Научись онтокритике, чтобы перенаучиться жить

Неграмотными в 21-м веке будут не те, кто не могут читать и писать, а те, кто не смогут научаться, от(раз)учаться и перенаучаться. Элвин Тоффлер

Поиск по этому блогу

2017-04-15

Школа будущего по Алексею Кролу

Школа будущего – неизбежность человека!

11/04/2017

Если обучение не помогает реализовывать человеку смыслы — оно бесполезно.

Кто, как не она, бдительно отводит от меня опасности, оберегает от болезней и необдуманных шагов, а если меня что-то гложет, разве она не докапывается до причин неполадок и упадка духа и, маленькая, не больше меня самого, часть Большой, ставит их перед всем обществом, как важную социальную проблему, если, по её критерию, они того заслуживают.И разве я не всегда уверен, что если мне явится полезная людям идея, то, хоть сам я и забуду о ней, Охранительница, подхватив её, введёт в код Большой, а та немедленно реализует или поставит на обсуждение перед всем человечеством, — пусть лишь мелькнувшая у меня в мозгу идея стоит такого внимания!. Я также вспоминал, что, если ошибусь, совершу неудачный поступок, лишь бы он не вредил другим, Охранительница промолчит о моих неудачах, ни один друг, самый вернейший, не хранит так тайн, как она!Нет, для меня она не была просто умно придуманной, умело смонтированной частью громадной машины, она была своеобразной частью меня самого, моей связью со всем человечеством, миллионами рук, протянутых мной каждому человеку!
С. Снегов. «Люди как Боги»

Здесь перечислены некоторые аспекты, связанные с обучением и развитием, хотя список этот далеко не полон…

  1. Надо помогать выстраивать и моделировать успешные судьбы людей в изменяющемся мире, через гибкие стратегии, а не просто учить их навыкам.
  2. Цель обучения — развитие человека в успешную личность, а не создание корпоративного раба.
  3. Цикл обучения и развития никогда не заканчивается, особенно в пожилом возрасте,  когда обучение и учительство становится основной деятельностью.
  4. Человек не может выйти в отставку, он может сменить вектор роста. Рост не заканчивается никогда.
  5. Проектный подход как самый эффективный. На каждом этапе человек должен что-то созидать. Обучение для понимания и запоминания — не имеет смысла. Обучение, которое не меняет поведения, картины миры — не имеет смысла.
  6. Основа обучения — это персональный менторинг, помощь в росте, в понимании и действии, а не доставка контента. Главное – не новые знания, а поступки и движение. Каждый получает индивидуальный менторинг, причем адаптивный — это зависит от запроса. Чтение и просмотр лекций — это самостоятельная работа. Главное то, что человек делает, а не то что и сколько он читает. Не стройте иллюзий — результатов достигают самые деятельные, а не самые начитанные.
  7. Каждый получает индивидуальную траекторию роста — иначе просто не может быть. Это значит типовые паттерны стратегий адаптируются индивидуально под личные обстоятельства, уровень и запросы. Нет и не может быть повторяющихся траекторий обучения и путей в жизни.
  8. Надо добиваться 100% успешности для всех учащихся, т.е. вариант, что не более 3% достигает значимых целей — не проходит. Стремиться надо к 100%. Ясно, что это трудно достижимо, но когда ставишь цель именно так, то это меняет подходы.
  9. Никаких “количество мест ограничено” и “срок приема заканчивается”. Можно начинать, заканчивать, возобновлять обучение в любое время.
  10. Ученик и Учитель — это не разные люди, это лишь разные фазы на жизненном пути, которые могут присутствовать одновременно.
  11. Кто хочет эффективно учиться ,  обязательно должен заниматься своей профессией и учить этому других.
  12. Ключевым для учителя является репутация, а не маркетинг образовательных услуг.
  13. Учитель ,  возможно, на определенном этапе перестаёт быть отдельной профессией, а становится обязательной частью жизни любого человека, стремящегося к развитию.
  14. Грамоте, счету, простым производственным навыкам может научить алгоритм и это так и будет. Чему же будет учить человек?
  15. Что есть такого, чему может научить только человек, и чему не может научить машина? Везде, где есть данные, процедуры и метрики в обучении может быть использована машина.
  16. Но какова цель обучения? Вырастить ещё одного робота с определенными навыками, которого можно воткнуть в те процессы, где пока человека использовать выгодней, потому что такого робота ещё не создали? Или мы учим человека, способного создавать новые миры?
  17. Что является ключевым в подходе к обучению? Обеспечивать процесс и находить решения проблем, или создавать нечто новое?
  18. Если большая часть процессов постепенно отойдет к машинам, то, наверное, имеет смысл учить людей созидать, развиваться, достигать успеха,  пусть это понятие и будет постоянно меняться?
  19. Постепенно мы подходим к вопросу  смысла жизни. Если он есть для каждого и свой, то смысл обучения — научить воплощать его, ибо если обучение не помогает реализовывать человеку смыслы — оно бесполезно.
  20. А если обучение не обучает создавать новые смыслы, то обучение ещё и бессмысленно.
  21. То, чему может учить только человек — это в первую очередь создавать смыслы.

About Алексей Крол

Алексей Крол — создатель проекта, предприниматель, визионер, лектор и ментор.


Когда я пишу про то, что уже есть сейчас, то 99% плюются, и начинают ссылать научно на то, что это не может быть никогда. И пытаются провоцировать меня на дискуссии. Смешно. Я просто описываю реальность, которую вижу. Вам может казаться, что я пишу про какой-то ужастик. Но не я виноват в том, а Вы живете в иллюзиях. Мир функционирует так.
1. Будущее делают конкретно в Силиконовой Долине. Если Вы этого не знаете или не верите, это ВАША проблема. Никто Вам доказывать не будет. Зачем? Кому Вы нужны, чтоб тратить время? Достаточно 4 млрд. азиатов, которые это понимают — кого интересует мнение каких-то стрёмных чуваков, живущих в СНГ? Это не попытка обидеть, оскорбить или принизить. Это тоже реальность. Ну не видите Вы это за околицей. Ну так что ж. Вы бактерию тоже не видите, а болеете. Иногда смертельно.
2. Будущее с разной скоростью расползается по планете. Быстрее в развитых странах и крупных городах, медленней в мордорах и сельской местности (включая США).
3. Ни религиозные, ни расовые, ни идеологические, ни культурные препятствия этому процессу помешать не могут потому, что ретрограды не в состоянии предоставить АЛЬТЕРНАТИВУ. Люди живут мечтой, грезой, а не какая у Вас в стране мечта?
4. Прогресс — как раковая опухоль расползается по планете, заменяя одну цивилизацию на другую. Т.е. этот рак НЕ УБИВАЕТ организм, а создает НОВЫЙ, как в фильмах про космические вирусы. И скорость растет.
5. Инфицирование идет через ДЕТЕЙ. Все дети УЖЕ поражены.
6. Каналы заражения — интернет, игры, гаджеты, приложения, кино, соц. сети, тусовки. ОБЕЩАНИЯ И НОВЫЕ МИРЫ. Что ВЫ МОЖЕТЕ ПРЕДЛОЖИТЬ ВЗАМЕН? Православие и державность? Патриотические игры в Зарницу? А может бессмысленные терки между Украиной и Россией? Или кусок пляжа в Крыму? ЭТО ВАША ПОВЕСТКА ДЛЯ ДЕТЕЙ?
7. Взрослые это контролировать НЕ МОГУТ и НЕ УСПЕВАЮТ, потому, что НЕ ПОНИМАЮТ.
8. Взрослые только боятся, это ФРУСТРАЦИОННАЯ ПАНИЧЕСКАЯ реакция на СЛИШКОМ БЫСТРЫЕ изменения мира. ЗАПРЕТИТЬ, ОГРАДИТЬ, НО НЕ УЧИТЬСЯ.
9. Все системы ценности и культуры, которые не вписываются — сначала превратятся в гетто, как коммуны луддитов из фильма Суррогаты, а потом просто физически растворятся.
10. Процесс трансформации займет пару поколений — 35-40 лет.
11. Те, кому за 40 создадут НОВУЮ цивилизацию в цивилизации, потому что выхода не будет. Т.е. цивилизаций будет несколько, и они будут поколенческими.
12. Зоны пересечения цивилизаций — редкие индивиды, способные совмещать разные парадигмы.
13. Ключевая проблема — для тех, кому 10 — те, кому за 20 уже чужие, а те, кому за 30 — инопланетяне. Те, кому 40+ — предметы мебели.
14. Дети — это Ваш единственный мостик в будущее, которое Вы даже не представляете. От Вас зависит — будет ли этот мостик работать или рухнет.
15. Вы все еще не верите, что через 15-20 лет 90% из Вас станет лишними? Неспособными приносить пользу, потому, что примитивные процессы автоматизированы, а для сложных надо было учиться, а Вы упустили время? Можете плеваться, сучить ручками и ножками, но лучше задумываться — чему учиться самим и чему учить детей. Тогда еще есть шанс. Вы этого не понимаете, не согласны, у Вас 100 возражений? Вы просто не ощущаете трупного запаха.
16. Главная проблема — это школа и ВУЗ — учителя, педагоги и типа психологи, которые используют концепты 50-100 летней давности, чтобы учить детей жить в будущем через 20 лет. Это нонсенс. Это бред. Именно поэтому растет рынок репетиторов и клубов, потому, что родители и студенты в панике — они понимают, что школа это более не дорога к знаниям и возможностям, с странный концлагерь, где все стали заложниками.
17. Что делать? Чтобы не опуститься? Начинать учиться и учить. Фраза "выучился и пошел работать" более не актуальна. В работе могут быть перерывы, а вот в обучении больше не будет. Вас это беспокоит? Тревожность? Надо напрягаться? НИКОГО ЭТО НЕ ВОЛНУЕТ. Здравствуй новый дивный мир. Научитесь получать от этого удовольствие.
Больше об этом на моем сайта: http://www.alexeykrol.com/
Уважаемые читатели — мой жанр шокировать и эпатировать. Если не нравится, просто не читайте, спорить не стоит, — я не ведусь — просто и буднично выпиливаю. Много званных — мало избранных. Если Вас это высказывание напрягает — это евангельская цитата. А лучше всего выходите из друзей, у меня очередь примерно 650 человек. Хорошие люди на морозе ждут.
Фото Алексея Крола.

«Мы — профессиональные рабы, которые гордятся своим рабством…». Булат Окуджава

«Мы — профессиональные рабы, которые гордятся своим рабством…»

Абсолютный гений! Обратите внимание на «Хрипят в призыве к схватке глотки…» Он, умерший в 1997-ом, словно видел на 20 лет вперёд… Как поразительно созвучно! А последнее четверостишье — вообще, похоже, прокручивается сегодня над Россией как кольцо магнитофонной ленты…
Неисчерпаемый Окуджава…
Окуджава. Из малоизвестного.
Я живу в ожидании краха,
Унижений и новых утрат.
Я, рождённый в империи страха,
Даже празднествам светлым не рад.
Всё кончается на полуслове
Раз, наверное, сорок на дню…
Я, рождённый в империи крови,
И своей-то уже не ценю.
***
Вы говорите про Ливан…
Да что уж тот Ливан, ей-богу!
Не дал бы Бог, чтобы Иван
На танке проложил дорогу.
Когда на танке он придёт,
Кто знает, что ему приспичит,
Куда он дула наведёт
И словно сдуру, что накличет…
Когда бы странником — пустяк,
Что за вопрос — когда б с любовью,
Пусть за деньгой — уж лучше так,
А не с будёнными и с кровью.
Тем более, что в сих местах
С глухих столетий и поныне —
И мирный пламень на крестах,
И звон малиновый в пустыне.
Тем более, что на Святой
Земле всегда пребудут с нами
И Мандельштам, и Лев Толстой,
И Александр Сергеич сами.
***
«Я и раньше знал, что общество наше деградировало, но что до такой степени — не предполагал. Есть отдельные достойные сохранившиеся люди, но что они на громадную толпу?… Не хочется ни торопиться, ни участвовать в различных процессах, происходящих в обществе. Хочется тихо, молча, смакуя, не озираясь, не надеясь, не рассчитывая…»
(Это — из его письма осени 1989 года.)
***
Стихотворение, первая строфа которого появилась в «Вечерней Москве» 4 февраля 1991 года:
Ребята, нас вновь обманули,
Опять не туда завели.
Мы только всей грудью вздохнули,
Да выдохнуть вновь не смогли.
Мы только всей грудью вздохнули
И по сердцу выбрали путь,
И спины едва разогнули,
Да надо их снова согнуть.
Ребята, нас предали снова,
И дело как будто к зиме,
И правды короткое слово
Летает, как голубь во тьме.
***
— Булат Шалвович, что кажется вам самой страшной бедой нашей страны? — спросил у поэта в 1992 году журнал «Столица».
Ответил он так:
— То, что мы строили противоестественное, противоречащее всем законам природы и истории общество и сами того не понимали. Более того, до сих пор по-настоящему степень этой беды мы не осознали… Мы по-прежнему не умеем уважать человеческую личность, не умеем видеть в ней высшую ценность жизни, и пока всё это не будет у нас в крови, ничего не изменится, психология большевизма будет и дальше губить нас и наших детей. К сожалению, она слишком сильна и разрушительна, и необыкновенно живуча…

***
Нашему дикому обществу нужен тиран во главе?
Чем соблазнить обывателя? Тайна в его голове,
В этом сосуде, в извилинах, в недрах его вещества.
Скрыт за улыбкой умильною злобный портрет большинства…
***
Хрипят призывом к схватке глотки,
Могилам братским нет числа,
И вздёрнутые подбородки,
И меч в руке, и жажда зла.
Победных лозунгов круженье,
Самодовольством застлан свет…
А может, надобно крушенье
Чтоб не стошнило от побед?
Нам нужен шок, простой и верный,
Удар по темечку лихой.
Иначе — запах ада скверный
Плывёт над нашей головой.
***
23 июня 1995 года, стоя перед микрофоном на парижской сцене, Окуджава отвечал на вопрос, как он относится к войне в Чечне. Поэт назвал её страшным явлением… которое будет помниться много, много десятилетий, если не столетий… Этот маленький народ, в котором нет даже миллиона, — допустим, он даже очень-очень самовлюблённый и очень сложный, — всё-таки надо считаться с национальной психологией… Тем более — такого маленького народа (Аплодисменты). А его в прошлом веке в течение 50 лет уничтожали… В этом веке в 44-м году выслали весь народ на гибель. И сейчас опять уничтожают. Ну, что такое? Неужели российская власть не может самоутвердиться другим способом? Неужели для этого нужно убивать своих же сограждан?

***
Меня удручают размеры страны проживания.
Я с детства, представьте, гордился отчизной такой.
Не знаю, как вам, но теперь мне милей и желаннее
Мой дом, мои книги, и мир, и любовь, и покой.
***
Мне русские милы из давней прозы
И в пушкинских стихах.
Мне по сердцу их лень, и смех, и слёзы,
И горечь на устах.
Мне по сердцу их вера и терпенье,
Неверие и раж…
Кто знал, что будет страшным пробужденье
И за окном — пейзаж?
Что ж, век иной. Развенчаны все мифы.
Повержены умы.
Куда ни посмотреть — всё скифы, скифы, скифы.
Их тьмы, и тьмы, и тьмы.
***
«Мы больны, у нас дикое, больное общество. Оно живёт ещё старыми стереотипами, старой структурой. Оно не может жить энергично, по-новому. Оно учится этому, привыкает. С болью, с кровью, с ужасом.»
(На концерте в Киеве, 1990.)
***
«Мы семьдесят лет деградировали, дичали. Знаете, есть замечательный пример из Библии. Когда Моисей уводил евреев из египетского плена, он вёл их сорок лет вместо пяти дней, чтобы вымерло поколение, которое было рабами, и чтобы появились люди, свободные от чувства рабства. А мы — не просто рабы, которые страдают от тягот, мы — профессиональные рабы, которые гордятся своим рабством…»
(Из интервью в Донецке, февраль 1991.)
***
Не от гриппа или умопомрачения,
Не на фронте, не от пули палача —
Как обидно умереть от огорчения,
Раньше времени растаять, как свеча…
***
Ничего, что поздняя поверка.
Всё, что заработал, то твоё.
Жалко лишь, что родина померкла,
Что бы там ни пели про неё.
***
Дойдя до края озверения,
В минутной вспышке озарения,
Последний шанс у населения —
Спастись путём переселения.

2017-04-11

Преодоление кажущейся жизни (Мераб Мамардашвили)

Ольга Балла
понедельник, 15 сентября 2014 года, 12.00

Преодоление кажущейся жизни

15 сентября 1930 года родился Мераб Мамардашвили

http://www.chaskor.ru/article/preodolenie_kazhushchejsya_zhizni_19821

Он поражал уже внешностью. Никогда ничему прямо не бросавший вызова, не ломавший никаких рамок, он просто — и очень естественно — жил так, будто этих рамок не было.

Он мог бы ещё быть нашим современником — если бы ещё при жизни не чувствовал себя не принадлежащим ни одному из времён. Если бы не смотрел на каждое время и место извне, из точки абсолюта. Впрочем, нашему времени такой взгляд был бы только полезен. Сейчас людей с таким взглядом, похоже, нет. Их и тогда не было: Мамардашвили был такой один. И в России, и в Грузии, и в той самой Европе, которую он очень любил, у которой многому учился — и в которую не поехал жить и работать, хотя его звали. Когда его — за «невыполнение плана» — уволили из Института истории естествознания и техники, а потом лишили и кафедры во ВГИКе, его приглашали и в Милан, и в Париж... Нет, отказался, поехал в Грузию. Просто уже потому, что там он был гораздо нужнее. Свою первую лекцию на философском факультете Тбилисского университета он начал словами (его тогдашние слушатели вспоминают их до сих пор): «Я выхожу из своего одиночества к вашему сиротству и обворованности».

Ещё неизвестно, кстати, как он вписался бы в контекст в той же Европе. С контекстом, не говоря уже об условностях и авторитетах, у него всегда были сложные отношения.

«Представьте себе, — вспоминал друг Мамардашвили и издатель его посмертных книг Юрий Сенокосов, — по довольно длинному коридору <…> вам навстречу движется — не идёт, а именно не торопясь движется, высокий, широкоплечий человек в очках, с большой лысой головой, слегка наклонённой вперёд, отчего и вы невольно обращаете на это внимание, вся его фигура, как у скользящего конькобежца, тоже кажется как бы подавшейся вперёд, хотя он явно не спешит, и, когда проходит мимо, прежде чем скрыться на лестничной площадке, вы видите, что одет он в чёрный свитер, у него крупные черты лица и внимательный взгляд.

Эта устремлённая под тяжестью головы вперёд необычная человеческая фигура, я хорошо помню, поразила меня больше всего...»

То было первое впечатление их многолетней дружбы, и оно, по существу, не изменилось.

Он поражал уже внешностью. Никогда ничему прямо не бросавший вызова, не ломавший никаких рамок, он просто — и очень естественно — жил так, будто этих рамок не было.

«Его нездешность бросалась в глаза, — утверждает его бывшая вгиковская студентка, — и в Москве, и в Тбилиси».

И это притом что он легко умел везде становиться своим. И уж кем точно не был, так это человеком не от мира сего. Был гурманом, знатоком вин, ценителем табака и трубок (после его смерти осталась целая коллекция), постоянно влюблялся да ещё старался познакомить друг с другом своих многочисленных женщин, искренне надеясь, что те подружатся.

Умел дружить — считая притом, что дружба — это связь одиночеств. «То, что я есть, если вам это интересно, — говорил он, — это продукт одиночества и молчания». Любил долгие застолья и ещё более долгие разговоры. Легко учил языки: французский, который считал языком, наиболее подходящим для философии, английский, итальянский, испанский — специально, чтобы читать Хименеса. Считал себя гражданином мира. Францию любил едва ли не так же, как Грузию, и жалел — вполне ли в шутку? — что не может быть французом.

Мамардашвили — имя знаковое. Даже для тех (а таких большинство), кто вряд ли смог бы толком объяснить, в чём состоял предмет его академических философских занятий. Его именем люди 70—80-х годов «перекликались во мраке». Он стал одним из имён внутренней свободы (которая тогда, в эпоху несвободы внешней, если кто не забыл, очень ценилась), одним из живых и убедительнейших доказательств её возможности.

Его книги, лишённые звучащего за ними голоса и вообще живого присутствия автора, сейчас очень трудно читать. Мысли, брошенные на полпути, невнятности, повторы… Ещё и потому, что он их, строго говоря, не писал, хотя вообще писал он очень много. То, что сейчас издаётся (всё ещё издаётся, хотя со дня его смерти миновало уже почти 20 лет!), — это по большей части расшифровка стенограмм и аудиозаписей его лекций. Да, к каждой из них он готовился тщательно, и подготовительных рукописных материалов осталось множество. Но по-настоящему его мысль возникала — и существовала — только в момент произнесения.

Настоящим событием отечественной интеллектуальной жизни Мамардашвили стал в конце 70-х, когда начал читать публичные лекции.

К тому времени он успел состояться в академической, хуже того — официальной философии. В двадцать семь защитил кандидатскую, в сорок — докторскую, в сорок два стал профессором. Более того, он был в самой сердцевине марксистской идеологической работы своего времени. Работал в редакции журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге, в Институте международного рабочего движения. С 1968-го был в «Вопросах философии» аж заместителем главного редактора. В 1974-м, правда, его по идеологическим причинам уволили: стало окончательно ясно, что с официальными рамками у этого человека нет ничего общего и вписываться в них он никогда не будет.

Пожалуй, только начав читать свои многочисленные лекции, Мамардашвили стал тем, чем он остаётся для нас и по сей день, занял своё действительно незаменимое место в нашей культуре.

То настоящее, что он делал, и в самом деле лучше всего было делать устно.

Философ Мамардашвили в полной мере стал самим собой, когда начал обращаться не к узкому кругу специалистов, не к коллегам-философам, но к людям вообще. К каждому, кто готов внимать и думать независимо от степени своей подготовленности. Может быть, кстати, и потому, что никакой «подготовленности», по мысли Мамардашвили, здесь не могло быть в принципе. Ничуть не больше, сколько бы он ни готовился, было её и у него самого: в мышлении, был он уверен, всё происходит только здесь и сейчас и только личным усилием.

Один на один перед событием здесь и сейчас рождающейся мысли он ставил не только своих слушателей, но и себя самого.

Он вообще считал, что философия — настоящая, «реальная», как он говорил, а не философия «учений и систем» — одна. «Учения и системы» лишь на разные лады, каждая по-своему её представляют. И к этой-то «реальной» философии и надлежит — если действительно хочешь заниматься чем-то настоящим — прорываться личным усилием.

Это усилие и оказывается, по Мамардашвили, образующим условием и культуры вообще, в целом, и, более того, самого человека. Без него мы будем иметь дело только с мёртвыми формами — в том числе и с формами самих себя. Человек, в его представлении, по-настоящему жив лишь до тех пор, пока «держит» себя в бытии усилием мысли — усилием постоянно возобновляющимся и никогда ничем не гарантированным. Нет опор. Нет ориентиров. Всё свершается сейчас.

В сущности, философия у Мамардашвили — это антропологическая (точнее, антропоургическая) практика: человекосозидающее упражнение в существовании. Которое надо постоянно возобновлять, если хочешь оставаться человеком.

Это особый род «заботы о себе», самовозделывания, культивирования себя, вменённого европейскому индивиду в своего рода обязанность ещё со времён античности. В варианте, предложенном Мамардашвили, это возделывание создаётся силой мысли: ею человек не только мыслит свой предмет, но создаёт самого себя.

«Мы способны понять то, что написано в философском тексте, — говорил он в «Картезианских размышлениях» 1981 года, — лишь в том случае, если сумеем воспроизвести в нём (не слова, а сказанное в нём) как возможность нашего собственного мышления… То есть закон состоит в том, что если кто-то когда-то выполнил акт философского мышления, то в нём есть всё, что вообще бывает в философском мышлении».

Заставляя слушателей вслед за ним самим воспроизводить в себе мысли Канта, Декарта, Пруста как возможность их собственного мышления, он давал возможность каждому пробудиться к собственной универсальности, «всечеловечности»: пройти собственными усилиями и сделать фактом собственной жизни «всё, что вообще бывает в философском мышлении».

Мыслитель, подобный ему, мог возникнуть только в постхристианской культуре: проработанной христианскими смыслами, но оставленной ими. В культурном пространстве, выстывшем после того, как христианские смыслы его покинули, но хранящем ту форму, которую они ему придали. Испытывающем тоску по этическому измерению мышления, по его этическому пафосу.

Он говорил: «Философия знала и снова обновляет в ХХ веке ощущение одной простой идеи. Её можно выразить так: куда нам до нового человека, то есть совершенно другого какого-то человека, <…> когда мы не есть даже то, что мы есть. <…> человеческим существом я называю то существо, которое совершило акт индивидуации. Вместо него и за него никто не может его совершить. Это означает: то, что мы эмпирически видим как людей, не есть люди. Мы есть люди в той мере, в какой мы выполнили то, что в нас потенциально есть человеческого…»

Помимо и прежде того что он был философом-профессионалом, возделывателем интеллектуальной традиции, он занял в нашей культуре нишу проповедника для интеллектуалов. Вёл человекообразующую работу, которую в европейских обществах веками выполняла религия.

Он апеллировал прямо к человеческому ядру каждого из своих слушателей‚ к тому, что предшествует всем социальным и биографическим определениям. К бессмертной душе. (Так и говорил: «Забудьте, что вы несёте ответственность за всё, что происходит в мире. Вы в ответе только перед собственной бессмертной душой».)

С одной только разницей: он не проповедовал. Не учил в прямом смысле слова. Он всего лишь думал на глазах у своей аудитории, никогда не зная заранее, к чему придёт. Он ставил на себе эксперимент полного присутствия в мысли.

Мамардашвили — философ par excellence — стал явлением прежде всего этическим, а уж потом интеллектуальным. Считать ли это недопониманием? Пожалуй, всё-таки да. Вряд ли он был понят своей довольно широкой аудиторией во всей полноте своих смыслов. Зато он был очень остро пережит.

Очень похоже на то, что он был единственным, благодаря кому нашим соотечественникам случилось пережить рождение мысли как личное событие, личное потрясение.

Конечно, его восприняли и как учителя нонконформизма, и это тоже правильно, хотя и неполно. Его лекции были уроками метафизического одиночества — понимания этого одиночества и принятия его как миссии.

«Вся проблема мышления состоит в каждоактном преодолении кажущейся жизни, — говорил он. — Причём этот акт необходимо повторять снова и снова. Кажущаяся жизнь преследует нас во всех уголках нашей души и мира, и мы должны изгонять её из всех уголков и делать это постоянно. Я же вам говорил, что агония Христа будет длиться до конца света, и всё это время нельзя спать».

Это вот, пожалуй, главное — независимо от того, христиане мы или нет: преодоление кажущейся жизни. Одинокое, ответственное, на свой страх и риск.

О том, насколько полным, почти смертельным для него было включение в мысль, свидетельствует один случай. В начале 1981 года, вспоминал Юрий Сенокосов, Мераб читал лекции о Декарте. Лекции начинались в десять утра. Мераб был редкостно пунктуален, не опаздывал никогда и никуда. «И вот однажды все собрались, огромная аудитория, ждут, а Мераба нет. Опоздал на сорок минут. Извинился и начал лекцию». А близким друзьям потом рассказал, что ночью к нему во сне приходил Декарт. Они разговаривали. Он проснулся оттого, что горлом хлынула кровь.

Оказал ли Мамардашвили влияние на отечественную философскую мысль как таковую? Вопрос сложный. Есть профессиональные философы, которые тесно общались с ним, испытали его сильное воздействие и даже считают себя его учениками — например, ныне здравствующий Валерий Подорога. Но каждый из них, в частности тот же Подорога, делает своё, довольно далёкое от того, чем занимался Мамардашвили. В строгом смысле учеников, то есть прямых продолжателей начатой им интеллектуальной работы, у него не было. Он не создал школы.

Кстати говоря, Учителя — единственного, с большой и незаменимой буквы — не было и у него самого. Как этот человек стал самим собой, могло бы показаться большой загадкой, если не помнить о том, что, согласно глубочайшему убеждению самого Мамардашвили, по-настоящему человек создаёт себя только сам. Вот он и создал — отталкиваясь от того материала, который исторически случился.И это не случайно: он вообще не располагал к ученичеству.

«Начало, — говаривал он, разумея всякие решительно личные обстоятельства, — всегда исторично, то есть случайно». В кромешном 1949 году сын кадрового военного, комиссара стрелковой дивизии, родившийся в Гори — в одном городе со Сталиным («…Очевидно, — комментировал Сенокосов, — во искупление его злодеяний»), с детства уверенный, что будет философом, приехал в Москву поступать в университет. Можете себе представить, какое отношение к философии имело то, что там в это время происходило.

Учиться ей не было настоящей возможности даже по книгам. Сам Декарт вместе с идеалистом Платоном ещё по указу Ленина числились в списке запрещённых авторов. О Кьеркегоре, Хайдеггере, Гуссерле, Витгенштейне можно даже и не заикаться. Оставалось работать с тем, что есть, — и интеллектуальная биография Мамардашвили и его друзей, юных вольнодумцев (а в одно время с ним на философском факультете учились Георгий Щедровицкий, Юрий Левада, Юрий Карякин, Борис Грушин, Александр Пятигорский, Александр Зиновьев, Эвальд Ильенков), началась с Маркса. Нет, сын комиссара, все студенческие годы не расстававшийся с первым томом «Капитала», отнюдь не готовился в партийные идеологи. Его интересовала не политическая сторона дела, а чисто мыслительная. Маркс навёл его на мысль стать — вместе с Грушиным, Зиновьевым и Щедровицким — одним из основателей Московского логического кружка.

«Для нас логическая сторона «Капитала», — говорил он много позже, — если обратить на неё внимание, а мы обратили — была просто материалом мысли, который нам не нужно было <…> выдумывать, он был дан как образец интеллектуальной работы».

Там, где основная часть современников не видела ничего, кроме незыблемого идеологического авторитета, Мамардашвили увидел проблему. Он, как рассказывал об этом десятилетия спустя, увидел тогда «перед собой теоретическую задачу: понять, что такое текст? Что такое сознание?». «Сама постановка этих вопросов, — объяснял он, — отвечала тогда моим анархистским устремлениям, желанию получить свободу в жизни как таковой. Я жаждал внутренней свободы, и философия оказалась тем инструментом, который позволял мне её добиться... [И в этом] мне помог Маркс. Ведь в молодости он начинал именно с критики сознания — на уровне критики идеологии».

Это среди прочего история опять-таки о том, что дело не в текстах и не в материале. Да и не в учителях. И даже не в среде. Потому что со многими своими соучениками по философскому факультету Мамардашвили тоже существенно разошёлся впоследствии.

Он, полжизни читавший лекции и ставший знаменитым именно благодаря этому, был уверен, что научить — то есть передать некую готовую сумму знаний и навыков — в философии в принципе никого не возможно. Можно только показать пример, который, в свою очередь, можно воспринять или не воспринять, следовать за ним или не следовать. И который, главное, каждый воспринимающий неизбежно встроит в решение собственных задач. Может быть, даже далёких от философии как таковой. Так оно и получилось.

В конце концов, Сократ, с которым ещё при жизни сравнивали Мамардашвили, никакой школы тоже не создал. Но примечанием к записям (наверняка вольным!) его ученика Платона стала, как заметил Уайтхед, вся европейская философия.

Избранное сообщение

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Популярные сообщения