Научись онтокритике, чтобы перенаучиться жить

Неграмотными в 21-м веке будут не те, кто не могут читать и писать, а те, кто не смогут научаться, от(раз)учаться и перенаучаться. Элвин Тоффлер

Поиск по этому блогу

2014-03-29

«Патриотическая истерия» – Александр Янов


22:41  /  28.03.14 

«Патриотическая истерия»

Предварю этот маленький очерк двумя словами. Когда-то, месяцы назад, я опубликовал его на этом сайте. Тогда предсталял он для читателей разве что академический интерес. Сейчас, когда мы испытываем нечто подобное на собственной шкуре, многое становится понятнее.

Колебался, стоит ли повторять. Решил, стоит. Ошибся?
                                   

После разговора о Лексиконе Русской идеи, в котором мы довольно подробно разобрались с такими ключевыми ее понятиями, как "Наполеоновский комплекс России" и "Идея-гегемон", я едва ли должен убеждать читателя в первостепенной важности  понятийного аппарата для новой отрасли знания. На самом деле. как мы теперь понимаем, сами по себе факты ничто без такого аппарата. Как писал крупнейший русский историк Василий Осипович Ключевский, «факт, не приведенный в [концептуальную] схему, есть лишь смутное представление, из которого нельзя сделать научного употребления». С еще большей экспрессией подтвердил это знаменитый французский историк Фернан Бродель, когда сказал: «Факты – это пыль».

С понятием "Патриотическая истерия", однако, столкнулись мы лишь вскользь, говоря о последней ошибке Николая I 1853-1855 годов, внезапно оборвавшей его бесконечное, казалось, правление и приведшей к внешнеполитической катастрофе, оставшейся в истории, как Крымская война. Между  тем такие истерии. время от времени охватывавшие, подобно лесному пожару, страну сопровождали практически всю полуторастолетнюю историю Русской идеи и порою играли в ней роль, сопоставимую с наполеоновским комплексом.

Не обходились они, конечно, без  государственной пропаганды, добавлявшей в них хворосту, но коренились все-таки в самой атмосфере общества, зараженного вирусом имперского национализма. Одно мы, по крайней мере, можем утверждать с  уверенностью: до возникновения Русской идеи ничего подобного "патриотическим истериям" Россия не знала. И это довольно точный индикатор: если начинает вдруг общество биться как в падучей, можно не сомневаться, что девизом или, если хотите, идеей-гегемоном страны оказалась "Россия не Европа".

Первый известный нам случай такой истерии произошел, как бы подверждая это правило уже через три года после того, как уваровская доктрина Православия, Самодержавия и Народности была объявлена официальной государственной идеологией России. Герцен, как мы скоро увидим, дорого заплатил впоследствии за то, что не понял того. что случилось, отнесся к этому событию иронически.  "Для того, чтобы отрезаться от Европы, от просвещения, от революции, испугавшей его с 14 декабря, Николай поднял хоругвь Православия, Самодержавия и Народности, отделанную на манер прусского штандарта, -- писал он, легкомысленно высмеивая уваровское нововедение. -- Патриотизм выродился, с одной стороны, в подлую циническую лесть "Северной пчелы", а с другой -- в пошлый загоскинский "патриотизм", называющий Шую Манчестером, Шебуева -- Рафаэлем, хвастающий штыками и пространством от льдов Торнео до гор Тавриды". Всего-то...

У читатателя этого остроумного и элегантного пассажа невольно создавалось впечаление, будто Русская идея держалась на одних лишь "льстецах" и "пошляках". ИсследовательРусской идеи, известный литературовед Александр Николаевич Пыпин, с чьей легкой руки и вошла эта первая ее ипостась в историю под именем Официальной народности, был совсем другого мнения о ее могуществе -- и опасности. "Даже сильные умы и таланты, -- говорил он, -- сживались с нею и усваивали ее теорию". Достаточно сказать, что насчитывала она среди своих апологетов такие имена, как Гоголь или Тютчев. Что уж говорить о публике попроще? Уже в 1836 году патриотическая истерия подтвердила правоту Пыпина. "Люди всех слоев и категорий общества, -- рассказывал он, -- соединились в одном общем вопле проклятия человеку, дерзнувшего оскорбить Россию. Студенты Московского университета изъявили, как говорят, желание с оружием в руках мстить за оскорбление нации".

Читатель, я думаю, уже догадался, кто был этот "дерзнувший"., которому намеревались мстить с оружием в руках. Конечно же тот, кто написал: "Прекрасная вещь -- любовь к отечеству, но еще прекраснее -- любовь к истине". И добавил: "было бы прискорбно, если б нам все еще приходилось любить места, где мы родились, на манер самоедов". Петр Яковлевич Чаадаев, конечно. В 1830-е критического текста о русской истории оказалось довольно чтобы публика сочла его "национал-предателем". .

Так начиналась история российских патриотических истерий. Закончилась она (по крайней мере, в этом, дореволюционном цикле Русской идеи) в 1914-м той, которая привела к "самоуничтожению" петровской России. Но сейчас остановимся мы подробнее лишь на одной из них, что случилась между этими двумя -- как из-за ее жестокого гдраматизма, так и по причине необычности ситуации, в которой она происходила.  

В 1863 году в очередной раз поднялась против империи несмирившаяся Польша.

Дело происходило, как понимает читатель, в разгар Великой реформы. когда  либеральная европейская Россия вроде бы побеждала на всех фронтах, Гласность делала свое дело. Как и столетие спустя, после смерти другого тирана, робкая поначалу оттепель превращалась в неостановимую, казалось, весну преобразований. . Колокол Герцена по общему мнению добился тогда, можно сказать, статуса «всероссийского ревизора». Колокол, писали Герцену друзья из России, "заменяет для правительства совесть, которой ему по штату не полагается, и общественное мнение, которым оно пренебрегает, По твоим статьям поднимаются дела, давно преданные забвению.Твоим Колоколом грозят властям. Что скажет Колокол? Как отзовется Колокол? Вот вопрос, который задают себе все, и этого отзыва страшатся министры и чиновники всех классов". Как признавал в открытом письме Герцену непримиримый его оппонент Б.Н. Чичерин: «Вы сила, вы власть в русском государстве».

Польское восстание обнаружило вдруг, что все это – иллюзия. Герцен, конечно, ни минуты не колебался: «Мы не будем молчать, -- писал он, -- перед убиением целого народа».Но Россия не последовала за вчерашним властителем дум. Напротив.  Оказалось, что в умах вполне даже просвещенных людей ОТЕЧЕСТВО намертво срослось, полностью отождествилось -- с ИМПЕРИЕЙ. И страна, от Москвы до самых до окраин, единодушно поднялась против мятежников-поляков,требовавших немыслимого -- независимости. Другими словами, распада России? Так прямо и объяснял искренне возмущенный император фрацузскому послу: «Поляки захотели создать свое государство, но ведь это означало бы распад России» (Курсив мой А.Я.) Почему?—спросите вы.

Михаил Катков, редактор Русского вестника, предложил объяснение: «История поставила между двумя этими народами [польским и русским] роковой вопрос о жизни и смерти. Эти государства не просто соперники, но враги, которые НЕ МОГУТ ЖИТЬ ВМЕСТЕ ДРУГ С ДРУГОМ, враги до конца». А Тютчев так и вовсе неистовствовал

                    В крови до пят мы бьемся с мертвецами
                    Воскресшими для новых похорон.

Читатель понимает, кто были для Тютчева "воскресшие мертвецы".

«УБИЕНИЕ ЦЕЛОГО НАРОДА»

Современный немецкий историк Андреас Каппелер выражается осторожно: «Сохрание империи стало после падения крепостного  права самоцелью,главной задачей русской политической жизни». А я спрошу: если это не патриотическая истерия,  то как бы вы это назвали? Мы еще увидим, сколько напридумывали умные люди в России оправданий этому внезапному припадку убийственной национальной ненависти. Сейчас мне важно показать, что возмущение императора разделяла практически вся страна.

В адрес царя посыпались бесчисленные послания – от дворянских собраний и городских дум, от Московского и Харьковского университетов, от сибирских купцов, от крестьян и старообрядцев, от московского митрополита Филарета, благословившего от имени православной церкви то, что Герцен назвал «убиением целого народа». Впервые с 1856 года Александр II вновь стал любимцем России.  

Между тем Герцен-то был прав: речь шла именно об убиении народа. Даже

в 1831 году, при Николае, расправа после подавления предыдущего польского восстания не была столь крутой. Да, растоптали тогда международные обязательства России, отняв у Польши конституцию, дарованную ей Александром I по решению Венского конгресса. Да, Николай публично грозился стереть Варшаву с лица земли и навсегда оставить это место пустым. Но ведь не стер же. Даже польские библиотеки не запретил. Нет, при царе-освободителе  происходило нечто совсем иное.

Родной язык запрещен был в Польше, даже в начальных школах детей учили по русски. Национальная церковь была уничтожена, ее имущество конфисковано, монастыри закрыты, епископы уволены. Если Николай истреблял лишь институты и символы польской автономии,то при царе-освободителе -- в полном согласии с предписанием Каткова, поставившего, как мы помним, отношения с Польшей в плоскость жизни и смерти -- целились в самое сердце польской культуры, в ее язык и веру.

Добрейший славянофил Алексей Кошелев восхищался тем, как топил в крови Польшу новый генерал-губернатор Муравьев, оставшийся в истории под именем «Муравьева-вешателя»: «Ай да Муравьев! Ай да хват! Расстреливает и вешает. Вешает и расстреливает. Дай бог ему здоровья!». Обезумела Россия.

Даже такой умеренный человек, не политик, не идеолог, цензор Александр Никитенко, совсем еще недавно проклинавший (в дневнике) антипетровский переворот Николая, и тот записывал тогда свое, вполне оригинальное оправдание происходящему: «Если уж на то пошло, Россия нужнее для человечества, чем Польша». И никому, ни одной душе в огромной стране не пришли в голову простые, простейшие, очевидные вопросы, которые задавал тогда в умирающем Колоколе лондонский изгнанник: «Отчего бы нам не жить с Польшей, как вольный с вольными, как равный с равными? Отчего же всех мы должны забирать в крепостное рабство? Чем мы лучше их?».

Я не знаю ни одного адекватного объяснения того, почему это массовое помрачение разума произошло именно при самом либеральном из самодержцев XIX века, при царе-освободителе. Попробую, предложить свое, опираясь, на известную уже читателю формулу Владимира Сергеевича Соловьева. Мы недооцениваем идейное влияние николаевской Официальной народности (как, замечу в скобках, недооцениваем  сегодня ивлияние сталинской ее ипостаси). Ей между тем

удалось-таки стереть в русских умах благородный патриотизм декабристов, подменив его имперским национализмом их палачей. Десятилетиями сеяла она ядовитые семена «национального самообожания». И страшна оказалось жатва.

Герцен признавался: «дворянство, литераторы, ученые и даже ученики повально заражены: в их соки и ткани всосался патриотический сифилис».Как видит читатель,  термин, который я для этого помрачения разума предлагаю, патриотическая истерия, по крайней мере, политкорректнее. И что важнее именно с терминологической точки зрения, даже в разгаре жесточайшей полемики (а для герценовского Колоколато был поистине вопрос жизни и смерти), не было произнесено роковое слово «национализм». Сколько я знаю, первым в России, кто противопоставил его патриотизму в серьезном политическом  споре был Соловьев. Но случилось это лишь два десятилетия спустя и было в своем роде терминологической революцией.

Но это к слову, чтобы напомнить читателю о громадном значении расхожих сегодня терминов и о том, что каждый из них был в свое время открытием. Так или иначе, массовая истерия, поднявшая в 1863 году Россию на дыбы, не только заставила замолчать всероссийского ревизора, она, как мы еще увидим, научила власть манипулировать уязвимыми точками в национальном сознании и вызывать такие истерии искусственно. Но то была опасная игра. Кончилось тем, как мы уже говорили, что последняя из этих истерий – в 1908-1914 – погребла под собою Российскую империю, увы, вместе с неразумной монархией, так никогда и не нашедшей в себе силы стать единственной формой королевской власти, у которой был шанс сохраниться и в XXI веке, -- конституционной монархией.

«МЫ СПАСЛИ ЧЕСТЬ ИМЕНИ РУССКОГО»

Но мы забежали далеко вперед и боюсь как бы за всей этой терминологической суетой не ускользнул от читателя образ истинного героя 1863 года, посмевшего остаться свободным человеком даже посреди бушующего моря ненависти, когда все вокруг оказались рабами. Я говорю о человеке, сказавшем: «Мы не рабы нашей любви к родине, как не рабы ни в чем. Свободный человек не может признать такой зависимости от своего края, которая заставила бы его участвовать в деле, противном его совести». Один, пожалуй, Андрей Дмитриевич Сахаров во всей последующей истории России заслужил право стать вровень с этим человеком.

Речь об Александре Ивановиче Герцене.Вот что он писал, когда на его глазах погибало дело всей его жизни: «Если наш вызов не находит сочувствия, если в эту темную ночь ни один разумный луч не может проникнуть и ни одно отрезвляющее слово не может быть слышно за шумом патриотической оргии, мы остаемся одни с нашим протестом, но не оставим его. Повторять будем мы его, чтобы было свидетельство, что во время всеобщего опьянения узким патриотизмом были же люди, которые чувствовали в себе силу отречься от гниющей империи во имя будущей России, имели силу подвергнуться обвинению в измене во имя любви к народу русскому».

Судьба Герцена печальна. Конечно, казавшийся тогда отчаянным его призыв «жить с Польшей, как равный с равными» сейчас нечто само собой разумеющееся. Даже прямые наследники Каткова, соловьи империи, какие-нибудь Шевченко или Дугин, не посмеют сегодня оспорить этот приговор истории. Но вот парадокс: понимая, что Герцен был прав, они ведь все равно считают его изменником. И это сегодня, полтора столетия спустя. А тогда... Тогда Герцен вынес себе самый жестокий из всех возможных для него приговоров: он приговорил себя к молчанию. И решил, что остается ему «лишь скрыться где-нибудь в глуши, скорбя о том, что ошибся целой жизнью».

Сломленный, он и впрямь недолго после этого прожил. И умер в безвестности, на чужбине, оклеветанный врагами и полузабытый друзьями. Похороны Герцена, по свидетельству Петра Боборыкина, «прошли более, чем скромно, не вызвали никакой сенсации, никакого чествования его памяти. Не помню, чтобы проститься с ним на квартиру или на кладбише явились крупные представители тогдашнего литературного или журналистского мира, чтобы произошло что-нибудь хоть на одну десятую напоминающее прощальное торжество с телом Тургенева в Париже перед увозом его в Россию».

Не лучше сложилась и посмертная судьба героя, который, как никто другой в его время имел право сказать «Мы спасли честь имени русского». Он был отвергнут своей страной в минуту, когда она нуждалась в нем больше всего на свете. А потом кощунственно воскрешен – служить иконой другой «гниющей империи». И опять быть отвергнутым, когда сгнила в свою очередь и она (вспоминаю комментарий к этому очерку: «опять об этом задрипанном Герцене»). Жестокая судьба.

*   *   *

В 2013-м исполнилось 150 лет той безумной патриотической истерии, устоял перед которой лишь ОДИН РУССКИЙ. Вспомнят ли о нем? Упомянут ли добрым словом? Я не спрашиваю, перевезут ли его прах в Россию. Куда ему? Он же не певец диктатуры, как Иван Ильин. И не белый генерал...

Национальность и поведение: критика мифов

Встретил в Facebook такой пост:
Александр Рубцов поделился фотографией Євгена Чухній.
«Мда... вождь мирового пролетариата в людях разбирался. Всё, я против сноса памятников. И тушка пусть лежит».


Блин, когда же начнут понимать, что уже давно нет (да и не было) генетически изолированного и господствующего во власти русского народа. Есть сложившаяся историко-культурная общность людей сложной генетической смеси на территории нынешней РФ. Не гены задают тип мышления и поведения, а формирующиеся традиции и привычки, так что и претензии надо предъявлять к этим традициям и привычкам. А носителями их являются представители всех национальностей на данной территории. У Ленина такая поволжская смесь кровей была, что русским он себя мог и не считать, а все эти фразы могли быть хладнокровно рассчитанной пропагандой на потребу другим национальностям и, скорее всего, таковыми и были.

И классифицировать по национальному признаку имеет смысл только в переписи населения и то с большой поправкой на условность идентификации. А для социально-политического анализа важны только ценностно-поведенческие признаки: мировоззрение, политическая позиция, тип мышления и поведения и т.п. Перенос акцента на национальные признаки есть сильно дезориентирующий манипулятивный приём, который нужно при первых же признаках закидывать гранатами.

P.S. Обмен репликами:

Ирина Рэд Кажется, что понятие национальность себя вовсе изжило. Но какой термин можно применить для понятия социальная общность? А генетика и, правда, совсем не причем. Во всяком случае точно не определяющее.

Евгений Волков Социальных общностей много, для каждой свой термин. В России давно проявилось противоречие между национальной и территориальной общностью. Русские себя потеряли и, думаю, уже навсегда, а россияне никак не сложатся. Интересный, вообще, клубок запутанный получается из личной, национальной и страновой идентификаций, если внимательно присмотреться

Іван Лотоцький Я бы сравнил определение понятия "нация" в зарубежных и росийских словарях..

Евгений Волков Словари мало чем и мало кому помогут. Надо в своём сознании разводить разные явления и создавать свой словарь, а затем других обучать более релевантному и точному использованию языка.

P.P.S. Можно хорошее упражнение на критическое мышление на этом примере сделать: на классификацию, на релевантность терминов и т.д.

2014-03-28

Воровство. бардак или логика системы, или Дедукция, верования и реперы

Сегодня наткнулся в Facebook на два интереснейших поста Константина Крылова с не менее интересными комментариями к ним. Воспроизвожу (мои комментарии в конце):
Константин Крылов
15 ч. · Москва · отредактировано · 
Нормальная политология, нормальная политэкономия и нормальная журналистика смогут появиться в России только после того, как будет наложен неформальный, но действенный запрет на слово "воруют" как на универсальный способ описания способов личного и коллективного обогащения российского начальства.
Просто не употреблять это слово, вообще. Его место должны занимать указания на конкретные способы отъёма и увода денег у населения, из госбюджета, из разного рода "потоков" и т.п.
Дело в том, что это слово очень сильно сбивает с толку. Потому что, говоря "воруют", мы всё-таки имеем в голове картинку - дрожащая рука тащит из кармана чужой кошелёк, боясь, что заметят и сдадут в милицию. Потому что "вор" - это "нарушитель".
А эта картинка имеет очень малое отношение к тому, что у нас в государстве происходит.
Российский начальник, даже не очень крупный, не "ворует". Он "вымогает деньги у бизнесенов", "берёт откаты", "обеспечивает преференции на открытых конкурсах своим знакомым", "торгует возможностями, порождаемыми своими связями в элитных кругах" и т.п. "Ворует" в сколько-нибудь прямом смысле он очень редко - разве что он очень мелкий начальник-домоуправ, который пишет в зарплатной ведомости одно, а таджику на руки даст другое, меньше. А так - разве что ручку со стола стырит, и то по рассеянности.
Но это некрупное начальство. Крупное не только ничего не "ворует", но даже ничего и не "нарушает". Оно выстраивает государственную систему так, что её работа это самое начальство обогащает. Эта система не является "незаконной" или "неправильной" - так как законы писаны под неё. Да, эта система отвратительна морально и эстетически. Да, она вредна для населения страны и для самой страны в целом. Но это не воровство. Это именно системастроительство и эксплуатация построенного.
Вы мне скажете, что это вроде бы элементарные вещи, "все знают". Однако приходится проговаривать, потому что неправильные слова всё время капают на мозги. "Воруют-воруют", и всё время кажется, что они там кошельки крадут. И все "меры против воровства", которые измышляет наш наивный народ, так или иначе крутятся вокруг того, чтобы "не дать утащить кошелёк из кармана". Отсюда все светлые идеи типа "чиновников надо контролировать", "урезать госаппарат" и т.п.
Что, естественно, не работает и работать не может. Ибо.
Вам и еще 90 пользователям это понравилось.
14 публикаций
Иван Чингачгук Кондорский, к примеру, доказывает непрестанно, что ни в РИ, ни в СССР, ни в РФ никакого воровства нет. И взяток тоже нет. Ну, в смысле, западноевропейского денотату... В сословно-иерархической системе есть только строгие уровни доступа, неформально зав...Еще
Sergey Dolin Совершенно неправильный подход. Такие рассуждения всегда закончатся тем, рафик неуиновный и у него просто жена талантливый бизнесмен. Правильно начинать с неоспоримого факта того, что гражданин деньги государству дает, а в обратную сторону ничего не получает. Или получает сильно меньше, чем гражданин другого государство. Это и есть установленный факт воровства. А механизм этого воровства, уже незначительные детали, которые волнуют узких специалистов.
Нравится · 1
Василий Фомин Сергей, тут вы идеализируете. Неоспоримый факт тот, что государство гражданина не обидело, а могло бы.
Илья Смирнов Воровать очень объёмное слово. Просто не надо сужать его значения.
Sergey Dolin Vasily Fomin "Неоспоримый факт тот, что государство гражданина не обидело" - в смысле? Государство с каждого подьезда к заправке снимает 15 рубликов за литр. С каждого походв в булоч/шную - миниум 15 копеек с рубля. Это не обида?
Виктор Полуботко Первичное "бардак", а не "воруют". Воруют - следствие бардака, а не причина. И бардак куда страшнее воровства. В Саудовской Аравии, скажем, воруют. И все довольны. В Спарте была запредельная коррупция, в Афинах. Но это не мешало им быть великими государствам. В Китае всю жизнь была запредельная коррупция. А вот бардак - страшное дело.
Ефим Дикий думаешь, при Карамзине дрожали?..
Sergey Dolin "В Саудовской Аравии, скажем, воруют. И все довольны." - Дмитрий Киселев, перелогинтесь
Sergey Dolin Виктор Полуботко "Первичное "бардак", а не "воруют" - понятно, сделать ничего нельзя, да и не надо - будем пи-теть.
Dmitry Butrin "Воруют" не бывает без работающей судебной системы. Есть распространенное заблуждение, заключающееся в том, что "воровство" самоочевидная вещь, которая, будучи предъявлена любому грамотному человеку, сама себя являет. Это увы: нормально нечеткую границу между "воруют" и "бизнес" не только в современной, но и в любой жизни может провести только работающий суд.
Данила Мастер Пожелания обывателей срастаются с устремления гос. аппарата: ещё больше чиновников, чтобы контролировать чиновников, которые контролировали бы чиновнкиов, которые уже контролируют чиновников...
Василий Фомин Ну, это разве обида; вот лет семь в Туруханском крае...
Сергей Каунов Не врать, и не воровать!
Sergey Dolin Dmitry Butrin "Воруют" не бывает без работающей судебной системы." - воровства в РФ нет. Что же за напасть такая на Россию, что у нее такая интеллигенция. Словолюбивая.
Sergey Dolin Vasily Fomin "Ну, это разве обида; вот лет семь в Туруханском крае" - туруханский край весьма ограничен по вместимости. А автомобилистов 50 миллионов. И каждый день они скидываются кто по 300, кто по тыще.
Второй пост:
 Константин Крылов
9 ч. · Москва · отредактировано · 
К предыдущему. Перед тем, как запрещать слово "воровство", надо запретить слово "бардак". Нет, вообще выжечь калёным железом, чтобы не то что говорить - думать так не смели.
Никакого "бардака" в России нет и быть не может В ПРИНЦИПЕ. Государственная система работает настолько хорошо, насколько это вообще возможно. А то, что её цели, с точки зрения населеньица, чудовищны и омерзительны - ну да, это так, и именно поэтому гениально точная и предельно ффективная работа этой машины маскируется под "бардак", "глупость" и т.п. Но вообще нужно постулировать, что АБСОЛЮТНО ВСЁ, включая дыру в асфальте и воняющую помойку под окном, существует не потому, что это "бардак развели", а наоборот - потому что это части ЖЕЛЕЗНОГО ПОРЯДКА, в котором все эти феномены имеют свой смысл и предназначение. В крайнем случае - они являются отходами производства этого железного порядка, причём отходами, для этого порядка безвредными. Так и только так. А если где и ошибаются (ошибки случаются везде) - то СОВСЕМ не там, где все видят "бардак". И в любом случае простой мудофель-простодыра с улицы этих ошибок ни понять, ни увидеть не в состоянии. Ему о таких вещах и думать нечем.
Так что ежели какому-то носопукину и вправду кажется, что где-то в РФ творится "бардак" - пусть он немедля выколет себе глазоньки и отсечёт мудя секатором. Глазоньки ему всё равно не нужны, ему носопырки достаточно и пукательной дырки. А мудя отсечь надобно, чтоб не плодил такое же, как он сам, потомство.
Если же слово "бардак" произносит человек явно неглупый и компетентный, это значит только одно: он лжёт, причём лжёт нагло, в расчёте на простодырость и замудафленность нашего глюпенького, пипилязого населеньица. Которое низведено именно что до состояния засратых овец, в упор не видящих, зачем их держат в загоне и с какою целью.
Тьфу.
53 пользователям это нравится
17 публикаций
Dmitry Butrin Ну вот тут на деле и проходит граница с вами. А прочее вторично.
Либо заговор, либо некомпетентность.
Евграф Беобахтер Все бы вам запрещать...
Свар Брашкович А нет ли в этом тексте антисемитизма?(ц)))))))))))))
Илья Смирнов Именно так. Вот только в силу когнитивного диссонанса даже неглупые люди гонят от себя эту мысль усиленно. Я когда это как-то с примерами объяснил моему начальнику он впал в ступор часа на три.
Gregory Rozanoff Я выучил новое слово!
Кирилл Якимец ну я всегда намекал, что люди, добившиеся того, чтобы стать депутатами, высшими чиновниками или олигархами, не могут быть дураками
игорь макрушин Константина,что то сильно напрягло.Значит государство русских,движется в верном направлении.Может у навального выкидыш?Не знаю,не знаю.Но дело явно не чисто
Даниил Бограчев конспирология - ядро национального мировоззрения, попытки описать картину мира без тайных замыслов и сил вот настоящее предательство.
Эдуард Сирота Блин, хреново чувствовать себя носопукиным! А учитывая еще и последующую процедуру.. Бррр... Что же делать, Константин? Принять единственно верное учение?
Есть ещё комментарий Михаила Немцева: «Via Gleb Pavlovsky. Интуитивно понимаю правоту этого автора в данном случае. Во всяком случае это направление мысли более продуктивно чем стандартно-тупое "дураки дороги налоги"».

Пока отсылаю к двум своим предыдущим постам:
  1. Всё старое уже разрушено, но пыль ещё оседает... 
  2. Предельные альтернативы и паразитизм иррациональности
Сейчас нет времени, но позже добавлю кое-какие поясняющие соображения. Сразу замечу, что вижу хороший материал для развития и упражнения критического мышления и понимания эволюционной эпистемологии, в частности, её тезиса о невозможности «чистых» индуктивных умозаключений.

2014-03-27

Почему Россия не Европа

Почему Россия не Европа
Автор: Виталий Щигельский




Ответ на этот вопрос искали и ищут многие поколения думающих людей. Людей не думающих этот вопрос находит сам: подкарауливает в неподходящий момент в неподходящих местах — в аэропорту, в поликлинике, в темном проулке, в кабинете чиновника — и тогда человек начинает испытывать волнение и беспокойство, несопоставимое с гондурасским. Далее...

Предельные альтернативы и паразитизм иррациональности


Вы не поймёте по-настоящему глубоко и точно текущую реальность, пока не вообразите и не осмыслите с десяток, как минимум, альтернативных реальностей.

Вообразите, что победили бы в начале 1920-х гг. в России не красные, а белые. Скорее всего, Сталина бы не было, разве что какой-то вариант Пиночета. Тоже нехорошо, но миллионы бы остались живы. Восстановление и индустриализация прошли бы не менее успешно, а то и лучше, поскольку было бы нормальное включение в мировые экономические отношения. Коминтерн не мешал бы социал-демократам приходить к власти в Германии. В крайнем случае ко второй мировой войне были бы относительно готовы и всё равно бы победили вместе с союзниками, и, возможно, с меньшими жертвами, даже если бы и сдали Москву и Петроград. Была бы буржуазная республика или конституционная и сильно ограниченная монархия с парламентом. Украина, возможно, была бы уже независимой, но без Крыма, и именно она бы делила с Германией Польшу, а не СССР. Самое главное, что не было бы разрушено богатство постепенного исторического и культурного развития и не было бы выпадения из русла цивилизации, что теперь губит нас снова и снова.

Были бы другие герои, другие мифы и лозунги, кормились бы всегда своим российским, в каждом большом жилом доме было бы по 10 лавок мелких частников, процветало бы местное самоуправление и культура. Не было бы преобладания и власти люмпена, были бы всегда открыты границы, в Европу бы ездили как сейчас на дачи...

Выше предложенный пассаж, конечно же, — чистое упражнение в свободе мышления и воображения (каковое я и введу в корпус упражнений на критическое мышление), но какие глубины и просторы за ним открываются. Следствие первое: весь текущий кипёж в России имеет совершенно случайное происхождение и основание. Всё могло бы быть совсем по-другому, т.е. те же биологические тела любили бы другое и превозносили бы других, например, буквально тождественное всему тому, что сейчас любят и превозносят многие украинцы — или американцы — или прогнившие европейцы.

Что даёт такое упражнение, которое можно направить буквально на любую личную или глобальную ситуацию? Даёт оно ровно то, что может из него извлечь упражняющийся. Я вижу в нём ключ к пониманию ситуационности, относительности и условности в любом нашем поведении, веровании, сюжете жизни или истории. Это подход к такой теории относительности всего.

Осознание этой относительности лично меня подталкивает к нахождению, насколько это возможно, неотносительных абсолютов. Я их вижу только в когнитивных и деятельностных способностях человека (в этом смысле я понимаю выражение «человек — мера всех вещей»). Никаких внешних абсолютов для человека не существует в принципе, поскольку единственно, что ему абсолютно задано — это он сам с набором биологических и социально-психологических потенциалов и способностей.

Попробуем представить себе предельную альтернативу — нулевую точку человеческой истории, когда есть во всех смыслах голый человек (без истории, без культуры, без правил, без норм, без ценностей и т.д.), точнее, некоторое количество таких людей, — и больше, собственно, ничего нет. И вы один из них, и вам надо как-то жить. (Примерно такой приём применяют П. Бергер и Т. Лукман в книге «Социальное конструирование реальности»). На что вы можете опереться? Только на себя и на рискованное взаимодействие с другими (иррациональное доверие как основа возможности общества по Э. Дюркгейму, см. также Р. Коллинза и его «Социологическую проницательность»).

Из этой воображаемой нулевой точки можно отчётливо увидеть сконструированность (не в смысле осознанного конструирования, а в смысле результатов исключительно взаимодействия членов общества) и гипотетичность всех без исключения человеческих верований о мире и о самих людях. Ещё раз повторяю — ВСЕХ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ. Это и есть реальная, а не киношная, Матрица.

Если есть желание хоть в чём-то выйти за рамки Матрицы, не надо искать где-то нужные таблетки. Человек вооружён мышлением, его надо только настроить по камертону критического рационализма и по технологии критического мышления.

После такой настройки становится понятно, как много безапелляционных утверждений о психологии и сознании человека выглядят по меньшей мере сомнительно. К примеру, вся бодяга про «любовь спасёт мир», про приоритет чувств (тонкий псевдонаучный вариант — «эмоциональный интеллект»), про неизбывный иррационализм и чудовище «бессознательного». Сразу категорически заявлю, что человеку жизненно необходим весь спектр чувств, что человек действительно глубинно иррационален, как любой другой живой организм в этом мире. Но...

Техническая составляющая цивилизации, право, наука, инженерия, индустрия, эффективное сельское хозяйство — всё это создано с помощью рациональных способностей, т.е. рациональность кормила и до сих пор кормит иррациональность во всех смыслах. Это как минимум. А в целом человечество до сего дня спасает именно рациональность и способность иррационально отстаивать достижения рациональности. Рациональность лежит в основе европейской цивилизации, до сих пор остающейся лидирующей группой.

Так что не надо бояться и стесняться критически пересматривать любые свои и чужие представления и верования, даже миллион раз закреплённые в учебниках или в обыденном сознании миллионов соотечественников. Если возникают какие-то личные проблемы или эмоциональные разлады, то в абсолютном большинстве случае это является следствием срабатывания ложности, содержащейся в том или ином комплексе «очевидных» или «всем известных» «истин». Подлинно абсолютный и непоколебимый репер, от которого и надо себя перестраивать в более здоровое и здравое существо, — это критическое мышление и свобода оперирования любыми мифами, теориями, идеологиями, точками зрения, позициями и т.д.

2014-03-26

Всё старое уже разрушено, но пыль ещё оседает...


Всё старое уже разрушено или рушится, но ещё оседающая пыль не всем позволяет это увидеть... Выход: строить новое по-новому. Успеем ли вовремя понять и начать? Постмодернизм увидел и зафиксировал. Пора переходить к критическому рационализму и пошаговой социальной инженерии. КОРНИ-проект и есть одна из реализаций такого перехода.
Я когда-то давно злился на постмодернизм, пока не понял, что он честно фиксирует разложение отживающей социальной реальности и питается этим разложением. А Карл Поппер и сформулированный им критический рационализм вкупе с концепцией постепенной социальной инженерии дают перспективу строительства новой социальной реальности. Стихийно будет происходить только бесконечное гниение останков старого мира. В этом и смысл идеи про «конец истории» — кончается завод пружины стихийности, когда социум строился само собой на энергии поисков, столкновений и обеспечения жизни (существования, выживания) [кстати, «отец» саентологии Р. Хаббард главным «законом» жизни человека как раз и объявил «выживание». И концепция «пассионарности» Л. Гумилёва — это пример придумывания мифологической «закономерности» вместо ситуативного исторического анализа].
Сложились условия, когда все прежние ценности, смыслы, социальные рефлексы потеряли или стремительно теряют и ценность, и смысл, и рефлекторность. Гигантский прорыв в творчестве вещного мира (вещь — это и тексты, и видео, и образы, и формы коммуникации (соцсети), а не только «твёрдые» предметы) обнажил гигантское же отставание в творчестве мира социального. Последнее не невозможно, скорее, этим до сих очень плохо и неумело занимаются.
Политтехнологи лишь перемешивают имеющееся в наличии гуано, а нужны социальные инженеры и лаборатории социальной инженерии, которые будут не вселенские проекты переустройства всего клепать, а, как, например, в моём КОРНИ-проекте, изобретать, конструировать и доводить до массового производства продукты точечного целевого применения в образовании, в менеджменте, в самоуправлении, в избирательной системе, в формах досуга и т.п.
Можно и приходится начинать такие НИОКР всего лишь в собственном гараже, но лучше заниматься тем, что имеет реальный смысл не в масштабе одного дня или даже десятилетия, а является единственным пропуском в будущее.
С этой точки зрения не имеют никакого значения ни землерасширяющие успехи ВВП (важно ясно осознавать, что это не успехи населения России, а временные успехи на отдельно крошечном кусочке фронта проблем лишь небольшой кучки людей), ни проблемы и нерешительность Западной Европы, ни осторожность и прагматичность США перед лицом наглости пацанов-рашистов. В надёжном и благополучном (насколько это реально достижимо) будущем окажутся те народы, которые первыми внедрят в основу своей жизнедеятельности критическое мышление и развитую научную социальную инженерию, а это предполагает свободу и науки, и творчества, и демократию, и свободу слова, и многообразие и свободу мелкого и среднего бизнеса, и миролюбивую, право- и договоролюбивую политику, независимый суд, беспощадную борьбу с коррупцией и т.д. в том же духе. Критическое мышление и неутопическая социальная инженерия могут развиваться только в строго определённых социально-политических условиях. Отсутствие перечисленных условий — гарантия регресса без конца до реального конца. Салюты в честь полуострова — бутылка водки в желудке водителя перед стартом в гонке F-1. Эйфория до первого крутого поворота...
В истории нет законов, но есть нащупанные реперы (опорные ориентиры) извлечённого опыта и опробованные реперы полезной продуктивной деятельности (наука и инженерия). И либо вы признаёте и учитываете эти реперы как важнейшие принципы своей деятельности — и тогда имеете неплохие шансы на устойчивые и продолжительные успехи, либо следуете ложным реперам — и получаете грабли за граблями в толоконный лоб.
И в дополнение и расширение вышесказанного две статьи других авторов (и третья здесь: Всё старое уже разрушено, но пыль ещё оседает: дополнение).
Первая:
Независимая Газета
25.03.2014 00:01:00

Постмодернизм в политике — просто беда

Мы оказались обитателями не только другой страны, но и другой планеты
Александр Рубцов http://www.ng.ru/stsenarii/2014-03-25/14_chaos.html
Об авторе: Александр Вадимович Рубцов – руководитель Центра исследований идеологических процессов Института философии РАН.
Тэги: общество, украина, пропаганда
Постмодернизм в политике - просто беда В Гуанчжоу был построен дом в виде нефритового диска, китайского символа высокого статуса. Но народ идею не принял и стал называть круглый небоскреб «пончиком». Фото Reuters
Мир изменился буквально за недели. Мы оказались обитателями не только другой страны, но и другой планеты. Ангела Меркель настаивает на том, что Владимир Путин теряет связь с реальностью. Наш ответ: изменилась сама реальность, Запад просто не успевает перестроиться.
Пока мир изменился не настолько, чтобы вовсе игнорировать старые принципы, однако и выход из кризиса вряд ли возможен без их осмысления. Конфликт уже за рамками взаимоотношений между лидерами, режимами, государствами и блоками: ломается нечто фундаментальное. Это уровень даже не геостратегии, но мегатрендов цивилизации. В таком утверждении нет ни романтического преувеличения, ни возвышения мелкого крысятничества. Но выход в другой горизонт иногда помогает объяснить идеологические эпидемии и политические эпизоотии, угрожающие популяции в целом, а значит, и найти средство избавления. Если оно вообще есть.
Так же не бывает, чтобы страна и мир вдруг в корне изменились за считанные дни, даже за месяцы или годы. Значит, что-то глубинное зрело давно и только сейчас выплеснулось на поверхность бурным конфликтом. У тектонических сдвигов другое темпоральное измерение – в особом времени.
Сейчас аналитика не скупится на масштаб: пересмотр Будапештского меморандума, итогов холодной войны или даже Второй мировой. Пишут о перерождении режима, вознамерившегося двинуться от авторитаризма к тоталитаризму, хотя и с сомнительными перспективами, о кризисе всей системы международных договоренностей, обязательств, гарантий безопасности. Но все может оказаться еще серьезнее, вплоть до эпохального столкновения даже не геополитических конкурентов, а цивилизационных моделей, и не только географических (Запад и Евразия), но и исторических (модерн и постмодерн). Тогда аналогичные процессы и знаки кризиса должны наблюдаться и вне политики – в культуре, искусстве, философии и науке, в архитектуре, в структурах и практиках повседневности... И там же скорее всего больше шансов найти выход из кризиса, чем изнутри сносящей головы политики. Первое, что в таких делах приходится преодолевать, это втянутость в процесс, тем более в конфликт в острой фазе.
На эту роль явно напрашивается постмодерн – если, конечно, понимать, что это нечто большее, чем не лишенный карикатурности стиль письма или проектирования. Аргументов хватает: постмодерн – самая масштабная на данный момент парадигма, к тому же буксующая, явно задержавшаяся на этом свете и упорно подвигающая требовательных интеллектуалов на поиски выхода. Нынешний кризис может показаться далеким от столь отвлеченных материй, поэтому нужны пояснения.
«Божья роса на голубом глазу»
Самое общее, что может объединять политику, культуру, повседневность и пр., – это язык. Основные характеристики: синтаксис (отношения между элементами), семантика (взаимоотношения между знаком и означаемым), прагматика (особенности употребления). Постмодернистский синтаксис отличается демонстративным, мало чем ограниченным нарушением «правильных» связей и приемов сборки, композиции. Особенности семантики характеризует цитирование «руинированных» текстов, когда исходный смысл не важен и берется как сырой материал в создании нового коллажа. Прагматику postmodern отличают ирония и снижение пафоса, критика «избыточной» серьезности и героики. Иллюстрации из литературы, архитектуры, музыки или театра лежат на поверхности, но с языком политики чуть сложнее.
Сейчас всех завораживает всплытие дикой идейной архаики, но в этом мраке мало кто видит новое качество – архаику... постмодерна. В этой сборке цементирующим может оказаться совсем другое, начиная, например, с нездоровой склонности Владислава Суркова к постмодернизму. Как-то в ходе разбора его сочинения о суверенной демократии он признался, что вообще любит «текучие» тексты. Там и в самом деле был формат, слишком фривольный для программного документа (а претензия на идеологию была, и какая!). Была и претензия на стиль, хотя такое сгущение импортных слов, оборотов и идей выглядело слегка комичным в тексте про суверенность. И он не одинок: просто в постмодерне могут работать в том числе и люди, этого слова вовсе не выговаривающие.
В языке нынешней пропаганды бросается в глаза разложение синтаксиса как системы норм в связях слов и высказываний. На публику обрушивают массив текстов, плохо совместимых логически и легко противоречащих друг другу. Логика подорвана или отменена, типовая форма – коллаж из разрозненных информационных «вспышек» и утверждений, многократное повторение которых в разных комбинациях должно гипнотизировать или зомбировать – в зависимости от степени внушаемости. То же во времени: через пару часов можно утверждать прямо противоположное без какого-либо смущения – здесь «полный сброс предыдущего» не эпизод, а принцип. Более нет правил приличия; ничто не сдерживает: ни внутренняя логическая совесть, ни внешняя критика, хотя бы и убийственная. Полотно называется «Божья роса на голубом глазу». (Зачем возвышать даже простую ложь и речевой блуд до изысков постмодернизма, будет понятно потом, хотя такие сомнения предсказуемы и понятны.) Когда нужна максимальная скорость, разрывы в логике возникают против желания (например, в присоединении Крыма, когда на ходу меняли вопросы референдума, вносили и отзывали законопроекты, декларировали независимость, хотя вопрос был о вхождении...). Хаоса в заявлениях на межгосударственном уровне меньше, но и здесь сброс утверждений уже не проблема. Нужен законопроект «Об упрощенном отказе от того, что говорили вчера».
То же с семантикой. В литературе это обычно раскавыченная и вырванная из контекста цитата, которую в свой текст вставляют как чужой обломок. «Искусство принадлежит народу. Взять его у него – наша задача!» Иногда хватает узнаваемой пары слов и мелодии: «Ресторан не выбирают. В нем сидят и выпивают» (примеры автора). Здесь, как и в синтаксисе, – подрыв правил, в данном случае означения и интерпретации. Сказанное может значить вообще все что угодно. Нет нужды показывать, как это работает в текстах власти, в использовании закона против оппонентов или в толковании международных норм. И так ясно.
Так же понятно с иронией как знаком постмодерна в архитектуре или литературе, даже в моде. Джинсы с галстуком можно, но не всерьез. Коллаж из выдранных цитат ироничен сам по себе. То же в архитектуре, когда врезают нарочито чужеродную деталь или просто сбивают масштаб фрагмента без привязки к общей тектонике (гигантская, несоразмерная капитель, ничего не несущая, подвешенная колонна и т.п.). Но беда, когда цитаты из ампира врезают в подобие советского модерна не для троллинга, а всерьез, для «красоты», тем более с претензией на новый стиль – синтез совка, украшенного позолотой, с остротами от постмодерна. Это беда не только архитектурная: у нас любят выдавать анекдоты за притчи и заповеди, а на казарменных шутках строить мировоззрение.
В том, что сейчас делает власть в политике, ирония часто есть, но злобная, мрачная, иногда садистская. Здесь судят и изолируют будто с усмешкой (как у судьи в «деле Болотной»). Считается, что показательная клоунада, возвышая суд, еще более унижает судимых. Идея пересечь маршруты марша «За мир» и шествия деревянных солдат Урфина Джюса в алых шапочках и курточках была не только провокацией, но и издевкой. Возможно, 15 марта сарказм был и в минимуме милиции и отсутствии «космонавтов» с автозаками: теперь ходите хоть сотнями тысяч – ни на что не влияет. Разрывы логики и смысла наших внешнеполитических демаршей не смущают население, поскольку воспринимаются как веселый вызов «пиндосам»: а мы вас еще и так... вертели.
Системная проблема: когда в политику проникает то, что в литературе или архитектуре воспринимается как модное «развлекалово», улыбка превращается в оскал, со всеми вытекающими. Эстетика нарушения порядка и правил в разного рода художествах оборачивается в жизни беззаконием и беспределом. Эффектные разрывы означения и толкования украшают литературу, но в серьезных отношениях приводят к разрушению коммуникации, утрате договороспособности. Это уже видно во многих перипетиях нашей внутренней политики, но особенно ярко издержки неосмысленного политического постмодернизма видны в коллизии вокруг Украины, причем с обеих сторон конфликта, хотя и в разной степени.
Архитектура без архитектора
Важно определиться с «историческим размером» события. Постмодерн это что – временный каприз или эпохальный ответ на эпохальный вызов? Это важно и для культуры, но и для оперативной политики. Отсюда ответы: как с этим бороться, можно ли вообще, а если можно, то где и как.
Чтобы понять, откуда все это взялось и куда движется, полезно обратиться к материалу архитектуры. Во-первых, постмодерн здесь родился и здесь же, если суждено, и умрет, а значит, выход из него где-то рядом. Во-вторых, в этой истории с архитектурой все очень наглядно.
У всякого «пост-» есть то, от чего он отталкивается. У постмодерна это, естественно, модерн – но какой? Есть модерн, начавшийся от Современного движения (Modern Movement) первой половины XX века (обычно его опознают через «функционализм» в духе Корбюзье, Гропиуса и пр.). Есть более ранний модерн рубежа веков, в России наиболее узнаваемый, например, через Шехтеля. В философии и теории цивилизации модерн отсчитывают и вовсе от Нового времени. Но если признать, что в общем виде постмодерн – это реакция на тотальный проект и избыточный порядок, то эта история куда длиннее.
Полноценной городскую среду делает сочетание планируемой архитектором-художником «архитектуры проекта» (регулярные ансамбли, градостроительные «оси», «лучи», «диаметры») и «второй архитектуры» – исторически сложившейся, спонтанно формирующейся среды, которую никто специально не проектирует и которая формируется в целом самопроизвольно. Но идея тотального порядка с этим не смиряется. Перелом наступает в Новое время с его представлением о счастье как о разумно устроенном тотальном порядке. В этой идеологии полагается, что идеальное состояние наступит тогда, когда архитектура проекта вытеснит спонтанную, неупорядоченную среду как мешающую всеобщей гармонии.
Современное движение в начале XX века по-своему дорабатывает этот идеал (проектировать «от дверной ручки до системы расселения»), а главное, воплощает его в реальном градостроительстве. Но тут же выясняется, что идеал ложный: жить в макете, реализованном в натуральную величину, тоскливо независимо от его качества. Происходит резкая переоценка ценностей: главным предметом внимания оказывается не шедеврально запроектированное, а, наоборот, исторически сложившееся – «архитектура без архитектора». И профессионалы и обыватели начинают ценить то, чего раньше не замечали за «памятниками», – Замоскворечье, города Средиземноморья. Но поскольку исторически сложившееся тотальным проектом отменено и больше не возникает, архитекторы сами начинают имитировать случайное, несовершенное, неупорядоченное. В итоге выясняется, что от искусственного беспорядка может мутить не меньше, чем от тотального порядка. На утомительно кудрявом фоне опять хочется одновременно и чистой архитектуры произведения, и утраченной спонтанности. Круг замыкается.
Все бы хорошо. Но почему исполнено в белом шоколаде? Фото Reuters
Все бы хорошо. Но почему
исполнено в белом шоколаде?
Фото Reuters
Эта длинная и извилистая траектория прослеживается практически во всем. Экологическое сознание возникает, когда вмешательство в среду становится критичным. Ученые обещают осчастливить мир, всех согреть, вылечить и накормить, но в момент, когда экспансия знания становится опасной, набирает силу самокритика науки (биомедицинская этика и пр.). Большой модерн начинается с проектов «идеальных городов» и потом несет этот образ до конца прошлого века во всем, где есть установка на всеобщее счастье и радости правильного порядка. Но не случайно планировки идеальных городов мало чем отличаются от проектов идеальной тюрьмы, подобной знаменитому «Паноптикуму» Иеремии Бентама. На пике высокого модерна два тоталитарных колосса (СССР и Германия) сталкиваются в крупнейшей в истории войне – каждый со своим тотальным проектом. После их поражения, одного во Второй мировой, другого в холодной войне, мир пытается построить новый порядок, с новой «архитектурой». И что?
Здесь приходится вновь вернуться к условиям задачи.
Эпоха «вооруженного постмодернизма»
Есть и другое представление о модерне – как об эпохе эмансипации Человека и движения к торжеству Права (Юрген Хабермас). Тоталитаризм как продукт модерна сюда не вписывается. Но точки соприкосновения есть. Русский авангард был искусством свободы, но уже в поэзии и маршах воспевал организованную массу как биомашину.
Модерн – это просвещение, перевоспитание, обновление, революция... Это миссия, пафос, напор, героика, подвиг, бросок. Это всегда битва за что-то против чего-то, даже если это что-что – темнота сознания или болезни тела. Борьба за лучшее против хорошего. Мегапроект и борьба за его воплощение. Модерн – это завоевание, например, открытием земель или установлением тотального счастья и всеобщего блага. Проще говоря – война (в широком, теоретическом смысле).
Но модерн – это и порядок, ограничивающий всякую войну, вводящий ее в рамки, подчиняющий правилам – даже если это правила «спящей войны» как тотальной взаимной угрозы.
Постмодерн снизил угрозу, поступившись профетизмом и героикой, избыточным пафосом, культом проекта. Вы хотите правды, справедливости и всеобщего счастья? Возьмите себя в руки! До вас пробовали. Из самых популярных цитат: «Всех смертных грехов опаснее восьмой — ложно ориентированная самоотдача» (Артур Кёстлер). Ну, и про преступления и глупости, совершаемые «с серьезным выражением лица».
Набирая силу, постмодерн подпиливает «большой порядок», но и на место самоорганизации и живой спонтанности ставит их имитацию. Полная аналогия тому, что происходит в городе: умирает градостроительство, искусство планировки, но и на место «второй архитектуры» приходит не исторически формирующееся, а искусственное среднее арифметическое между порядком и беспорядком, равномерно уделанное постмодернистскими бантиками и фанфиками.
Постмодерн в политике делает абсолютно то же. Он размывает конституционный порядок, делает кудрявым законодательство, а вместо свободы на микроуровнях в промышленных масштабах производит ее имитации.
Упорядоченная архитектура произведения оформляла прежде всего пространства власти, но она же загоняла власть в рамки. Это проявлялось и в жизни: даже неограниченная монархия держалась в рамках достоинства и ритуала. Ее вседозволенность была весьма условной. И наоборот, спонтанная архитектура была местом приватного – частной незарегулированной жизни.
Постмодерн вывернул эту схему наизнанку. Пространства приватной жизни (современные жилые районы) остались жестко расчерченными, подобно относительно комфортной казарме, тогда как территории власти и социализации проектируются с оживляжем и капризными вывертами. Это полный аналог новых политических отношений: власть наращивает свободу для себя, одновременно загоняя общество во все новые ограничения. Типичный авторитаризм в стиле postmodern.
Но самое захватывающее начинается, когда вся эта постмодернистская политическая конструкция бросается на реализацию нового модернистского мегапроекта, а то и вовсе очередной утопии, например имперской. Вновь реабилитируются миссионерство и мессианство, истовый пафос, отчаянная героика, культ экспансии и борьбы против всего плохого за все хорошее. Но уже без сдерживающих рамок, без обязательств перед логикой, смыслом и с тяжелой отчаянной иронией вплоть до эсхатологии в духе «все, как один, в борьбе за».
Особенно острые ощущения бывают, когда такой постмодернизм, прорывающийся назад в модерн, хорошо вооружен. Очень зрелищно.
Реконструкция целого
Выход из положения намечается опять же в концептуальной архитектуре, пытающейся уйти от среднего арифметического между порядком и беспорядком. Это попытка воссоздать упорядоченный градостроительный каркас города, одновременно реабилитируя спонтанную среду с ее свободой и способностью формироваться естественно-исторически.
Эта модель как опорная схема распространяется и на прочие контексты регулирования – в политике, в экономике, в финансовом и техническом регулировании, в функционировании законодательства и обеспечении права, в устройстве государства в его политических и повседневных взаимоотношениях с гражданами и т.д., вплоть до обустройства глобальных отношений на более комфортной и менее опасной, а сейчас, возможно, уже и на просто спасительной основе.
В общем виде это выглядит как сочетание разнонаправленных и распределенных, но связанных усилий: достижения более жесткой, но и существенно ограниченной в объеме регуляции на макроуровне при минимуме регулирования в зоне приватного, в «теле самоорганизации» – на микроуровне. Здесь одно обусловливает другое. Когда внизу не хватает свободы и возможностей адаптации, мы оказываемся в положении, в котором «исторически сложившееся» остановилось, и более уже никогда не возникнет в ходе заранее не запроектированных изменений. И тогда неразрешаемые внизу конфликты начинают подрывать несущую макроконструкцию, вплоть до мирового порядка.
Когда исчезает «архитектура без архитектора», это подрывает и отношение к архитектуре порядка, в том числе к «архитектуре» конституционных норм или глобальных отношений, что мы и наблюдаем. И наоборот, если наверху не хватает определенности и жесткости там, где они необходимы, внизу начинаются проблемы с манипулированием правом, безудержным нормотворчеством, небрежением законом со стороны самой власти. Или, например, с адаптацией мигрантов, недоосмысленным мультикультурализмом и пр.
Там же, где модель хорошо организованной органики работает, там относительно спокойно возникает новое «исторически сложившееся» – примерно с тем уровнем разумности и конфликтности, с каким в историческом городе формируются улица или двор. Люди какое-то время совместно проживают кусок жизни и приходят к решению, которое (например, через тот же референдум) застывает на карте местности в режиме «как получилось». Но именно эта органика и ценится в естественной среде.
В архитектуре имитация не прошла, и это уже заставляет искать выход. В политике все еще хуже: здесь постмодернизм еще только осваивает возможности стратегии «плевать на все» и «все дозволено», но уже нет времени убеждаться, насколько это опасно, и искать другие стратегии.
Все это очень непростая история. Для начала надо как минимум осознать суть и масштаб задачи. Речь идет о новой логике, этике и эстетике сборок буквально во всем: в средообразовании и языке, в экономике и политике, в микрофизике власти и в архитектуре глобальных отношений. Придется войти в тот же размер шага: модерн, постмодерн, теперь выход из него... Косметическим ремонтом и мелкой перестройкой здесь уже не отделаешься. История с Украиной – первый звонок. Но какой!
 И вторая:
25 марта 2014, 09:05

Сценарии: «грёбаная цепь» – сиквел или римейк?

Известна тема "гребаной цепи" – когда по одной или разным причинам  последовательно (откуда и цепь) происходили изменения в прогрессивных СМИ РФ (кадровые, инвесторские). Затем тема заглохла. То ли по исчерпанию импульса, то ли таких СМИ уже не стало - ранее последним в этой цепочке оказался РИАН, который (при всем желании продлить тему гр.цепи) к этим СМИ отнести сложно. 
Проблема
Теперь произошло оживление темы: увольнение главреда "Ленты.ру". По умолчанию считается, что это тоже СМИ со своей повесткой и т.п. – так что тема и возобновилась. Плюс проблемы "Дождя" (отказ кабельных каналов после одного некого опроса, расторжение аренды). То есть, как-то сам по себе "Дождь" на продолжение "гр.цепи" не наработал, но в комплекте с "Лентой" тема возобновиться смогла. Вопрос: это продолжение предыдущего процесса – цепь удлиняется – или это уже новая цепь, еще раз заново? Не зная мотиваций активных участников процесса, рассуждения по этому поводу будут конспирологией, а тогда оценивать ситуацию следует как можно более поверхностно  и примитивно.
Стороны
В самом деле, сколько здесь сторон? Если выдерживать установку на примитив, то их, конечно, две: свободная пресса и некая сторона (типа власть, этак расширительно), которая действует против свободы слова. Но даже для примитивного варианта это слишком тупо. Сторон, как минимум, три.
- Сами СМИ. Для еще большего упрощения считаем, что целеполагания их главредов совпадают с целеполаганием всех сотрудников редакции и с характером медийного продукта, который они производят.
- Власть – коль скоро конфликт состоит в "за" и "против" свободы. Мотивации власти всякий раз неведомы, но в целом интуитивно понятны: обеспечить доминирование ее точек зрения и не допускать критику (другие точки зрения – тоже критика).
- Инвесторы, то есть хозяева. Это самый невнятный актор. С одной стороны, должны иметься хотя бы рудименты коммерческого интереса. Иначе речь о пропагандистском обслуживании власти, а тогда – с какой именно целью? Чтобы чего не вышло? Но тогда проще издание закрыть или продать – существуют ли ситуации, когда сделать этого нельзя? Искреннее желая пропагандировать власть (такого тоже много) или, хотя бы, не делать ей неприятно?  Или просто понты - иметь свое СМИ, а также понты по части отношений с властью, чьи интересы продвигаются даже с искренним энтузиазмом, ощущая себя соратником? 
Уже произведенные действия
Разумеется, тут о действиях пассивной стороны. После увольнения главреда "Ленты" за ней потянулись и остальные сотрудники, произошло негодование в соцсетях, а также – интервью главреда, в том числе - "Слону".  Еще раз, считать "Ленту" СМИ со своей, самостоятельно разрабатываемое повесткой - затруднительно. Речь тут не о СМИ как таковом, но о сервисе по информационному обслуживанию населения – при ориентации на ленту новостей авторские материалы точку зрения не производят, разве что - точку чувств, иногда – последовательную линию чувств. В этом нет ничего такого, это нормальный, просто другой вариант работы. Причем, имея на уме злокозненность власти, даже еще любопытнее: получается, что ей неприятны уже и сами новости, куда уж говорить об их подборе и, тем более, ранжировании не на ее вкус. Вообще, в данном случае узнать мотивы инвестора было бы любопытнее всего.
- "Дождь", не считая мелочи типа подписки – которая ничего не решит (и не считая возможных кулуарных переговоров),  в основном действовал медийно (логично: окончательно там произошло еще не все). При этом интервью главреда "Снобу" не демонстрирует особой склонности к фронде – чтобы уж так, принципиально. Притом, собственно, что возникновение проблем у "Дождя" явно связано с закатом темы инноваций, от которой теперь кроме "Сколково" ничего и не осталось (ну, не считая еще и премьера).
Вероятные сценарии
Согласно исходному вопросу, их два:
- Все это – продолжение той самой гр.цепи (изменений в подходе нет, просто теперь дошла очередь и до следующих СМИ).
- Это уже новая гр.цепь, которая имеет в виду срезать с нормальной информационной среды уже следующий слой (то есть – внимание обращено уже на следующий тип изданий).
Но и тут есть третий вариант: каждый случай сам по себе. При этом не следует считать этот вариант нейтральным. Уже и потому, что всякий раз имеется склонность трактовать его либо в первом, либо во втором варианте. А это сообщает о том, что рамка,  в которой все теперь происходит – вот именно такая, в которой сама тема свободы слова и тп. оказывается условной. Откуда она возьмется в ситуации, когда нейтральный, частный вариант никому не придет в голову? И, собственно, какая вообще разница, старая это цепь или новая, по второму разу?
Новая цепь. То, что особой разницы между сценарияими "новой" и "старой" цепей нет, - не в пользу "новой". Результат уже достигнут, власть присутствует чуть ли не в каждом медийном действии, как если бы на каждой картинке, которую рисуют в данном государстве, непременно присутствовал бы, например, зайчик. Вокруг таких зайчиков можно выстраивать композицию, делать их разнообразными, даже красить в разные цвета, но - никуда не денешься – свобода самовыражения ограничена обязательностью зайчега.
Что тут зачищать по второму разу? Дочистить то, что еще осталось каким-то неаккуратненьким после первого прохода. Да, но это уже для каких-то очень тонких ценителей отсутствия реальности, способных различать малейшие моменты ее присутствия - с целью их искоренения. Это как-то слишком уже тонко – не по предполагаемому инициатору. А и то, если тут какой-то новый вариант, то у него должна быть новая логика. Но какая новая логика может быть в деле обрамливания СМИ? Безусловно, имеется тема сделать зайчега нормативным, с каноническим выражением лица – но тогда надо не столько зачищать, сколько насаждать. Что, конечно, тоже происходит, но ведь тут речь о другом процессе.
Продление все той же цепи выглядит естественнее. На самом-то деле, продолжение тоже допускает стрижку поляны и по второму, и по третьему разу. Все по инерции, без новых идей, разброс допустимых медийных интерпретаций прижимается еще на одну дырку в застежке, вот и все дела. Конечно, тут не может быть строгой логики, точная адресность действия невозможна: итогом всегда будет крайне случайное попадание в то или иное издание - по непредсказуемому поводу, потому что – по настроению. Тем более, что все равно это будет воспринято как сигнал, отчего интерпретации еще более прижмутся к официальной точке зрения (считаем, что ее транслируют телеканалы и некоторые особо конкретные издания). Обязательный зайчег на любой картинке занимает уже столько места, что полностью в ней не поместится, а тогда все равно какое у него выражение лица, его не видно, так надежней.
Но этот вариант был бы однозначно верным, если бы он начался именно теперь, после Крыма. Крым же отличался таким разнообразием версий, мнений и тп, что нормативную интерпретацию не могли придумать и совершенно уже провластные СМИ. Вот тут-то и могло бы захотеться прижать все к единой линии освещения (как это сообщили в заголовке "Вести недели": "Юрий Ковальчук: "фактор Путина" помог людям выбрать правильную сторону"). Но только все произошло раньше. Да, конспирологически можно предположить, что ради этого все заранее и делалось, но, право же, Крым все-таки был импровизацией – в любом случае, история затеялась позже, чем продление цепи. Или, все же нет, но как это понять в отсутствии реальности? А вот какая, собственно, уже разница?
Последствия
Разницы, в принципе нет: оба варианта сходятся в том, что без зайчегов СМИ уже не могут, а реальность трансмутируется в нормативные интерпретации: без оценок ситуаций, рассмотрения вариантов развития событий и т.п. Получается китайская опера или театр "Кабуки". СМИ разводят церемонии, а правда жизни типа теперь живет где-то в другом месте. Да, на фоне реальности ритуальные интерпретации выглядят нелепо, но только где эта реальность собрана? Проблема соцсетей даже не в их малоответственном шуме, но в том, что там нет точек, которые создавали и держали бы свой вариант реальности. Потому что, если ею заниматься, так ведь для чего-то? А кому, собственно, требуется наличие этих вариантов, версий и адекватных реальности медийных точек зрения? То есть, как бы всем, но для того, чтобы просто переживать, реальность совершенно не нужна, эмоции испытывают и по поводу фейков.
Так кому может быть нужна реальность и т.п.? Это не риторический вопрос, риторический вопрос будет следующим, Это не риторический вопрос, риторический вопрос будет следующим, тут есть ответ: объективное описание реальности требуется игрокам. Тем, кто играет на данной поляне (отрасли, то да се). Оценим разнообразие полян, прикинем, какие на каких игроки и, вернувшись на общественно-политическую территорию, зададим уже риторический вопрос: а там кто играет реально?
Соответственно, кому там сейчас нужна реальность? Заодно можно осознать, что это процесс туда-сюда: если там вдруг возникнет реальность, то тут же появятся и игроки. Это, конечно, к теме не относится, чисто теоретическое наблюдение.

2014-03-24

Россия идёт вразнос: прогноз сбывается

Перепост статьи В. Пастухова от июля 2013 г. Уже одна эта разница во времени делает настоятельным её прочтение.

16-07-2013 16:55:00

Тотализатор

Ответом на создание «Общенародного фронта» может быть только движение Сопротивления. Духовного
Петр Саруханов
Стоящие на краю русской бездны не ощущают отсутствия дна. Им не хватает глубины воображения. Там, за пределами воображения, сегодня происходит тектонический сдвиг культурных пластов, равного которому по мощи и значению в России не было несколько десятилетий, а то и столетий. Возможно, совсем скоро колебания культурной почвы достигнут поверхности социальной и политической жизни, и тогда Россия вздрогнет от удара такой силы, какого не было со времени окончания Второй мировой войны.

Несмотря на громкие предупреждения политически активного меньшинства, «определяющее большинство» полагает, что реставрационная политика Владимира Путина не зайдет слишком далеко, а политические репрессии будут носить локальный характер и остановятся на приемлемом для элиты уровне.
Все ждут от Путина, что и дальше будет «как сейчас», — тошно, но терпимо.
В действительности все обстоит с точностью до наоборот. Россия находится на пороге масштабных и необратимых потрясений, инициированных самой властью, которые затронут очень широкие слои населения. Жизнь будет быстро меняться, и далеко не в лучшую сторону.

Масштаб случившегося с Россией элитами не осознан, брошенный историей вызов недооценен, глубинный смысл происходящего не понят. Пока российские элиты приспосабливаются к жизни при авторитаризме, Россия плавно, но неуклонно скатывается в тоталитаризм. Те, кто готовится жить при Пиночете, могут быть весьма разочарованы, неожиданно обнаружив себя живущими при Муссолини или Сталине. Россия не отделена от своего страшного прошлого китайской стеной. Это прошлое живет в ней, как бацилла чумы, готовая в любую минуту вырваться наружу из потревоженной могилы. Россия ходит сегодня по чумному кладбищу собственной истории с лопатой. Не дай бог ей начать копать…

Уничтожение инакомыслящих

Нет, Москва — это не Рио-де-Жанейро, а путинский режим — не полицейское государство.
Полицейское государство контролирует поведение человека в публичной сфере, оставляя ему на собственное усмотрение частную жизнь. В отличие от полицейского государства, тоталитарное государство не признает разделения на публичную и частную жизнь, пытаясь контролировать человека везде, всегда и во всем. Именно Ленин, отрицавший границу между частным и публичным правом, заложил основы советского тоталитаризма. Сталин лишь развил на практике ленинские принципы управления страной.
Авторитарное государство борется с преступными (с его точки зрения) действиями, тоталитарное — с преступной мыслью. Авторитарный режим уничтожает оппозицию, тоталитарный расправляется со всеми, кто имеет позицию, свою точку зрения.
Врагом авторитаризма является нелояльно мыслящий человек. Врагом тоталитаризма является просто мыслящий человек. Именно мыслящий человек, обычный homo sapiens, каким мы его знаем и любим, — является для тоталитарного государства главной угрозой. Чтобы такое государство было стабильным, способность человека самостоятельно мыслить должна находиться в подавленном состоянии.

При тоталитаризме думать можно только коллективно. Любой индивидуально мыслящий человек автоматически становится здесь инакомыслящим. Инакомыслие — главная мишень для тоталитарного государства. На борьбу с ним оно тратит огромные силы. Если авторитарное государство просто ограничивает свободу, то тоталитарное государство моделирует несвободу. Оно программирует поведение атомизированных и лишенных собственной воли субъектов, тщательно пропалывая массовое сознание от любых сорных мыслей. Внушение и страх — вот те два скальпеля, при помощи которых тоталитаризм производит операции на мозге и сердце нации.

Борьба с инакомыслием — суть современной политики. Действия Путина зачастую трактуются совершенно неверно, как попытка подавить оппозицию. На самом деле объектом его внимания является вовсе не оппозиция, а общество в целом.
Цель власти — смена социального кода поведения самых широких общественных слоев, включение у них подсознательных, основанных на страхе и агрессии, рефлексов.
Магнитского осудили посмертно не в отместку, а потому что его имя стало символом инакомыслия и сопротивления. Поэтому потребовался столь же символический ответный жест.

Все последние инициативы властей, внешне разнородные и изолированные, начиная с законов о защите чувств верующих, о запрете на пропаганду гомосексуализма, об ограничении иностранных усыновлений и заканчивая гротескным «делом экспертов», травлей Морщаковой и изгнанием Гуриева, — соединены между собой глубинной логикой и направлены на установление всеобщего ментального однообразия.

Путин — это подобие Великого Инквизитора, очередной русский «инженер человеческих душ», любитель экспериментов над русским сознанием. Эти эксперименты для него жизненно необходимы, потому что, если ему не удастся ввести Россию в состояние ментальной комы, его режим не устоит, а у всех его конституционных контрреформ снесет крышу. Ради этого он готов пойти так далеко, как этого потребуют обстоятельства.

Навстречу террору

История однозначно доказала, что добиться единомыслия и подавить инакомыслие без террора невозможно. Россия обречена на террор, причем на массовый террор. Сегодня большинству это заявление покажется чрезмерным. Но цели не только оправдывают, но и предопределяют средства. Цели Путина задают выбор им средств их достижения. Не напугав, Россию мыслить не отучишь — вот тот единственный урок, который он, похоже, вынес из всей русской истории. Он будет пугать, потому что не способен убеждать.

Террор — это больше, чем насилие и произвол. И то и другое в избытке присутствует и при авторитаризме (а в той или иной степени и при демократии: идеальной политической формы человечество не изобрело и вряд ли когда-либо изобретет). Но террор — это нечто иное, это — система, не имеющая определенных политических координат и поэтому рождающая животный и безотчетный страх. Страх, причину которого невозможно установить. В условиях террора человек не может предотвратить угрозу, демонстрируя лояльное поведение, потому что не знает, чего именно нужно бояться. Поэтому он боится всего. Террор — это система всеобщей незащищенности снизу доверху. Это когда еще сегодня ты «эффективный палач», а уже завтра на твоих запястьях защелкивают наручники.

Только такой безотчетный и всепоглощающий страх может задействовать психологические механизмы, которые работают на «молекулярном» уровне. С их помощью человек сам включает интеллектуальную самоцензуру, не дожидаясь указаний цензора. Он больше не ждет приказа «сверху», а сам стремится угадать, какой поступок в данной ситуации является наиболее ожидаемым и, следовательно, безопасным. При этом самые одаренные особи ориентируются в этом вопросе исключительно на свою интуицию, а не на подсказки разума (который обычно в такой ситуации является обременением).

В условиях террора отпадает необходимость заставлять думать как все. Люди сами, добровольно и в массовом порядке, отказываются думать вовсе.

Стабильность в тоталитарном государстве поддерживается благодаря эффекту «выключенного сознания». Население превращается в человекообразных роботов, которые способны решать отдельно взятые задачи (и как показывает советская история — даже совершать подвиги), но в целом живут не рефлексируя. Это настоящие зомби, как будто пришедшие с киноэкрана. Людям, родившимся в СССР, они должны быть хорошо знакомы.
Обществом «выключенного сознания» являлись в равной степени и нацистская Германия, и сталинский Советский Союз. Обществом «выключенного сознания» обещает стать и современная Россия.

Неизбежность усиления «клановой войны»

Проблема с террором у власти одна, и она заключена в его природе — им никто не может управлять. Маховик террора можно раскрутить, но его невозможно остановить. Он как плазменный двигатель — будет работать до тех пор, пока не выгорит дотла.

Наивно думать, что Путин или тем более его окружение способны контролировать террор. Это так же ошибочно, как полагать, что Сталин управлял созданной им адской машиной. Террор тем и отличается от произвола, что он носит ненаправленный характер, что рождаемая им паранойя заставляет репрессивную машину обрушиваться на всех подряд. Террор начинает с врагов, а заканчивает друзьями.

В условиях террора Россия неизбежно станет полем битвы многочисленных элитных кланов, которые в бесконечных «боях без правил» окончательно обескровят себя. При этом почти все, кто сегодня со всей силой раскручивает маховик репрессий, — позже сами попадут под него. У террора нет очевидного вектора. Ни Сечин, ни Патрушев, ни Бортников, ни весь кооператив «Озеро», не говоря уже о сошке помельче, не могут быть уверены на сто процентов в том, что их не сомнут эти жернова. Бывали в России и покруче деятели, но и тех перетерло.

Уже сегодня видно, как проседает и трещит по швам созданная Путиным пирамида власти. В ее основании лежало феодальное по своей природе «крышевание» экономики кланами «силовиков», породнившихся с криминалом. Под каждым таким кланом, как виноградные гроздья на ветке, висели многочисленные «опекаемые» ими бизнесы, а между бизнесами и властью сновали истинные герои эпохи — бесчисленные «решалы». Еще два-три года назад казалось, что эта система будет стоять неколебимо, а печальные примеры того, что происходит с теми, кто в нее не вписался, были у всех на слуху — Ходорковский, Браудер, Магнитский, Лебедев, далее везде…

Но сегодня уже все иначе. Улицы Лондона наполняются эмигрантами «нового типа». Бывшие чекисты и их подопечные, полагавшие себя в полной безопасности, еще два года назад задорно декламировавшие: «нам что: чем хуже, тем лучше», — попали под каток собственного асфальтоукладчика и очумело мечутся в поисках аварийного выхода из захламленной ими страны. Другим повезло меньше: для них все выходы уже закрыли вместе с ними самими. Какие-то авантюристы еще предлагают свои услуги провинциалам. Но серьезный бизнес уже знает горькую правду: «решалы» уже ничего не решают в России. Более того, похоже, что вскоре самих «решал» в массовом порядке «порешат».

На первый взгляд кажется, что это спонтанная борьба всех против всех. Но присмотревшись, в ней можно разглядеть скрытую историческую логику. Гидра террора пожирает старый правящий класс, чтобы освободить дорогу новому классу, еще более жадному и беспринципному.
Из провинции, с самых низов выстроенной феодальной вертикали, подтягиваются страшные люди, готовые «душить и давить», получая в награду не какой-то бойкий бизнес, не доступ к трубе, не бюджетный миллиард под «распил», а относительно скромный номенклатурный «паек».
С ними меньше возни, им не надо «вырубать сознание», они приходят во власть с уже «выключенными» мозгами. К тому же они обходятся намного дешевле, а в условиях нарастания бюджетного дефицита это немало. По сравнению с ними традиционные «жулики и воры» выглядят аристократами.

«Молодая поросль» новых путинцев размножается, как саранча, и так же, как саранча, опустошает все вокруг, подъедая в том числе нуворишей и сибаритов старой волны. Это новое издание борьбы бояр и дворян, «старых большевиков» и «верных сталинцев». Известно, что внутривидовая конкуренция — самая жестокая. Россия еще содрогнется от хруста, когда эти два паразитических класса сомкнут свои безжалостные челюсти на костях друг друга. Запуганное и затравленное население будет безмолвным статистом в этой схватке хищников. 

Главный заложник

Наивно полагать, что Путин — это человек, который может направлять террор. Террор — это не инструмент политики, а состояние общества. Он сродни стихийному явлению, похож на торнадо. Начавшись с небольшого ветра, террор постепенно вырастает до размеров гигантской воронки, втягивающей в себя из окружающего пространства людей и предметы. Провалившись в террор, общество теряет контроль над своей собственной историей до тех пор, пока бедствие само по себе не прекратится, исчерпав свою энергию.

Путин является не столько архитектором, сколько прорабом «нового тоталитаризма». В целом тоталитаризм — это истерическая реакция общества на переживаемый им глубочайший кризис, аффективный ответ на страх и усталость. В таком состоянии люди готовы отдать столько своей свободы, сколько власть может унести.
Не Путин толкает Россию в тоталитаризм, а Россия — Путина.
По большому счету сегодня Путин, а вовсе не Ходорковский, является главным заложником в России.

В сложившейся ситуации от Путина требуется огромное мужество и чувство исторической ответственности, чтобы не поддаться искушению «легких решений и простых идей». Он должен был бы идти вперед не вместе с толпой, а наперекор ей, как это делают по-настоящему великие исторические личности. Миссия элит состоит в том, чтобы сопротивляться массовому психозу, а не потакать ему. Но это не его случай.

Тоталитаризм в России есть удел реформаторов-неудачников, тех, кто круто закладывал, но потом быстро выдыхался. Страна обрушивалась в пропасть каждый раз после того, как «за гуж брался тот, кто не дюж». Грозный, начинавший с просвещения и самоуправления, закончил опричниной. Ленин, начинавший с мировой революции, закончил «диктатурой пролетариата». Путин, проваливший в начале своего правления все реформы, за которые брался, заканчивает «православным чекизмом».

Сегодняшний «прыжок в прошлое» — это всего лишь движение по линии наименьшего сопротивления. Для того чтобы избежать возвращения в тоталитаризм, необходимо прилагать огромные моральные и физические усилия. Для того чтобы в нем снова оказаться, достаточно просто ничего не делать. Путин пошел на поводу у масс, он растворился в них, вместо того чтобы вести их. В историческом смысле винить его надо не столько за то, что он сделал, сколько за то, чего он не сделал. 

Движение Сопротивления

Предстоящий и практически неминуемый сдвиг в сторону тоталитарного государства полностью меняет представление о том, что является целями и задачами оппозиции в России.
Политическая оппозиция как таковая в ближайшем будущем будет практически невозможна, не столько потому, что на нее обрушится лавина репрессий, сколько потому, что в обществе «выключенного сознания» она никогда не станет массовой и должна будет всегда оставаться маргинальной силой.
В этой ситуации на первый план выходит не столько политическая, сколько духовная оппозиция режиму. Особое значение в этой связи приобретает мнение видных деятелей культуры, лидеров профессиональных сообществ —  всех тех, кого принято называть «цветом нации». От этих людей больше, чем от «профессиональных революционеров», сегодня зависит будущее России в самом глубинном, цивилизационном смысле этого слова. Если они не определятся в своем отношении к происходящему сползанию России в бездну, то русское общество обречено, потому что, кроме них, это сделать в данный момент некому.

В России традиционно бытует искаженное представление о движущих силах истории. Сначала народники, а за ними и марксисты придали действиям народных масс преувеличенное и даже сакральное значение. В действительности народные массы — это стволовые клетки истории. Они формируют социальные и политические институты по лекалам, которые нарезают элиты. Поэтому на элитах и лежит основная ответственность за судьбу страны.

Это, кстати, хорошо понимает Кремль. Идея «Общероссийского народного фронта», который воспринимается многими как потенциальный восприемник исчерпавшей себя «Единой России», прочитывается многими совершенно неправильно. Это не столько политическая организация для участия в каких-то будущих выборах, сколько механизм контроля и нейтрализации элит в преддверии грядущих потрясений. Это способ организации элит в обществе-муравейнике (соборном — если кому-то больше так нравится). Альтернативой ему может стать только движение Сопротивления, охватывающее все культурные слои общества.
«Общенародный фронт» и движение Сопротивления — это две диаметрально противоположные философии организации русских элит, отражающие принципиальное различие между обществом-муравейником и гражданским обществом.

В новых условиях лейтмотивом Сопротивления должны быть не организация массовых митингов, шествий и стачек, не подготовка революции (сама придет, не спрашиваясь), не создание программ и манифестов, а «всего лишь» борьба против лжи и за человеческое достоинство. Сегодня каждый, кто не поддался истерии, кто отказался «выключить» свое сознание, кто готов помнить, за что убили Магнитского, держат в тюрьме Ходорковского, травят Навального, — тот уже боец Сопротивления. Страна вступает в такую эпоху, когда битва будет вестись за каждого думающего человека, потому что все они будут на счету.

Россия идет вразнос. Мало шансов, что эту катастрофу удастся спустить на тормозах. Но все-таки они есть. Новый тоталитаризм отличается от старого двумя очень важными показателями. Во-первых, у режима нет подходящей новой «доминирующей идеи», без которой тоталитарное общество выстроить практически невозможно. Попытка скрестить православие с большевизмом обречена на провал, так как обе эти идеологии давно вышли из детородного возраста. Во-вторых, и информационно (интернет), и чисто физически (свободная граница) новый тоталитаризм приходится строить в условиях «открытого контура». Это существенно снижает эффективность репрессивной машины.

Россию, скорее всего, ожидает весьма тусклый и унылый тоталитаризм, соответствующий масштабу личности его создателей. В этих условиях консолидированные усилия элит могут остановить эшелон, несущийся вспять по исторической колее. При этом именно позиция «корневых элит» (как показал конфликт с РАН) имеет наиболее существенное значение. Сегодня судьба России в руках тех, кто традиционно не занимается политикой. Если этот стоп-кран не сработает, то Россия, скорее всего, не удержится на том условном рубеже «нового 1953 года», на котором она сейчас застряла в своем возвратном историческом движении, и последовательно свалится сначала в «большой террор», потом в «большой маразм» стареющего вождя и, наконец, в «большую революцию», которую уже, видимо, не переживет. 

Русская рулетка

Демонстрирующий на публике избыточную уверенность в себе, Путин ошибочно полагает, что он играет с русской историей в тотализатор и все дело только в том, чтобы сделать правильную ставку. Он не отступает ни по одному пункту, удваивая и утраивая ставки, отправляя за решетку живых и мертвых врагов, дразня Америку, заигрывая с Китаем и не считаясь по большому счету ни с кем. Но в действительности он играет с историей в «русскую рулетку», где он сам лишь патрон в пустом барабане. Рано или поздно этот патрон разнесет вдребезги все казино.
Автор: Владимир Пастухов

Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/politics/59086.html

Избранное сообщение

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Популярные сообщения