Похорони в себе Сталина, пока Сталин не похоронил тебя: к 60-летию трупных миазмов

Во вторник исполнится 60 лет со дня смерти И. Сталина. История жизни образа Сталина после физической смерти тела индивида Сталина — жуткий пример неумения и нежелания миллионов людей ценить человеческую жизнь и личное достоинство больше, чем смердящий  и убийственный миф обожествлённой подлости. И самое подлое в этой мифической вере в супермена Сталина — надежда на своё личное избегание расстрельных списков с помощью раболепного одобрения внесения в эти списки кого угодно другого. Это миф лёгкого и быстрого решения всех проблем — поклониться тому, кто способен убивать миллионы «плохих» людей для обеспечения «счастья» людей «хороших». Это расистский миф чёрно-белого деления людей на заведомо «плохих» и заведомо «хороших», приводящий к автоматическому оправданию любых подлостей и зверств со стороны «хороших» в отношении «плохих». И в дополнение к этому юбилейному некрологу — некролог Сталину от Георгия Мирского:

СТАЛИН УМЕР. ПРОШЛО 60 ЛЕТ

Георгий Мирский, заслуженный деятель науки РФ
01 марта 2013, 18:30

Через десять лет, когда будет следующая круглая годовщина смерти Сталина, уже мало кто сможет сказать: «Я это помню, был уже взрослым, пошёл на похороны». Пока такие ещё есть, я в их числе.

Отзвучал неповторимый траурный голос Левитана. Мать выбежала в коридор, натолкнулась на соседку и воскликнула: «Сталин умер!» Соседка зажала ей ладонью рот: «Вы с ума сошли!» «Да по радио сказали!» «Нет, что вы, молчите!» Я тут же поехал в Московский Институт Востоковедения, где был аспирантом. Там уже собрались практически все студенты и преподаватели, приехали стихийно. Митинг, много выступавших. Звучат слова: «Я как услышал об этом утром, показалось, что солнце зашло». Меня спрашивают: «Думаешь, Москву не переименуют в Сталин?» Я, как редактор институтской стенгазеты, пишу статью, начинающуюся словами: «В этот черный день…» Секретарь парткома поправляет: «Не надо, в обращении ЦК таких слов нет, вычеркни». Все подавлены, ошеломлены — не потому, что любили Сталина, я вообще таких «любивших» не видал, более того — когда в 1942 г., в разгар войны, я 16-летним юношей работал слесарем-обходчиком тепловых сетей в Мосэнерго, при мне сварщик в присутствии группы рабочих покрыл Сталина матом, и все восприняли это как должное. Я понял потом — все они были из деревни, бежали из колхозов, власть ненавидели. И вообще «хозяин» был не из тех людей, которых любят; любили Ленина, Троцкого, Гитлера, Мао, Рузвельта, но никак не Сталина.

Все эти несколько дней после смерти Сталина люди ходили как мешком прибитые, потому что Сталин был частью жизни, постоянной и непременной частью. Его обожествляли. С его смертью выпал главный камень существования, непонятно стало, как вообще жить дальше. Внушённая народу н е з а м е н и м о с т ь Сталина была такова, что все были в состоянии растерянности, и я тоже. Ни разу я не видел ни одного человека, который выглядел бы глубоко переживающим, рыдающим — н и  о д н о г о ! Но растеряны были все!

Через несколько дней я читал лекцию о международном положении на заводе «Красный богатырь», и секретарь парткома, беседуя со мной после лекции, сказал: «Да, страшная потеря, невосполнимая, но ведь какие люди остались — Георгий Максимилианович, Лаврентий Павлович, Вячеслав Михайлович!» Знал бы он, что вскоре случится с этими вождями!

А через месяц объявили о реабилитации «врачей-убийц», и стало ясно: что-то меняется. Сразу пошел на убыль антисемитизм, достигший перед этим невообразимых масштабов (говорили, что евреев выкидывали на ходу из электричек, люди отказывались лечиться в поликлиниках, ведь там половина врачей были евреи, часто можно было слышать: «Гитлер много сделал плохого, но хуже всего — что он не всех евреев уничтожил»). Теперь антисемиты растерялись и замолкли, нормальные люди не могли ничего понять. А ведь кончилась эпоха.

Уже через несколько лет повалились кверху тормашками по всей стране памятники Сталину. И вот — историческое возмездие величайшему в мире фальсификатору истории! — советские люди, которым он своим «Кратким курсом» и всей немыслимо лживой пропагандой безжалостно промыл мозги, оказались действительно промытыми и вымытыми, лишенными нормальных человеческих чувств до такой степени, что даже не пискнули, когда исчезали портреты любимого вождя, переименовывались улицы и города, спешно вычеркивались отовсюду цитаты. Ни одна собака не залаяла, нигде во всей огромной стране, кроме Тбилиси, никто не вышел на улицу в возмущении. Помню, выступаю в Высшей партшколе, произношу уже ставшие обязательными слова о сталинских репрессиях. Смотрю на лица слушателей — представителей партийной элиты, обожествлявших и восхвалявших Сталина — не затаился ли в глазах протест? Ничего похожего. Среди поколения, которое «вырастил Сталин на верность народу» — сколько же циничных, двоедушных, беспринципных людей, готовых предать вчерашнего кумира! И через тридцать лет они, члены КПСС, безропотно и единодушно поддержат тех, кто ликвидирует Советскую власть (а кто учил единомыслию–то — Сталин, вот кто. И получил после смерти).

Но вот — прошли десятилетия, и Сталин опять главный человек для миллионов наших людей. Если спросить: «Великий вождь или кровавый деспот?» (хотя это может быть одно и то же лицо, вспомним Чингизхана, Тамерлана) — что ответят? Знаю по опыту: приводишь человеку абсолютно неопровержимые цифры (например — подпись Сталина стоит под 357 расстрельными списками, в 1937-38 гг. было расстреляно 3 маршала, 14 командармов, 55 командиров корпусов, 115 командиров дивизий, 190 командиров бригад, все командующие флотами. из 85 членов Военного Совета осталось 7, а всего Красная Армия накануне войны лишилась 40 тысяч командиров и т.д.) — отскакивает как от стенки горох. «Лес рубят — щепки летят». Кто это верит, что в спорах рождается истина? В жизни этого не видел. В кого что вбито, то и остаётся. С упертыми фанатичными сталинистами все ясно, разговаривать с ними так же бесполезно, как с нацистами. Но они далеко не составляют большинство россиян. А масса населения не найдёт в себе силы или разума признать правду, сказать: «Душегуб». Нет. «При Сталине выиграли войну» — и всё, хоть кол на голове теши. А то, что кадровая армия в 1941 г. была полностью разгромлена, потеряв только пленными более 3 миллионов человек; то, что немцев через год допустили до Волги — вождь, конечно, не при чём.

Сталин как личность для подавляющего большинства населения непонятен и неинтересен, никто не хотел бы вернуться в сталинскую эпоху, но «Отец народов» посмертно трансформировался в символ. Безжалостно и непримиримо расколов страну, он символизирует все архаичное, черносотенное, ксенофобское, лже–героическое. Выстраивается примитивная, но действующая на людей конструкция: «Ты любишь Россию, ты патриот, ты знаешь, кто враг России — Америка, знаешь, кто защищал Россию от Америки — Сталин, значит — сегодня кто против Сталина — враг России». Сталинская ментальность, непостижимым образом добравшаяся через гены до самого молодого поколения, проявляется на каждом шагу. Когда я узнал, что большинство моих сограждан поддержало запрет на усыновление американцами российских детей, вспомнились слова Гёте: «Solange das Volk so ubermassig dumm ist, der Teufel braucht nicht klug zu sein». (Покуда народ так беспредельно глуп, дьяволу незачем быть умным».)

И ещё дополнение из Facebook:

Дмитрий Зимин

В последние дни со всех сторон слышно Сталин, Сталин... Вот, попытался пояснить своей молодёжи, за что Сталин в ответе.

Наша страна вчистую проиграла ХХ век и развалилась. Инициаторами развала СССР были, между прочим, прибалтийские республики, оккупированные Сталиным по договоренности с Гитлером в 1939–1940 гг. Развал произошёл по историческим меркам вскоре, если не сказать мгновенно после Великой победы. В результате этой победы, достигнутой неимоверно дорогой ценой, создан ненадолго Восточный (Варшавский) блок, почти все участники которого считают теперь победителя оккупантом, как и Гитлера. Благодарность Сталину могут испытывать немцы, которых Сталин, ценой множества жизней наших солдат спас от ядерных бомбардировок.

Несёт Сталин долю ответственности за приход Гитлера к власти (объявление в 30-х годах злейшими врагами социал-демократов, жестокости раскулачивания, широко описанные фашисткой (и не только) прессой, что привлекло в союзники Гитлера широкие слои немецкого крестьянства и обеспечило ему победу на выборах в 1933 году), экономическое и военное сотрудничество с Гитлером, поздравления по случаю взятия Парижа, Варшавы, объявление агрессором в Европе Англии. Из выступления Молотова на сессии Верховного Совета СССР в 1940 году : «Можно соглашаться или не соглашаться с идеологией национал-социализма, но ясно, что как и с любой идеологией, с ней нельзя бороться силой оружия».

«Война выиграна, — писал Черчилль в конце 41 года, после вступления США в войну. — Осталось просто правильно применить подавляющие силы». Общие человеческие и промышленные ресурсы союзников превышали германские вчетверо. (Из книги Бориса Тененнбаума «Велиий Черчилль»). Существует мнение, что Германия была бы разгромлена и в случае разгрома СССР, что в начале войны представлялось вероятным.

Индустриализация. Проведенная ценой неимоверных жертв (только коллективизацией было загублено больше лучших людей деревни, чем потеряла Германия на всех фронтах 2-й мировой войны) сводилась к закупке на Западе технологий и целых заводов. Эти технологии и построенные на костях заводы в исторически короткий срок безнадёжно устарели. В стране душились все условия, при которых могли развиваться творчество, частные (а какие ещё?) инновации. Уже к концу 60-х годов, значительная часть наших инженеров, глядя на японскую бытовую электронику в журналах или «Березке» говаривала — «мы отстали навсегда». Были и неудачные попытки копировать японскую бытовую технику (Видеомагнитофон ВМ-12). В тему и цитата из «Долгое время» Гайдара: «Ко второй половине 80-х годов наша страна вышла на самые передовые позиции в мире по объёмам производства низкокачественной техники. Отставая от США по производству зерна в 1,4 раза, мы опередили их по выпуску тракторов в 6,4 раза, по зерноуборочным комбайнам в 16(!) раз. Чтобы произвести столько зерноуборочных комбайнов, сколько их стояло в наших хозяйствах на ремонте в 1987 году, американской промышленности пришлось бы работать 70 лет. Это была экономика планового абсурда, которая не лопнуть не могла». Добавим, что это следствие не только планового абсурда, но и научно-технической отсталости. Впрочем, все это стороны одной медали — сталинизма.

Существующие сейчас в стране демографические и, видимо, генетические проблемы, во многом — следствия преступлений Сталина.

Наши научно-технические достижения были, в основном, не столько научными, принципиально прорывными, сколько военно-техническими, догоняющими. Мобилизационными усилиями временами удавалось вырваться в лидеры, но ненадолго и ценой нищеты страны, особенно позорной на фоне уровня жизни в побеждённых странах.

Незнание + неумение + ненаука + негуманитарность = небытие России

Перепост очередной статьи А. Рубцова — «Дорога к обществу незнания»:

Александр Рубцов

Дорога к обществу незнания

Одна из его особенностей – оно не в силах опознавать гуманитарную катастрофу 

 Карикатура © РИА Новости

Об авторе: Александр Вадимович Рубцов — руководитель центра исследований идеологических процессов Института философии РАН.
Статья подготовлена в рамках проекта «Основания и критерии оценки результативности философских и социокультурных исследований» при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (Грант РГНФ N 11-03-00442 а).

Сегодня на наших глазах риторика модернизации, инновационного прорыва сходит практически на нет, уступая место сакральным регуляторам и скрепам. При этом на страну надвигаются планы очередной оптимизации науки и высшей школы, что у нас всегда чревато развалом — даже при лучших побуждениях. Масштаб риска и цена вопроса в данном случае куда выше, чем кажется.

Пока в программных текстах командные высоты занимали планы модернизации, особой популярностью пользовались рассуждения про «общество знания», «экономику знания» и т.п. Но, похоже, люди не всегда понимали, о тенденции какого масштаба идет речь.

Идея общества знания стала знаковой для всего XX столетия (хотя в собственном смысле она возникла во второй половине века; термин knowledgeable society появился в 1966 году). Суть дела и глобализм претензий переданы в известном докладе ЮНЕСКО 2005 года с эпохальным названием «К обществам знания»: «...Знание превратилось в предмет колоссальных экономических, политических и культурных интересов настолько, что может служить для определения качественного состояния общества, контуры которого лишь начинают перед нами вырисовываться».

Век науки и мифа

Вместе с тем бурная предыстория идеи началась между мировыми войнами с дискуссий «первой технократической волны», а в широком смысле может относиться одновременно и ко всему «большому модерну» (от Нового времени), и даже к истории западной цивилизации в целом. С некоторой натяжкой эту цивилизацию можно назвать «цивилизацией знания» (оговорив его особенности – чтобы не обижать ориенталистов).

Потом были (если очень пунктирно): «техноструктура» Джона Гэлбрейта, «постиндустриальное общество» Дэниела Белла, критика идей технократии, экспертократии и т.п., в том числе у Макса Хоркхаймера, Юргена Хабермаса. Дошло и до сближения идей общества знания и общества риска.

Сюда же встраивается идеология «экономики знания» с принципами перманентной технологической революции и «человеческого капитала». И в официальных текстах, и в околонаучной рефлексии обычно «экономику знания» отождествляют с «инновационной экономикой» и не зря склеивают ее с обществом знания, прежде всего в социально-политических аспектах изменений.

Однако в плане культа знания на прошлый век можно посмотреть и в ином ракурсе, более житейском и политическом. Именно тогда на пике «очень высокого модерна» в страшнейшей в истории человечества войне столкнулись два тоталитарных колосса: Советская Россия и нацистская Германия. СССР был заряжен культом особо правильного знания и отменно научной идеологией, социально-политическим и даже своего рода историческим технократизмом, пафосом всемирно-исторической инновации – модернизации через колено. Не случайно «перманентная революция» Льва Троцкого даже литературно перекликается с инновационным угаром конца прошлого – начала нынешнего веков. Немецкий нацизм, наоборот, идеологически базировался не столько на сциентизме и рацио, сколько на мифологии и мистике с привкусом мускулистой архаики, на сверхмощных иррациональных влечениях, но тоже был не чужд научной организации труда и внедрения высоких технологий в деле уничтожения себе подобных.

В этой истории советское аполлоническое начало победило германское дионисийское, светлый гений победил гения сумрачного. Утилизация результатов этой победы происходила, между прочим, и в более общем тренде культа знания. Однако конец века все же был в не меньшей мере отмечен дистанцированием от идей самодостаточной науки, кумулятивно развивающихся технологий и ломового прогресса. Постмодерн ровно про это. Тем не менее идея общества знания устояла, выходит в новые горизонты и в том числе может быть в перспективе увязана с программой выхода из постмодерна в духе очередного неоклассицизма, например, рационалистического.

Блеск и нищета технократов

На обывательском уровне техническое обычно сводят к материальной технике, к «железу», в лучшем случае к «ботанике» – к наукам и практикам биомедицинского цикла. При этом и саму идею общества знания редуцируют до уровня инновационной экономики, экономики научного поиска и технического творчества, открывающего явления материального мира (природы) и изобретающего на основе этих открытий всякого рода полезные приспособления, которые потом можно в массовом порядке и не в ущерб себе производить, продавать, покупать, использовать и выбрасывать. Но уже первые технократические идеи выходили на иные, новые горизонты: утверждалось, что техника, в отличие от политической власти, не нуждается в какой бы то ни было легитимации, а наоборот, сама является легитимирующим фактором. Проще говоря, то, что выгодно для развития техники и знания, выгодно и для человека, а потому надо меньше руководить и голосовать, а больше слушать знающих людей и поступать в соответствии с их мудрыми, научно обоснованными, а главное – «политически индифферентными» предписаниями.

Потом оказалось, что эксперты-технократы и сами не рвутся к власти, да и отдавать им ее никто просто так не собирается, даже во благо прогресса и человечества. Более того, выяснилось, что власть сама все более интенсивно использует науку и технику в собственных политических целях, сплошь и рядом против ценностей, представлений и желаний ученых, технического сообщества и прочих «потенциальных технократов».

Как бы то ни было, к концу прошлого века в самой идеологии культа знания произошел фундаментальный сдвиг. Великий антрополог и отец структурализма Клод Леви-Стросс сказал: «XXI век будет веком гуманитарных наук, или его не будет вовсе». Здесь просматриваются сразу два направления: во-первых, акцент на гуманитарной составляющей жизни, не сводимой к «железу» и «мясу», и во-вторых, гуманитарные проблемы и аспекты самого знания, в том числе позитивного – точного и естественно-научного (гуманитарное в науке и в жизни).

Именно гуманитарное знание оказалось выдвинуто на первый план в деле спасения человечества уже не столько от жестокой природы, сколько от самого себя, в том числе от безоглядного опыта и бесконтрольного использования его результатов.

К знаниям по-русски: разворот над Атлантикой

Как обстояло дело с наукой в СССР, примерно понятно, хотя в последние годы режиму было не совсем до нее. На излете даже был сделан эффектный жест в сторону социогуманитарного: добравшись до поста генсека, Юрий Андропов, этот Клод Леви-Стросс из КГБ, первым делом заявил: «Мы не знаем общества, в котором живем» (пожалуй, самое мудрое, что когда-либо генерировалось на Лубянке).

Но обвальный вход в рынок отодвинул российскую науку на задний план интересов государства. Началась двойная утечка мозгов: внешняя и внутренняя (в другие сферы активности, в том числе в политику и бизнес). Картину радостного перемещения нашего интеллекта в коммерцию и на Запад несколько испортила мировая закулиса, прежде всего Дж. Сорос, особенно в отношении гуманитарных наук. Если бы не его программа поддержки российской гуманитаристики, размягчение и утечка мозгов стали бы еще более интенсивными: примерно столько же носителей ценного интеллекта уехали бы тогда из России, ушли бы из науки или просто опустились и вымерли на трудовом академическом посту. И возможно, XXI века у России не оказалось бы вовсе уже тогда.

Дополнительные ресурсы пошли в науку еще при позднем Ельцине, хотя про это было мало пиара (впрочем, как и про все остальное в той политике, мало заботившейся о том, чтобы себя подавать если не лицом, то хотя бы не задом). В новом веке поток ресурсов наращивался еще более заметно, особенно для отдельных особо привилегированных представителей научного руководства. А главное, наука вновь стала выходить в идеологические приоритеты, в том числе в базовой на тот момент идеологии модернизации, инновационного маневра и т.п.

Разворот обозначился после рокировки осенью 2011 года, хотя подспудно зрел до этого. Риторика модернизации, инновационного прорыва и т.п. начала сдуваться, уступая место духовному, сакральному и всякого рода не вполне рациональным, иногда просто мистическим «скрепам». Ранее наметившаяся тенденция воцерковления школы, начальной, средней и высшей, стала оформляться уже и знаково, как один из приоритетов политики, для которой вера едва ли не важнее знания. Ельцин только один раз, в особо критический момент призвал «выбирать сердцем» – теперь поползновения к отключению головы становятся все более регулярными.

Здесь проблема знания как науки смыкается с социально-политической проблемой знания как массовой информации. Если эти тенденции возобладают, Россию скоро можно будет отнести к категории «обществ незнания», в которых науку затыкают либо используют, а СМИ в первую очередь следят за тем, чтобы люди не знали, чего им знать не положено, но знали, чего нет.

Пока тенденция имеет двойственный характер: науку одновременно и отодвигают, но и пытаются оптимизировать как процесс и как институт. В таких случаях у нас говорят: над отраслью нависло страшное слово «реформа». В связи с этим российских ученых особенно воодушевляет недавно завершенная реформа полиции и проведенная в ее рамках переаттестация кадров. Все понимают, что оптимизация такой сверхсложной и тонко настраиваемой системы, какой является система производства знания, при недостаточно осмысленном и не слишком компетентном подходе может давать прямо противоположный результат. И тогда возникает множество лишних поводов для бытовой конспирологии: науку якобы нарочно оптимизируют именно такими методами, чтобы точно угробить то, что осталось, открыв дорогу к светлым идеалам сакрального знания, политической теологии и социальной магии, хотя бы и ценой сбрасывания страны в котлован необратимого отставания.

Не вполне научная наукометрия

Как только возникает задача реорганизовать науку, на первый план выходит вопрос об оценке результативности исследований, о критериях и основаниях такой оценки, о ее методологии и «технике». При этом, естественно, хочется, чтобы такая оценка была максимально объективной и по возможности исчисляемой, количественной. Тогда сразу три плюса. Во-первых, с такой оценкой якобы не поспоришь. Во-вторых, она якобы устраняет искажающий субъективный фактор – как со стороны самих ученых, так и со стороны разного рода комиссий, которых у нас всегда умеют встретить и проводить. В-третьих, наличие такой формализуемой и «считаемой» оценки позволяет чиновнику руководить наукой, мало что в ней понимая, и всеми направлениями сразу, в режиме «одного окна» – раздачи указаний, оргвыводов и «оптимизирующих» решений.

Возникает административная мода на разного рода точную наукометрию, в частности на библиометрические показатели, такие как статистика публикаций, индексы цитирования, импакт-факторы и т.п. Эта мода кажется тем более оправданной, что ценность таких методов якобы удостоверена мировым опытом, а их применение будто бы сразу вставляет руководство в мировой тренд, делает его «передовее» своей же науки, в том числе самой передовой, что радует, повышает административную самооценку и украшает доклады вышестоящему руководству, которое тоже начинает понимать, как можно ухватить академию за бороду и поставить власть выше знания при помощи того же знания.

Однако тут коса находит на камень. Выясняется, что мировой тренд в этом плане уже основательно скорректирован. Как только вводится формализованная система критериев оценки результативности, ученые, будучи в целом людьми неглупыми и уж точно более изобретательными, чем чиновники, тут же начинают внедрять новые методы повышения отчетной результативности исследований при той же их содержательной наполненности: писать тексты, производящие впечатление и специально провоцирующие ссылки, заниматься «салями-слайсингом» (нарезкой одного результата на несколько публикаций), договорным перекрестным цитированием по принципу «ты меня, я тебя» и пр. Происходит типичный леонтьевский «сдвиг мотива на цель». Более того, выясняется, что даже при совершенно искреннем применении таких методов они не дают настолько адекватной оценки результативности, чтобы ее было достаточно для принятия административных, организационных, а тем более политических решений. Сквозь мелкое сито количества то и дело утекает крупное качество, в том числе эпохальное. В истории полно примеров, когда проходные сюжеты массово тиражировались в поле публикаций, а титаны мировой науки, наоборот, оказывались в определенные моменты аутсайдерами с точки зрения нынешней новейшей и «объективнейшей» отчетности (причем эти моменты при нынешней системе оценки и управления знанием могли бы оказаться для ученых судьбоносными, а для мировой науки едва ли не трагичными).

Кстати, когда одного из молодых нобелевских лауреатов нашего происхождения, отказавшегося возвращаться в Россию, спросили, что надо делать, чтобы получить Нобелевскую премию, он ответил предельно просто, откровенно и точно по сути: писать «правильные» статьи. Надо понимать, что есть ценные люди, неспособные этим заниматься по убеждению и складу личности. В философии это вообще императив.

Далее оказывается, что главные базы данных, на которых строится вся эта статистика, не просто сугубо англоязычные, но и крайне избирательные в отношении включаемого в обработку материала. Эта выборка крайне далека от глобальной репрезентативности. Даже мощная и передовая немецкая наука испытывает в этом плане огромные трудности, не говоря об остальных, тем более о российской. Получается, что мы вроде бы боремся с американоцентризмом, с неоимпериализмом, с конструкцией однополярного мира, но при этом сами же загоняем в эту ловушку и свою науку, и систему управления ею, и оценку наших ученых в стране и за рубежом. Страдает имидж российской науки в обществе и в мире, а значит, и имидж в мире самой России, что непатриотично или диверсия. Если хотя бы часть денег, выделяемых на создание положительного образа России, пустили на переводы и публикацию российской гуманитаристики, эффект был бы выдающийся.

Если же отдельно анализировать гуманитарные науки, без которых этого века «не будет вовсе», то здесь все еще хуже, причем многократно. Никто даже не ставит всерьез вопрос о том, насколько применимы в оценке гуманитарного знания приемы, так или иначе, но все же работающие в точных и естественных науках. Хватит того, что здесь основным модулем часто является не статья, а именно книга, тогда как книги в стандартных базах данных не учитываются вовсе. К тому же национальное гуманитарное знание сплошь и рядом занимается такими предметами, которые значимы и имеют смысл только на языке места и вовсе не предполагают англоязычных версий. Поэтому когда высокопоставленный российский чиновник дает универсальный совет российским же ученым писать статьи в англоязычные издания, за версту видно, что он либо изощренно хамит, либо вообще не в теме.

Правда, в стадии запуска и раскрутки находится специальная служба РИНЦ – Российский индекс научного цитирования. Однако пока эта система работает лишь на начальных, стартовых оборотах. Тем не менее есть желание ее использовать в самое ближайшее время, до вывода на расчетную мощность. С таким же успехом можно пытаться заплатить за стометровый забор как за десять метров на том основании, что у заказчика рулетка больше десяти метров пока не вытягивается. И это не вообще, а в преддверии тотального аудита интеллектуального ресурса страны, ранжирования отраслей, институтов, подразделений и ученых с точки зрения их измеряемой результативности! С соответствующими выводами, вплоть до перераспределения ресурсов, включая сокращения, слияния и сливы в небытие.

Симфония науки и власти: встречный контроль

Надо признать, что история, когда наука была священной коровой и удовлетворяла свое любопытство за общий счет, постепенно уходит, если не уже ушла. А все-таки жаль: познание ради познания делает честь человеку и человечеству. И буквально приговором звучат слова Ж.-Ф. Лиотара: «Знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным… Оно перестает быть самоцелью и теряет свою «потребительскую стоимость». И студента, проходящего профессиональную подготовку, более не должен интересовать вопрос: «Верно ли это?», а лишь вопрос: «Чему это служит и можно ли это продать?» Даже если это перехлест, постнеклассическая наука так или иначе вынуждена вступать с обществом в паритетные отношения и в том числе объяснять, чем она занимается, доказывать, что это нужно, что исследования и опыты (в том числе социальные) не чреваты новой, а то вовсе небывалой бедой.

Для российской науки здесь есть особые резоны, поскольку ее результативность неравномерна, перфорирована, местами пунктирна. Реформы нужны.

Однако всякий грамотный специалист, приступая к делу, сначала тестирует инструмент. Которым в данном случае является система управления наукой и образованием. Здесь есть что тестировать!

Нет нужды с ходу оценивать эту систему в ее нынешнем состоянии ни как машину, ни как коллектив (хотя потуги использовать библиометрию не как подспорье, а как приговор уже наводят на мысли о компетентности и вообще). Достаточно того, что система тестирования этого инструмента отсутствует вовсе. Кто и как оценивает тех, кто оценивает науку и делает далеко идущие выводы? Эта система стремится стать закрытой и заниматься даже не управлением, а именно руководством. Даже в советское время такой страсти «водить руками» не было. Это опасно: Австралия тоже ударилась в руление по точным показателям... и за шесть лет едва ли не угробила свою науку. Проблема в том, что наша система, судя по всему, об этих ошибках плохо осведомлена или не в курсе вовсе. А общество узнает меру компетентности этого руководства только после того, как судьбоносные решения будут приняты, методики спущены, выводы сделаны и непоправимые шаги предприняты. Хроники общественной и профессиональной апробации такого рода проектов выглядят убого, а то и просто имитацией (в науке это называют фальсификацией и фабрикацией). Если и начинать, то с тестирования именно этой процедуры, с абортирования неграмотных, а уже затем выходить на коррекцию процесса под контролем сообщества.

В советской системе образования в методисты часто шли несостоявшиеся педагоги, неспособные учить детей, но готовые учить учителей. Эта же опасность есть и в управлении наукой: взлетевшие аутсайдеры – народ мстительный. Поэтому здесь всегда были так важны принципы кадровой ротации, барражирования из науки в систему управления и обратно, не говоря уже о прямом совмещении научного поиска и администрирования. Идея запуска в систему науки, образования и культуры «эффективных менеджеров» со стороны сродни идеям возрождения сталинщины в политике, хотя и ориентирована не на идеологию, а на деньги. Слишком велик риск получить нанотехнологии Петрика и прозевать очередную генетику с кибернетикой.

Тем более обречена эта идея в ситуации провальных злоупотреблений и попыток разворота науки к инновациям в стране, экономика и административная система которой инновациям по определению враждебны. Красивая идея: развернуть высшую школу к науке, а науку к инновационным проектам. Только сначала надо создать положение, когда в жизнь сможет пробиться хоть какая-то доля инновационных разработок, осуществленных вне академии, отраслевой науки или высшей школы и даже вовсе не за средства федерального бюджета. О каких инновациях речь, когда на государственных тендерах по сговору побеждают противогазы времен Зелинского и покорения Крыма, зато «дочерние»?!

И наконец, главное: сохранение принципов академической независимости и университетской свободы. Это должно быть идеологией и кредо, причем как ученых, так и власти, претендующей на выживание вместе с этой страной в новом веке.

Наука (как и культура) — слишком сложная организованность, чтобы ею можно было управлять, как дышлом, жестким, механическим рулением. Если в организации работают десять ярких исследователей на сотню рутинных, не надо думать, что простое сокращение кадров решит проблему: через некоторое время вы получите одного выдающегося на девять экземпляров «массовки». Все это очень нежные, ранимые организмы, и порой ради локального, но особо ценного результата приходится содержать все то, что чиновнику кажется лишним, но на деле создает необходимую для поиска и творчества среду.

А уж если оценивать результативность и резать по живому, то начинать надо не с науки и культуры, а с административной реформы. Например, с повальной проверки знаний, дипломов и публикаций чиновников и политиков всех уровней.

материалы: Независимая Газета © 1999-2011
Опубликовано в Независимой Газете от 26.02.2013
Оригинал: http://www.ng.ru/scenario/2013-02-26/13_katastrofa.html

Критическое мышление и история России

Продолжаю публиковать КМ-кейсы, т.е. тексты и статьи, в которых достаточно хорошо и последовательно реализовано критическое (научное, умелое, высокоорганизованное) мышление. Очередной образец предоставляет «Ежедневный Журнал»: «Кузницы счастья имени графа Бенкендорфа» историка Никиты Соколова:

Кузницы счастья имени графа Бенкендорфа

22 ФЕВРАЛЯ 2013 г. НИКИТА СОКОЛОВ

….кто умножает познания, умножает скорбь.

Екк. 1:18

19 февраля на заседании Совета по межнациональным отношениям Владимир Путин поставил задачу создать общенациональный учебник истории для школы. Намерение, на первый взгляд, благое. Действительно, хорошо бы получить такое повествование о российском прошлом, которое способствовало бы смягчению трений и возрастанию взаимной толерантности между различными фракциями «многонационального российского народа».

Разрешение задачи не только теоретически мыслимо, но в некоторых странах к нему уже существенно и приблизились. Для этого надобно отказаться от представления об истории как о «предыстории», все значение которой в том, что она подводит к торжеству преодолевшего все лихолетья наличного политического и социального режима, благодетельному царствию которого не будет конца. Признать историю бесконечной, в силу чего никакая группа ни в настоящем, ни в прошедшем не обладает окончательной истиной и монополией на титул носителя «прогресса». И смириться с тем, что существо истории составляет свободная борьба человеческих воль, отнюдь не всегда направленных на благо. Только на таких основаниях можно составить школьный учебник, повествующий, например, о депортации кавказских народов в Казахстан в 1943 году, который равно был бы пригоден для ведения уроков в Москве и Грозном.

Беда, однако, в том, что последующие наставления и пожелания Владимира Путина с таким образом истории вступают в разительное противоречие. Школьный курс, на его взгляд, должен строиться «в рамках единой концепции, в рамках логики непрерывной российской истории, взаимосвязи всех ее этапов». То есть речь идет опять о «большом нарративе» — повествовании о тотально осмысленной и тотально целеустремленной истории, обладающей собственной субъектностью, грубо говоря, в ней главным действующим лицом оказываются разнообразные общности (нация, класс, цивилизация…, борьбе или росту которых подобают «логика» и «этапы»), но только не самостийно действующий человек.

Дальше пуще. Замышляемый школьный курс, по мысли Владимира Путина, не должен «иметь внутренних противоречий и двойных толкований. Это должно быть обязательным требованием ко всем учебным материалам». Поскольку невозможно допустить, чтобы под «противоречиями» имелись ввиду всего лишь логические несообразности и технические погрешности (вроде различных датировок одного события в разных местах текста по разным календарным стилям), неизбежно приходится заключить, что речь идет о едином толковании смысла и значения исторических событий. Между тем достижение этой цели уничтожает собственно историческое знание. Для Николая I и Михаила Лунина «события 14 декабря» 1825 года имеют совершенно разный смысл и даже вовсе – разные события. Но, не представив ученику деятельность тайных обществ, завершившуюся стоянием на Сенатской площади, в «оптике» всех действующих лиц, мы нисколько не подвигнем его к пониманию этого важного в нашей истории факта (убеждение, что «исторический факт», подобно явлениям природы, якобы существует отдельно и независимо от его восприятия и осмысления современниками и потомками — широко распространенный, но оттого не более заслуживающий уважения предрассудок).

Ну и, наконец, самое существенное: чаемый школьный курс должен быть проникнут «уважением ко всем страницам нашего прошлого», чего решительно невозможно добиться, не пожертвовав нравственностью, поскольку предкам нашим случалось наряду с деяниями героическими и высокомудрыми, впадать в обольщения, а подчас и сознательно совершать деяния неразумные, постыдные и прямо преступные. Искоренение подобных событий из общественной памяти или лицемерное оправдание злодеев наносит народной совести непоправимый ущерб. А насчет того, что эта вроде бы эфемерная субстанция играет важнейшую роль в обустройстве человеческого общежития и даже в достижении простейшего хозяйственного благополучия, уже сошлись единодушно все социологи и экономисты.

Так что есть сильное подозрение, что готовится реинкарнация единственно верного «краткого курса», сущность коего описал еще в 1836 году первый шеф корпуса жандармов Александр Христофорович Бенкендорф в ответ на попытку Михаила Орлова вступиться за объявленного сумасшедшим после публикации «Философического письма» Петра Чаадаева: «Прошлое России удивительно. Настоящее более чем великолепно. Что же касается ее будущего, то оно выше всего того, что может себе представить самое горячее воображение. Вот, мой друг, точка зрения, с которой русская история должна быть писана».

Не подлежит сомнению, что такой вариант формирования народной исторической памяти в высшей степени сообразен целям политической полиции – охранению существующего порядка. Беда, что при таком способе охранения блокируется свободное творчество в будущем, поскольку для такого творчества весьма часто оказываются потребны примеры прошлых неудач. И не только потому, что «на ошибках учатся», но и потому, что типы поведения и идеи, некогда оказавшиеся несвоевременными и маргинальными, могут быть переосмыслены и сослужить пользу в будущем. Собственно, именно по этой причине, а вовсе не ради успешной партийной борьбы, учебников при демократическом порядке должно быть много и разных — у разных проектов будущего обнаруживаются разные «предтечи» в прошлом. А наличие единственного — служит безошибочным симптомом общества авторитарного, если не тоталитарного, где нет граждан, а забитые подданные доверили формирование будущего усмотрению благодетельной властной вертикали.

Именно из-за этих опасений ответственная научная и школьная общественность постсоветской России уже в который раз в штыки встречает попытки «унификации» школьных пособий. (Характерно, что в предшествующей попытке «установления единомыслия», предпринятой командой политолога Александра Филиппова, из историков согласился принять участие один только профессор МГПУ Александр Данилов, профессиональная репутация которого теперь не составляет секрета и для неспециалистов.)

Но на сей раз устоять будет труднее – «вертикаль» соорудила «троянского коня». Владимир Путин выразил уверенность, что в работе над единственным учебником примут участие «два старейших российских общественных объединения». Речь идет о созданном полгода назад под председательством спикера Госдумы Сергея Нарышкина Российском историческом обществе и Военно-историческом обществе, образованном президентским указом в январе 2013-го. Сии «старейшие общественные» объединения пока ничем себя не проявили, но не зря же их создавали. Отработают. И создадут учебник истории достойный восставшей с колен суверенно-демократической энергетической сверхдержавы, так чтоб подрастающие поколения насчет грехов прошлого сильно «не парились» и исторические опыты на современность не прилагали. Вместо «умножения печали» выйдет по-первости несомненно умножение счастья. Но, боюсь, будущее такой страны опять может «превзойти самое смелое воображение». Да только не в том величательном смысле, какой имел в виду шеф жандармов.

Фото ИТАР-ТАСС/ Алексей Дружинин

НИКИТА СОКОЛОВ
Все права на материалы, находящиеся на сайте ej.ru, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на ej.ru обязательна.