомину сюрреализма: в богатом нефтяном государстве ставка преподавателя провинциального вуза, как правило, ниже прожиточного минимума. Или вот, например, Южный федеральный университет, скроенный из четырех вузов в строгом соответствии с политикой укрупнения, слияния и поглощения: «Когда создавался университет, сотрудники ожидали повышения своих доходов. Но особых перемен не произошло. Выпускник вуза, пошедший работать преподавателем, получит 5000–5200 рублей» (Григорий Тарасевич).

К этому трудно что-то добавить. Без радикального повышения зарплат никакая «реформа» невозможна. Разумеется, наука и вузовская система нуждаются в жесточайшем внешнем аудите с привлечением иностранных специалистов, изменении правил игры: приоритет должен отдаваться публикациям, реальным результатам, активной научной жизни, — но все эти вопросы не имеют никакого отношения к сокращению бюджетных мест, закрытию и объединению вузов. Рынок не может «сам собой» создать научную инфраструктуру: журналы, конференции, зарубежные связи, — без которой здоровая академическая конкуренция просто невозможна. Все это требует вложений, длительных и целенаправленных усилий, общего понимания того, что наука нужна стране, если стране нужно будущее. И самое главное — министерство как таковое просто не может решить проблем высшей школы, сколько бы самоуверенных заявлений о «радикальных изменениях» не сделал очередной новый министр. На это способны только преподаватели и студенты. Нам брошен вызов. Мы должны объединиться и отвоевать то, что принадлежит нам по праву.
08.08.12 8:19

КОРНИ: 2-я мастерская в Москве 22-23 сентября 2012 г.

Приглашаю на 2-ю мастерскую КОРНИ в Москве 22-23 сентября 2012 г. Основное содержание мастерской «Послушные и непослушные проблемы»:

• Конкретизация и развитие технологии КОРНИ.
• Работа с практическим применением технологии КОРНИ к проблемам участников мастерской.
• Обучение онтографии и её применению к описанию и решению проблем .
• Практическое применение критического мышления.

Если есть вопросы, спрашивайте.

Больше половины времени, как минимум, в школе дети теряют зря... | Домашний кружок им. Пархоменко

Домашний кружок им. Пархоменко — Чем заняты дети на уроке?

Чем заняты дети на уроке?

tromentano
11 июля, 20:11
У некоторых людей встречаются представления, что если ребёнок не ходит в школу — то дома родителям придётся ему как-то обеспечивать те же 25 учебных часов в неделю (вроде такой норматив для первого класса) плюс «домашняя» работа ещё 4-8 часов в неделю. Так вот, в школе дети проводят столько времени не потому что это неизбежно необходимо для освоения учебной программы, а из-за катастрофически низкого КПД. Достаточно сходить на несколько уроков (или посмотреть видео даже образцово-показательных открытых уроков), и проанализировать  деятельность нескольких детей, чтобы убедиться, что из всех 35 минут урока ребёнок занимается чем-то продуктивным в лучшем случае минут 10, а в среднем — минут 5.

Собственно, так я и поступил, посмотрев несколько видео открытых уроков, чтобы освежить собственные воспоминания. Вот ориентировочный расклад для 35-минутного урока первого-второго класса (разумеется, это сугубо моя экспертная оценка):

1. Общая организация процесса

Вошли, сели, успокоились, повозились доставая всё, что нужно, убирая что не нужно, угомонились, сосредоточились на учителе — две-три минуты.

«Открыли учебники на странице...» для 30 детей может длиться минуты 2, и повторить инструкцию придётся раза три. При этом те, кто уже открыли и ждут тех, кто ещё не открыл, начинают отвлекаться, в классе начинается лёгкий гул, всех нужно призвать к порядку... И так за урок несколько раз "вылетает" ещё по одной-две минуты.

Естественно, в индивидуальной работе или в малой группе потери на организацию процесса в разы меньше.

Кстати, и с детьми, и со взрослыми существует удивительный психологический эффект, который иллюстрирует «блуждание» внимания людей: если громко, чётко и отчётливо сказать группе даже из 10 людей, которые, как вам кажется, слушают вас, инструкцию типа «откройте методичку на восемнадцатой  странице», то неизменно и обязательно кто-то переспросит вас или соседей «что?», «на какой странице?», «что открыть?» И чем больше группа — тем больше внимание аудитории «плавает».

В общем, семь минут на это всё уходит гарантированно.

2. Выслушивание объяснений того, что известно

Учитель объясняет всё так, чтобы это было понятно даже самому распоследнему ученику — с очевидными подробностями, в низком темпе. Практически каждый ребёнок в классе на уроке слушает (точнее, пропускает мимо ушей) что-то уже хорошо известное ему.

Дети, способные воспринимать в высоком темпе, вынуждены слушать ме-е-е-едленные объяснения учителя, расчитанные на самых медленных.

И проблема не только в том, что ребёнок что-то услышит два раза — проблема в том, что ему скучно, он теряет мотивацию, его внимание рассеивается и «уплывает».

Заложим на такие ситуации хотя бы четыре минуты.

3. Ответы «с места» и у доски

Учителя началки, чтобы хоть как-то контролировать внимание учеников, часто задают вопросы классу, желающие поднимают руки, кто-то из них отвечает.

У этого процесса тоже довольно низкий КПД: задавание вопроса, поднимание рук, выбор отвечающего занимают время, и в итоге только 1 из 30 человек получает возможность что-то сказать. Вот и получается, что если на некие устные ответы во время урока выделено 6 минут, то в среднем каждый ученик говорит 12 секунд. Негусто.

Конечно, зато он слышит ответы товарищей и, теоретически, что-то из них выносит — но при соотношении слушать чужие ответы/отвечать самому в соотношением 1/30 это не слишком эффективно.

Ещё минус три минуты.

4. Ожидание отстающих при самостоятельных заданиях

В школе среди детей есть те, кто побыстрее, и те, кто помедленнее — кто-то в счёте, кто-то в письме или других видах деятельности, а кто-то во всём сразу. Для группы из 30 детей как-то нивелировать эту разницу учителю крайне сложно: даже при желании он не всегда может дифференцировать сложность задания для «быстрых» и «медленных» — задания стандартизованы для всех детей. Соответственно, «быстрые», сделав задание, сидят, ждут и находят себе другие занятия, а «медленные» не получают никакой передышки, работают на пределе своих скоростных возможностей,  делая ошибки и не успевая нормально что-либо осваивать (из-за чего им становиться ещё сложнее двигаться дальше по программе).

Те, кто быстро справляются с заданиями, быстро читают, считают и пишут, сразу правильно понимают задания, ждут, пока учитель ещё раз объяснит это отстающим, и пока они наконец-то с этим справятся.

Получается, что темп урока оптимален лишь для некоей прослойки «середнячков». В школе те, кто уже понял и уже сделал, всегда ждут тех, кто ещё не понял и ещё не сделал.

У успешного ученика ещё минут пять «вылетает».

***

Ну что же, у нас осталось 17 минут урока на собственно продуктивную учебную деятельность. Но двигаемся дальше:

5. Примитивные методы преподавания

Школьные методы рассчитаны на массовое "усреднённое" преподавание. То есть этим способом должно быть возможно учить 30 абсолютно разных детей силами самого отстающего выпускника пед. колледжа. Поэтому в основу преподавания заложены самые примитивные алгоритмы: заставить всех сидеть молча — рассказать новую тему как написано в методичке — показать типовое решение на доске — ученики открывают учебники с типовыми упражнениями — ученики отсчитывают четыре клеточки, пишут номер упражнения, переписывают примеры в тетрадь и решают их. Мало кто из взрослых подозревает, что существуют другие методы преподавания.

Проблема в том, что они сложнее стандартизуются, требуют значительной квалификации преподавателя и намного меньшей учебной группы.

6. Неэффективная программа обучения

Чему нужно учить ребёнка, который уже знает буквы и даже умеет читать отдельные слова, но ещё не владеет беглым чтением, на уроке чтения? Нет, конечно же не умению быстро читать, усваивать, осмысливать и запоминать прочитанное!

Ему просто необходимо именно на этом этапе, чтобы стать грамотным человеком, гармоничной личностью и хорошим гражданином, усвоить, что есть пары из звонких и глухих согласных! И как рисовать схемы слов, обозначая квадратиками разных цветов гласные и согласные. И каким-то ещё странным вещам, которые никогда в жизни не пришли бы в голову здравомыслящему человеку, который хотел бы кого-то научить хорошо читать.

Что характерно — и фонетический разбор, и классификацию букв, и рисование схем, уже научившийся бегло читать ребёнок может освоить за часок в совершенстве, а ещё плохо читающий может над этим «зависать» неделями.

Но самое, пожалуй, пагубное в таком содержании обучения — это субъективная бессмысленностью учебной деятельности. То есть ребёнок по принуждению занимается тем, что для него является полной ахинеей и не несёт смысла. И ни учитель, ни родители не объясняют, зачем это надо и какое это имеет отношение к чтению (потому что ребёнок и без этого как-то читает ведь!)

Долго можно говорить и о методике преподавания математики и всего остального.

7. Неучёт возрастных и индивидуальных особенностей, «зон развития»

Ну, понятно, что невозможно для класса из 30 человек хоть как-то учитывать индивидуальные особенности. Что Машенька пока посматривает на пальчики, пытаясь что-то пересчитать, а Петя уже играет в «Монополию» и считает в десятках тысяч. Что Васе ну вообще пока неинтересно и не хочется что-то читать, а Леночка дочитала «Хроники Нарнии». И Машенька, и Петя, и Вася, и Леночка будут изучать сегодня сложение в пределах десятка и читать хором вслух четверостишье про снегиря. Ну а если кому-то хочется изучать насекомых или минералы — то, пожалуйста, в свободное от учёбы время!

Естественно, когда ребёнок занимается тем, к чему он психологически созрел, и что ему интересно — то это во много раз эффективнее, чем когда бьётся головой в ещё закрытую для него дверь.

А то же слитное письмо, например, которому так пытаются научить первоклашек даже ценой неврозов, сколиозов и непомерной нагрузки на зрение, было бы в разы проще изучать на год-два позже. Просто когда-то давно слитное письмо было очень важным навыком, на котором строилось дальнейшее обучение по ряду предметов, кроме того оно очень активно использовалось в жизни, и его всенепременно нужно было освоить в первую очередь.

***

Безусловно, такие потери в какой-то мере неизбежны и при любых альтернативных подходах к обучению — но в этом случае есть масса возможностей поднимать КПД процесса в разы (или хотя бы не опускать его настолько низко), и спокойненько уделять освоению ФГОС для начальной школы час-два в день.