Путин воюет с будущим в любом варианте

http://slon.ru/russia/gleb_pavlovskiy_putin_voyuet_s_budushchim_v_lyubom_variante-1200299.xhtml

Глеб Павловский: «Путин воюет с будущим в любом варианте»

Иван Давыдов

Все фото: ТАСС / Владимир Смирнов. Все иллюстрации: Мауриц Корнелис Эшер

Slon побеседовал с политологом Глебом Павловским о том, по каким каналам Путин получает информацию о внешнем мире, утратила ли российская власть контакт с реальностью, почему избиратель перестал быть главным врагом власти и кто занял это почетное место, а также о том, от кого исходит настоящая угроза продолжению существования России в нынешнем виде.

- Глеб Олегович, после пресс-конференции президента появилась такая модная шутка: «Наконец-то мы увидели человека, представления о мире у которого полностью сформированы российской телевизионной пропагандой». Как вы думаете, в этой шутке есть что-то, помимо шутки? Как там в верхах с адекватностью? Понимают ли они, в какой вселенной находятся? Или нам уже пора начинать бояться?

- Есть разный Путин, о котором можно рассказывать, с которым можно разбираться. Я сейчас не о Путине, собственно говоря, я о том, что он дает понять. Он дает понять, что он стал мишенью для собственной пропаганды. Что период такой своеобразной парацензуры прошлого десяти-, а как бы и не двадцатилетия, если считать с выборов Ельцина, заканчивается, ситуация меняется. Это была замещающая цензура, цензура сюжетная, когда до того, как аудитория поймет, что правда, а что нет, ей уже предлагают сюжет, от которого она не может оторваться. Настолько он, с одной стороны, интересен, а с другой - сконструирован так, чтобы отвечать на ее ожидания.

Собственно, ведь в чем особенность этой системы, и этой команды, и этого курса, к некоторым элементам которого я приложил руку? Очевидно, что это опережение, но за счет чего оно достигается? Очень просто, исторически здесь нет никакой новации. Представьте себе шахматиста, который играет за обе стороны доски. И за власть, и за оппозицию. Он угадывает или конструирует в каком-то смысле, но конструирует опережающе, - до того, как оппозиция сделает то же самое, - повестку оппозиции, и элементы ее вносит в собственное предложение массам, что делает оппозицию ненужной. Заметьте, эту тему, которую я открывал, как я считал, на кончике пера, Владимир Владимирович описывает в очаровательной притче в своей первой же книжке, вышедшей еще во время избирательной кампании 2000 года, где он говорит, как они боролись с диссидентами в Ленинграде.

- Вы имеете в виду книгу «От первого лица»? («От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным» - сборник бесед с будущим президентом РФ, подготовленный Натальей Геворкян, Натальей Тимаковой и Андреем Колесниковым. - Slon)

- Да-да, там, где он говорит, - это известная история, мне она была известна с другой стороны... Когда мы готовились праздновать 150 лет с восстания декабристов... нет, не 150, подождите... Да, 150, боже мой, как скоро время прошло... в 1975 году, а они, гады, организовали на этом месте возложение венков от ленинградских профсоюзов, по-моему, от завода шарикоподшипников. Но, в сущности, вот она, эта технология. У нее есть обратная сторона, и она состоит в том, что этот вид цензуры в отличие от старой доброй царской цензуры, - не будем привлекать сложные сталинские варианты, - характеризуется тем, что он оборачивается и возникает феномен цензуры на вход, а не на выход. Короче говоря, сегодня Кремль - это самая цензурованная территория в Российской Федерации. Он выстроил очень мощную цензуру. Нарративную, как я ее называю, цензуру, когда ты предлагаешь сюжет. Но когда ты запускаешь останкинскую суперпушку в том виде, в каком она работает сейчас, ты первый превращаешься в ее мишень. Она бомбардирует тебя с утра до вечера. Каким образом, как бы мог Путин защититься от российского телевидения? Допустим, он его бы не смотрел. Он все время это утверждает, хотя в последнее время явно...

- Кажется, смотрит.

- Да, явно смотрит. Но даже если предположить, что он не смотрел бы телевидение, все те, кто ему пишет, они-то смотрят, и в итоге - он ведь должен быть умнее их, да, они ему предлагают один вариант чуть преобразованного нарратива из программ Киселева, а он их бьет другим вариантом другого нарратива из тех же программ, - в итоге это и создает очень мощную фильтрацию любых данных о реальности, мощнейшую. И если Путин что-то знает сейчас о мире, то только, может быть, за счет интуиции, воспоминаний. Это серьезно, потому что воспоминания - сильная вещь, и в принципе мы можем всегда обратиться к своим припоминаниям о реальности, даже когда полностью с ней разошлись. Но все равно это будут воспоминания о воспоминаниях, это уже тоже фильтр. Еще, конечно, у него есть звонки от Меркель. Ну а что, звонки от Меркель - они в таком случае либо ложатся целиком в теленарратив, либо если не ложатся, то кажутся признаками ее неадекватности. Или наводят на мысль, что она просто пытается глупо, по-детски обмануть. Поскольку известно, что они обманывают друг друга, то он может даже улыбнуться при этом, - смешная...

Разбавляется ли этот вот странный поток какими-то данными? Думаю, да, но какими? Скорее всего, доносами его друзей друг на друга. Он ведь поднялся над кругом товарищей. В эпоху управляемой демократии, которую можно теперь вспоминать как золотой век путинизма, он был депонентом и модератором всех договоренностей, сговоров, сделок. Теперь, поднявшись, как он может сохранять центральное место? Только одним способом: когда к нему пришел товарищ Сечин, тут же с одной стороны товарищ Володин, с другой стороны - товарищ Ротенберг и внешний привлеченный эксперт товарищ Кудрин для объективности, напишут ему о том, чем занимается Сечин. А Сечин так же напишет о них. И все это приходит к нему. Естественно, все эти документы существуют в одном экземпляре. Соответственно, ему все их надо читать. Конечно, будь он писателем, это было бы бесценно. Это просто клад для человеческой комедии. Но он президент. И поэтому, просто чтобы освоить это количество информации, ему надо уменьшить усвоение другой. Это отчасти спасает его от каких-то глупостей: это все-таки такая информация: кто куда пошел, кто что сказал, - она по-своему объективна, она дает ему какие-то знания, но о чем? О человеческой природе. Поэтому в целом, если это суммировать, его мозг выглядит вот так как-то. 

Я тоже отдал дань в момент отчаяния года два назад гипотезе о потере Путиным контакта с реальностью. Нет. Это вот такая реальность. Тоже реальность, и в каком-то смысле она достаточно богата была бы для целого сериала, популярного причем. Впрочем, он и так популярен, поскольку мы в нем живем.

- Да, и главный герой, безусловно, популярен. Но вот в чем вопрос: насколько эта особая реальность Путина позволяет принимать решения, способные не привести к катастрофе? Он вообще понимает, что ситуация так себе? Когда он говорит, что скоро опять все будет хорошо, - это игра на публику или...

- Вопрос в том, существует ли еще внешний мир, внешняя среда с точки зрения выстроенной в РФ системы. Или система в каком-то смысле самодостаточна, даже если изображает внимание к внешнему миру.

Элиминировать роль внешней среды удавалось только доисторическим империям, из которых Египет самая поздняя, и то не всегда, есть ведь пересыхание рек, изменения караванных путей... Полностью элиминировать эту среду нельзя. Однако наша система может это делать. Благодаря чему? Благодаря чему российская система может игнорировать внешнюю среду в определенных пределах? Благодаря тому, что она для нее не внешняя. Россия, на мой взгляд, более глобализованное государство, чем даже Швеция или чем Швейцария.

Представим себе, что мировые коммуникации заключены в оболочку, как кабели, и проходят так, чтобы никто из местного населения их не повредил и не смог бы подключиться к этим кабелям нигде, за исключением специально отведенных мест. Есть концы - Сургут, Москва, в том, что касается финансовых и других элементов. Но в принципе это сверхглобализованная система. Для нее, в общем-то говоря, внутренней политики почти не надо. Внутренняя политика является обеспечением ее вот этих вот пищеварительных коммуникаций. Система продает, и ликвидность пропускает по определенным каналам, а поскольку она имитирует государство, и очень, надо сказать, успешно имитирует... Все время считают, что наша имитация государства неэффективна. Нет, она очень эффективна. Имитируются практически все функции обычного государства. Но ведь исполняются не все функции. Например, никто вашей безопасности не гарантирует. Она возникает как случайный отход, как греющийся кожух у плохо изолированного генератора.

- Вы хотите сказать, что это свойство, которое системой не запланировано, случайно получается, но может и не получиться?

- Да. Если вы находитесь в Москве, то здесь сосредоточено большое количество полиции, которая не занимается никак вашей безопасностью, и это не ее функция, но просто ее так много, что цена вашего убийства оказывается слишком высокой для потенциального случайного убийцы. Поэтому вами может заняться только неслучайный убийца. Либо маньяк, а маньяков все-таки достаточно мало. 

Система потребляет, берет из продаваемого продукта очень много денег, столько, сколько должно было бы брать, по идее, государство, если бы оно здесь существовало. Но на самом деле, я думаю, это примерно в 7 или 10 раз больше тех функций, которые она отдает. Которые она обслуживает. Остальное делят каким-то образом между бенефициарами. Бенефициаров мало, поэтому на каждого приходится много. А остальные, бюджетники, получают столько, сколько им дано. Здесь рыночная ситуация: бюджетники получают столько, сколько они политически доказуемо запросили. Если бы они запросили больше - в форме восстания или требования внеочередных выборов, - то, я думаю, они бы получили больше. Но они не запрашивают. Это цена лояльности, продаваемой, предлагаемой и покупаемой. А все остальное - чистая прибыль класса, который обеспечивает функционирование системы. И делится с теми, кто его обслуживает. Вот, в частности, полтора миллиона ... (не очень умных людей. - Slon) - секьюрити всяких. А у них же еще семьи.

Это, конечно, по-своему элегантная система. Как тоталитаризм или даже элегантнее. Потому что тоталитаризм, любой из известных во всяком случае нам, очень изощрен. Тоталитаризм - это всегда государство, которое строится на ранее существовавшей дототалитарной системе и на ней паразитирует определенным образом. Здесь же мы имеем дело с другой системой, которая паразитирует не на прежней России, а на глобализующемся мире и на проблемах этого глобализующегося мира, на том, что он недоглобализован и не может доглобализоваться. 

Отсюда два следствия. Первое: русская традиция, собственно говоря, этой системе в общем фиолетова. Это первая из всех государственных систем после Петра, которая действительно может дистанцироваться от русской традиции, что в фигуре Мединского воплощено в яркой степени. Такой вариант русской культуры, который изображается нашей системой, может быть вполне изображен и в Эфиопии с тем же успехом, даже с большим. Здесь не важно совершенно, что изображать, это просто реквизит. Реквизитная генеалогия. Это первая система, которая в отличие и от сталинизма и от империи Александра Третьего полностью не зависит никак ни в одном пункте от русской культуры в любом варианте, в светском или в церковном. Это очень интересный момент. Важный момент.

- А второе следствие?

- А второе следствие в том, что система может менять свою идентичность как модели или как экономики только одним способом - как один вид эксплуатации глобальности на другой вид эксплуатации глобальности. Допустим, торговую, торгово-хищническую модель на военно-изоляционистскую. При этом надо понимать, что изоляционизм здесь не является изоляционизмом в буквальном смысле, это не «крепость Россия». Это атакующий изоляционизм, который защищается. Он фактически означает просто перенос центров извлечения ликвидности - это пока не получилось, но теоретически можно представить,  - из Швейцарии в Шанхай. Сложно будет? Это будет сложно, но не абсолютно исключено.

Это, кстати, не будет означать большей близости к китайской культуре.

- То есть точно так же, как сейчас Мединский изображает Русь из матрешек и балалаек, может, если понадобится, появиться какая-то сорокинская Русь с иероглифами и китайскими халатами?

- Ну да. Допустим, вот если бы, воспользовавшись крайней слабостью государства в 1992 или 1993 году, в момент, когда Ельцин бодался с парламентом, налетели бы дудаевские молодцы и захватили Кремль, а это было технически несложной задачей, то в принципе система была бы той же. Война была бы не с Чечней, а с чем-то другим, но...

- А может быть, даже и с Чечней.

- А может быть, и с Чечней.

- Просто концерты в Большом Кремлевском дворце открывал бы не ансамбль «Березка», а ансамбль «Вайнах». А потом все равно «Березка».

- Здесь есть какие-то фантомные следствия, фантомные боли, поиски традиционных оснований, которые мучительно пытаются измыслить. Эти мучения даже видны и физически, в Путине, в обоих валдайских его выступлениях они были - именно глубокие и внутренние мучения. Он ведет себя так же, как вел бы каждый из нас в определенной ситуации, - когда проснулся и не понимаешь вообще, кто ты такой, ты начинаешь рассказывать. Ты начинаешь рассказывать присутствующим, ... (очень сильно растерявшимся. - Slon) совершенно от этого обстоятельства, кто я такой. Откуда я происхожу, кто мои предки. Почему-то они слушают это, пытаясь понять, что вообще происходит здесь. «Наверное, здесь так принято».

Я это наблюдал на позапрошлом «Валдае» и понял, что это добром не может кончиться. Там сидели ведь очень дружелюбные люди, европейские и американские. Почти все или на зарплате, или просто дружелюбные. И они ... (переживали состояние крайнего изумления. - Slon), натурально, я не могу другое слово подобрать.

Система испытывает фантомные боли, а Путин превращается в медиума. Кстати, превращение Путина в медиума - крайне болезненная процедура для него самого, это видно, и это видно не только по тому, как опоздания превращаются в гиперопоздания, которые не только ничем не объясняются, но которые вообще даже трудно организовать. Будучи президентом, ты должен каким-то специальным образом организовывать свои опоздания всюду. Ведь они всегда, и всегда разные по продолжительности. То, что вместо Путина все чаще говорит Песков, - это другая сторона того же явления. Президент исчезает. Он выходит иногда, чтобы рассказать самому себе об идентичности, а вообще-то говоря, он вместо себя выдвигает других. Это просто перегрузка.

Я не уверен, что меняются фундаментально отношения внешней среды и системы. Для системы по-прежнему сбои и дисфункции связаны с тем, что она не может внешнюю среду из себя вытолкнуть и даже создать такую мембрану, какую создал Советский Союз. Идут стратегические сбои. Система не может мыслить стратегически даже в коротком плане, на короткое время, потому что она смотрит через телеочки на мир. Она стала мишенью для самой себя. Это самоотравление, но самоотравление не означает, что организм потерял контакт с внешней средой. Я к тому говорю, что не надо приписывать мистику этому процессу, он банален, он является продолжением прежних достоинств системы.

- Да, но при этом, если я правильно понял вашу мысль, то, что все воспалено, то, что мы наблюдаем конфликт самоотравившейся системы с внешним миром, это для нее не обязательно критично. Она может, сохраняясь, в сущности, такой же, слегка перестроиться?

- Я думаю, система между 2012 и 2014 годом, в начале третьего срока Путина, потеряла отчасти при демонтаже, при путинской перестройке, внутреннюю, необходимую ей определенность. Управляемая демократия защищала от главного внутреннего врага системы, а именно - от массового избирателя. Надо было локализовать массового избирателя в определенном типе поведения между выборами и во время выборов, и это было достигнуто. Потом, начиная с 2011 года, это было разрушено, и были ужасные судороги. И система вытеснила вот эту потерянную грань возможного и невозможного вовне, экспортировала ее. Для этого пришлось выйти за собственные границы, на Украину. Экспорт проблем вовне - это тоже не такая уж неизвестная вещь, но здесь что интересно? Мы видели 2012, 2013, 2014 годы - все время огромное количество смен врагов. Система искала противника. Прежний противник был ясен и ограниченно опасен. Он был очень опасен - потому что может выйти просто, гад, и проголосовать не так. Этот страх существовал с середины девяностых. Но все же он был ограниченно опасен. 

Кто новый противник? Педофилы, атеисты - кого там только не было, агенты иностранные. Наконец, в четырнадцатом году - фашисты, уж куда дальше? Закон Годвина. Но поиск врагов продолжался, пока не появились санкции.

Что получилось? Обама не тянет на того врага, который нужен системе, чтобы поддерживать себя в чрезвычайном состоянии. Меркель не тянет. Но санкции обрисовали ландшафт. Санкции вернули системе чувство врага, того самого, шмиттеанского, без которого такие системы не могут существовать. Теперь есть враг, именем которого система может объявлять чрезвычайное положение. И она успокоилась. Она до некоторой степени нашла свою идентичность. Санкции предполагают, что есть их субъект, более мощный, чем жалкий Обама и даже чем эта хитрая тетка Меркель. В этом смысле система, как ни странно, укрепилась. Во всяком случае, эту свою зону, зону легитимности, она укрепила. Легитимность она всегда черпала из катастрофы, в данном случае катастрофу ей действительно теперь поставляют. В Россию импортируют катастрофу в виде санкций.

Я уже говорил раньше, что система втянет в себя Белоруссию, но это началось даже быстрее, чем я ожидал. Я думал, это будет весной следующего года, а это уже сейчас пошло. По законам этой системы она не может терпеть компромиссного варианта, она должна превратить ненадежного союзника во врага. Поэтому она сейчас будет бежать быстрее, чем Лука. Будет торопливо превращать Лукашенко в фашиста.

- Да, это я тоже почувствовал. А про Назарбаева что скажете? Ждать ли русского мира в Северном Казахстане и кровавой астанинской хунты?

- Ну, если Назарбаев начнет шевелиться, то да, он пойдет в ту же сторону. Там, правда, проблема другая. Там возникает проблема Китая, потому что тогда - как говорят в Одессе, «с некем жить». У Луки есть шанс двигаться в сторону Европы, у Назарбаева нет. Его далеко не пустят. 

Система, конечно, делает ужасные стратегические глупости, оставаясь самой собою. И, конечно, совсем смешно слушать, что вот она сейчас развалится и мы пойдем через Спасские ворота, помолясь, выбирать себе кабинеты.

- Рискну с вами поспорить. Ваша логика очень красивая и стройная, но она не предполагает того, что система не развалится. Вы показали, как это работает, показали, что то, что нам кажется угрозами извне, не заставляет систему меняться сущностно. Она остается сама собой, перестраивая декорации. Но при этом, действуя бескомпромиссно и превращая союзников во врагов, она создает себе проблемы, с которыми сложно выжить. Она не изменится, но просто сломается. Физически. Как механизмы ломаются.

- Нет, я не исключаю этого варианта, все может сломаться, и в особенности - искусственная система. А это искусственная система, возникшая на сломе искусственной же системы, которой тут же попытались дать другую программу под названием «процесс реформ». Она может сломаться, и мне самому интересно было бы понять, где это возможно.

- Я бы так сказал: вы описываете немного страшный, но красивый часовой механизм, где каждый зубчик цепляется за другой зубчик, качаются маятнички, и на все это интересно смотреть. Но совершенно не факт, что внешнему миру, в который система встраивается, интересно смотреть на этот часовой механизм. Внешнему миру может показаться, что этот часовой механизм прикреплен к бомбе, и тогда приедут саперы.

- Внешний мир здесь не является субъектом.

- Для нее - нет, но давить и ломать ее может.

- Каковы пределы контрстратегии внешнего мира, которой я десять лет уже на самом деле боюсь? Система может сформировать против себя искусственную коалицию. Она может запугать собой до полусмерти, а реакцией на такой испуг является формирование черного образа, который не подлежит изменению. Она будет превращена в аналог Германии сороковых. В нечто, что не может существовать, а значит, в нечто такое, вокруг чего соберется некая коалиция, против которой ядерное оружие будет применять бессмысленно.

- А вы считаете, это еще не началось?

- Нет, я считаю, это в каком-то смысле началось в этом году, но просто это скорее тенденция. Может ли она дойти до крайних форм? - не знаю, тут есть одно ограничение, о котором можно прочесть в любом западном издании, а именно - несовместимость с сохранением существующего мирового порядка. Если возникнет такой тип отношений, он будет означать конец глобализации в известном нам виде и переход в неизвестную нам эпоху, о которой бессмысленно что-либо говорить. Но так далеко никто не хочет идти. Это не значит, что не могут зайти, но никто не хочет идти.

Простой пример: в 1914 году, сто лет назад, не было ни одной европейской страны, общество которой не хотело бы воевать. Все хотели воевать, не понимали, что это такое, но хотели войны. Как это ни парадоксально, перед значительно более ужасной Второй мировой войной никто, ни одно общество, включая гитлеровскую Германию, воевать не хотело и не собиралось. Это была искусственная война. Поэтому нельзя сказать, что этого не может произойти, и летом Путина явно тянули в эту сторону ребята, которые говорили: «Мариуполь? Тьфу! Надо взять Мариуполь». А, взяв Мариуполь, чего останавливаться, надо брать заодно Николаев с Херсоном, а там и Одесса, и так далее.

- Да и Варшава исторически не вовсе чужой нам город.

- Ну да, да. Поэтому в этих случаях обнаруживается на самом деле оборотная сторона нашей ситуативной легитимности. Ведь именно глубокие идеологические сторонники системы на самом деле заинтересованы в том, чтобы она рухнула, и это я обнаруживаю постоянно в разговорах с агрессорами четырнадцатого года, которых можно видеть на ток-шоу. В разговорах это сразу проявляется: «Да ты чего, вот это вот ценишь, что ли? Ну да, конечно, Россия не переживет создания Новороссии. Ну так и хорошо же, что не переживет».

Дальше там по-своему устроены мозги, и, конечно, это тоже такое дно, дно системы. Возвращаясь к теме - да, механизм этот может сломаться. Механизм этот сейчас превратился в генератор врагов и внутри, и вовне себя. Но моя точка зрения простая. Я считаю, что эта система настолько примитивна и проста по движку, что сломать ее может только превосходящая сила. Она не может сломаться, но ее можно сломать. Она может сгенерировать некоего устрашающего субъекта, который ее и сломает. И я думаю, что это реальная вещь. Зреет образ, или нет, не образ, а, я думаю, даже проект инфраструктуры беспощадной власти. Которая никоим образом не является вот этой властью. Но которая готовится ею по целому ряду направлений. Такая власть-демонтажница. 

Путин может играть с системой сколько угодно, но он не может ее демонтировать, поскольку ее операционный код для него закрыт, он здесь как пользователь, юзер. А что может быть другой властью? Я думаю, что это не мистика, не так уж сложно выявить ее контур, проведя ряд исследований. Понятно, что это может быть только массовое социальное основание, то есть некий запущенный сверху тотальный бунт бюджетных низов. Он может быть запущен именно благодаря тому, что система снивелировала все местные различия, бюджетник один и тот же на всем пространстве Российской Федерации, и любая попытка Кремля обратиться к своей телеаудитории может кончиться катастрофой. 

Условно говоря, система натравит массы на кого-нибудь, причем безразлично на кого, - на какую-то этническую группу, социальную, культурную, политическую группу. А дальше продолжится то, что уже идет, начиная с Украины. Она не сможет остановить процесс. Аудитория превратится в субъекта действия, но ее действие будет антиглобалистским, вот в чем парадокс. Теперь возможен только какой-то черный передел, малоуправляемая низовая приватизация, именно низовая. Антицентрализм, несомненно, будет. Культуртрегерские варианты - все, забудьте, они просто исключены теперь. Культуртрегерское государство возникнуть не может. А антиглобалистская судорога возможна, для нее просто проложены рельсы нынешним режимом. И Путин, конечно, будет смят. Он будет как бы Ротшильдом в этой ситуации, он будет мишенью, он будет выглядеть просто эталоном глобализма.

- А вы сами смотрите телевизор? Балуетесь Киселевым?

- Киселева я рискую смотреть только в ютьюбовских обрезках, я все-таки берегу себя. У меня запланировано кое-что. Так же когда-то я робел перед тремя томами Маркса с тетрадями и приложениями, я намечал: вот когда меня посадят, я тогда все спокойно законспектирую. Раньше не буду. Так и получилось. И тут я откладываю на какую-то такую ситуацию просмотр телевидения. Я не могу заставить себя.

- Я не просто так задал этот вопрос. Как вы думаете, с учетом новых проблем, с учетом конструирования новых врагов, - полюбившаяся нам тема Новороссии и даже Украины в целом будут куда-то уходить? Чем они нас порадуют? Знаете, есть такой стандартный жанр в телекритике: перед Новым годом принято описывать, у кого какие будут «огоньки» на разных каналах. А мне интересно - какие огоньки будут после Нового года.

- Да, какие огоньки будут в Москве после Нового года? Ну, я думаю, первый огонек был как раз, когда какого-то человека кто-то облил бензином в подъезде, поджег и ушел восвояси. Тот в недоумении, правда, загасился. 

Огоньки будут. Совершенно явно для меня, что последние три месяца Кремль пытается элиминировать тему Новороссии. И вот уровень ее присутствия сегодня в сравнении с уровнем ее присутствия, скажем, в августе отражает политическую силу Кремля, не более того. Вот насколько он смог. Больше - не смог. Не шмогла, так не шмогла. Это очень маленькая сила - очень интересно. Это похоже знаете на что? Это парадоксально похоже на силу общественного мнения в ультрадемократических странах. Где правительство может, приложив невероятные усилия, если не упадет до этого, сбить кампанию против себя, но в незначительной степени. Но система может ее вытеснить другой. Не так просто, как в фильме «Wag the Dog», войны в Албании мало для этого. Конечно, соблазнительно представить какую-нибудь военно-морскую и воздушную экспедицию в Черногорию с целью разгромить Центр Гельмана (в настоящее время Марат Гельман создает в Черногории «культурный центр Европы». - Slon) в зародыше, уничтожить альтернативную реальность, но думаю, что будет продолжаться все-таки тема Новороссии.

Новороссия превращается в часть интерьера санкций. Она превращается в аспект: вот эти люди, или Демон, который выстраивает против нас чудовище санкций, - санкции ведь однозначно даются только как оружие, - он еще и негров мочит, зачеркнуто, мочит донбасских жителей.

- Ну, кстати, тема с истреблением негров тоже очень хорошо пошла в российском телевизоре.

- Да, и негров тоже. Идут попытки такого размывания темы, и я думаю, что Белоруссия в этом смысле имеет перспективы, потому что она находится в том же месте сознания, где находилась Украина. Нужен Иуда. И тогда, конечно, президенту Лукашенко многое припомнят.

- И в этом смысле Белоруссия тоже для многих в России такая ненастоящая страна, где коверкают русский, изображая свой нелепый язык, - много похожего со стандартным восприятием Украины.

- Система, она сразу прыгает в радикальность. Повторяю - для нее исключены компромиссные варианты. Она должна радикализовать тему, чтобы мочь о ней говорить. Поэтому в Белоруссии сразу вылезли национал-фашисты. В Белоруссии во время войны, оказывается, действовали национал-фашисты, что-то такое мелькало уже в телевизоре. Хотя Белоруссия в советское время считалась, даже в сравнении с Россией и Украиной, образцом антифашистского сопротивления. А теперь вдруг оказывается, что она допускала серьезные колебания в этом вопросе.

- Мне, кстати, эрудиции не хватает: а кто там будет Бандерой? У них есть свои подходящие персонажи?

- Были, их, по-моему, чуть ли не привезли с собой немцы. Было какое-то количество опереточных белорусских фашистов, которые действительно являлись в отличие от Бандеры просто фашистами. Их привезли и увезли. Они не смогли там ничего контролировать. Такого явления, как белорусские охранники в лагерях, не существовало. В отличие от русских и украинских. Их имен никто не знает, кроме ученых-специалистов по Белоруссии. Я думаю, здесь даже «Википедия» не поможет. Были какие-то там герои коллаборации, которые остались неизвестными миру.

- Видимо, мы скоро будем очень хорошо знать их имена, биографии и списки злодеяний.

- Ну да, они буквально уже в следующий уикенд имеют шанс выйти на большой экран. 

- Если я правильно вас понял, вы считаете, что экономические трудности будут в медийном пространстве объясняться только санкциями, происками врагов, встраиваться в эту часть важных для системы понятий?

- Что такое экономические трудности? Это ведь общие слова. Фактически мы видели первую массовую судорогу аудитории. Именно российская телеаудитория кинулась сбрасывать рубли, и выяснилось, что доверие там отсутствует. Это очень интересно: у 84 процентов доверяющих Путину стопроцентно отсутствует доверие к Путину. Точнее, это просто разные типы доверия. Они доверяют ему как символу системы, как советскому гербу в советское время. Но при этом не доверяют ни в одном практическом вопросе, затрагивающем их лично. Здесь очень глубокая степень раздвоения, и она говорит о том, что именно не вот эти самые предположительные 10 процентов недоверяющих Путину, а 85 процентов доверяющих являются потенциальной базой судороги этой системы. 

Саморазрушающий сигнал будет запущен - я и сейчас уверен, не с улицы, а из Кремля, - под какую-то их задачу, которую мы в силу ее абсурдности сейчас даже не можем себе представить, и дальше пойдет именно по лояльным системе. А нелояльные еще не факт, что смогут к этому подключиться или вовремя отскочить. Поэтому Новороссия здесь не исчезнет точно, у нее как минимум функция будет похожа на институт «афганцев» при конце Советского Союза. При этом заметьте, «афганцы», собственно, политически ничего не делали. Разговор не о том, что вот «новороссы» вернутся и стройными рядами с оружием на что-то пойдут. Но «афганцы» сыграли огромную роль в конце Советского Союза как символ, который периодически что-то говорил, как Червонописский, там был такой на съезде (Сергей Червонописский - участник войны в Афганистане, народный депутат СССР в 1989-1991 годах, на Первом съезде народных депутатов выступил с резкой критикой выступлений академика Сахарова; в настоящее время - председатель Украинского союза ветеранов Афганистана. -Slon), или как визуализируемый образ травмы. Хотя они уже в конце восьмидесятых вовсю включились в бизнес. 

- При этом вы, наверное, помните, что был бесконечный поток второсортных фильмов, в которых главный герой, «афганец», начинает восстанавливать справедливость?

- Да. Вот я думаю, что Новороссия тем более будет богата по выбросам в системе, что там действительно часть людей верит в то, что делает. Я в моем кругу могу наблюдать людей, которых Путин никуда бы не смог послать, если бы они не хотели. Один из них меня вытащил из давки шестого мая двенадцатого года (имеются в виду события на Болотной площади в Москве 6 мая 2012 года. - Slon), а сейчас он с лета воюет. И я уверен, что уже состоявшаяся неспособность  - ее бессмысленно оплакивать - оппозиционных кругов выстроить какую бы то ни было коммуникацию с этой стороной, - за нее придется заплатить политически оппозиции. Ну, и всем остальным тоже.

- То есть сломается все-таки система?

- Есть несколько режимов превращения, которые могут оказаться не сломом, но в чем-то не более приятным, чем слом. Вообще, методологически я сторонник внимания к промежуточным вариантам. Условно говоря, там, где ведут борьбу за какую-то цель, на самом деле борьба идет за промежуточный вариант, некое видоизменение существующей системы. И многое зависит от того, поймут это или не поймут или будут думать, что они борются за что-то большое и светлое. 

Возможен вариант путинизма без Путина, а возможны варианты постпутинизма с Путиным. Бессмысленно сейчас, до судороги, которая займет, видимо, следующие два года, что-то оценивать. 

Путин действительно так въелся в эту систему, что не будет простого ухода. И, к сожалению, он не может предложить ей какого-то образа будущего. Он ведь воюет с будущим. С будущим временем в любом варианте. Он вернулся, насколько я понимаю, к теме, которая 15 лет назад всему нашему тогдашнему кругу казалась главной - создать неразрушимую Россию. Теперь, когда, на мой взгляд, выяснилось, что эта задача решена, он почему-то решил к этому вернуться и начать вколачивать гвозди во все суставы, а система держится не на том, что он видит. 

Он видит - нет идеологии, а куда он ее впендюрит, идеологию? Он чувствует, что нет массового доверия. Но ему кажется, что если оно будет выражаться вербально, то вот оно тогда точно будет. Ну и сразу же нанимается актив, который выражает это вербально. Потом этот актив допускают к камерам и громкоговорителям, и дальше он начинает терзать страну какими-то видениями. Это новое явление аудиторного ультравещания, где уже телевидение является промежуточным инструментом, промежуточным средством доставки. Этот новый институт - он необычен. Он похож в разных отношениях на то, что есть на Западе, на то, что было в тоталитарных странах, но это что-то новое. Эти люди готовы выйти из зала и перейти к собственному действию? Я не исключаю. Кто-то же выходит, едет в Новороссию под влиянием телевизора. Будет очень смешно, если под влиянием телевидения у нас пройдет какая-нибудь массовая популистская революция. 

- Это легко себе представить. Нельзя же людей безнаказанно и долго учить тому, как следует поступать с неправильной властью, которая не выполняет своих обещаний.

- На самом деле все эти вещи довольно трудно себе представить, пока они не начнутся. Поэтому они кажутся невозможными, пока они тебя не затягивают. 

- И совсем под занавес вопрос, конечно, плоский, но с учетом времени, в которое мы беседуем, от него никуда не уйти. Можете один самый главный политический итог года назвать? Что для вас было самым важным в четырнадцатом году?

- Я здесь, наверное, мало отличаюсь от многих. Для меня это было очень болезненное, с чудовищным внутренним сопротивлением принуждение к изменению. Этот год принуждал изменяться, причем в точном смысле слова, как говорил покойник Гегель, это была «тяжелая недобровольная работа, совершаемая против совести». Он так, по-моему, называл историю. Вот именно это и происходило: ты упирался, упирался, упирался, а тебя меняло, меняло, меняло. За Украиной я наблюдал первоначально с симпатией и интересом, с исследовательским чувством, думая, что так и останусь наблюдателем процесса... Когда начало затаскивать внутрь, я, естественно, ментально как-то сопротивлялся этому, а потом... Все, что происходило потом, - это изменение, превращение. В смысле Кафки. Это было превращение, хотелось бы понять - в кого. Думаю, на это уйдет следующий год. И будет ли это понимание менее болезненным, чем процесс превращения, я не знаю.

В чём проблема образования? Образование и смысл жизни

Владимир Спиваковский

15 мин · https://www.facebook.com/vspivakovsky/posts/978279075544488

 

В чём проблема образования?

1. Мы производим по шаблону такой тип человеческого существа, для которого главным жизненным интересом является стремление стать кем-то выдающимся, обезопасить себя или просто беззаботно проводить время. Это ведет к посредственности. Её и получаем. Она и правит миром.

2. Что же хорошего в нашем образовании, если всю жизнь мы только то и делаем, что уничтожаем друг друга? Если мы вынуждены терпеть беды непрекращающихся войн, то это значит, что в основе нашего подхода к воспитанию детей таится какая-то фундаментальная ошибка.

3. Человек, мыслящий исключительно логично, не является человеком думающим, поскольку он всего лишь приспосабливается к определенному образцу, повторяя вновь и вновь чужие и далеко не новые фразы и мысли.
4. То, что мы сегодня называем образованием, является всего лишь накоплением книжных знаний, доступных каждому, кто только умеет читать.
5. Если мы ставим карьеру на первое место, то вскоре наша жизнь превращается в механический способ существования и бесплодную рутину. А потом всю жизнь жалуемся.
6. До тех пор, пока образование будет строиться на шаблонных принципах, будут появляться не творческие личности, а всего лишь новые специалисты.
А мы этих специалистов ещё и подбадриваем тем, что правительства должны составлять технари. Тогда как технари нужны только на лесоповале.
7. Что делать?
Правильное образование заключается не только в том, чтобы принимать ребенка таким, каким он есть, а заодно навязывать ему представления о том, каким он должен быть. Пусть он это всё видит, знает и делает свой выбор.
8. Показывая ученику рамки наших представлений об идеале, мы расширяем его горизонты и эрудицию. А также даём возможность приспосабливаться или противостоять, преодолевая страх и устраняя причину конфликтов между тем, каким он есть на самом деле, и тем, каким он должен быть. В итоге, все внутренние конфликты найдут оптимальный выход.
9. Ложные посылы.
Многие из нас убеждены, что, обучив каждого читать и писать, можно решить все проблемы человечества. Но эта идея доказала свою несостоятельность. Так называемые образованные люди вовсе не миролюбивы и не целостны. Они, как никто другие, ответственны за распространение невежества и бедности во всем мире.
10. Если бы родители по-настоящему заботились о судьбе своих детей, они построили бы для них новое общество. Но они слишком заняты, чтобы беспокоиться по таким пустякам. Они находят время для зарабатывания денег, развлечений, выполнения ритуалов и поклонения. Но у них не хватает времени на то, чтобы разобраться, каким должно быть правильное образование для их детей.
Из книги Джидду Кришнамурти «Образование и смысл жизни».

«Учёба в современной российской школе — пустая трата времени»

Честный и важный монолог учителя

http://mel.fm/2015/11/18/useless

От редакции

 

Российскую школу часто критикуют, но практически всегда делают это со стороны. Сами сотрудники образования далеко не всегда готовы говорить о проблемах, даже если они очевидны остальным: родителям, ученикам и работодателям. Учитель средней школы Данил Плотников ставит неутешительный диагноз российскому образованию.

 

Мой дедушка учился в школе очень давно, еще до войны. Каждый день он ходил в школу пешком за 15 километров от дома в одну сторону. Каждый день по проселочной сельской дороге в холод, снег, дождь, грязь или жару. Каждый день три часа пешком в одну сторону.

Судьба распорядилась так, что сегодня я работаю учителем в обычной российской средней школе. И честно, многие мои ученики не каждый день доходят до школы, хоть и живут от нее буквально в паре шагов. Я не уверен в том, что мои ученики в чем-то хуже или менее усердны и трудолюбивы, чем мой дедушка в его школьные годы.

Любой человек, в том числе школьник, не будет с охотой заниматься ненужным и неинтересным для него делом. Учеба в современной среднестатистической российской средней школе является той самой пустой тратой времени. Нынешние подростки совершенно справедливо не видят смысла в пребывании за партой, поэтому с радостью занимаются чем угодно, только не учебой. Причина тому во многом кроется в сложившейся системе образования, а именно:

1. Содержание учебных дисциплин оторвано от реальной жизни

К примеру, на уроках обществознания школьники узнают про существование таких явлений, как бизнес и предпринимательская деятельность. И даже выясняют, в чем отличия правового статуса Индивидуального предпринимателя от Общества с ограниченной ответственностью. Правда, при этом никто в школе не рассказывает о том, какие документы необходимо подать в налоговую службу для того, чтобы оформить ИП на свое имя, или на какие моменты необходимо обратить внимание в первую очередь при написании Устава своего ООО.

Согласно действующему стандарту гуманитарного образования, выпускник средней школы должен четко знать отличия романо-германской правовой системы от англо-саксонской, но он понятия не имеет, как составить банальное исковое заявление в суд. 

 

Дети на уроках физики заучивают законы Бернулли и Гей-Люссака, но потом так и не понимают, почему самолет летает и как работает дизельный двигатель. Уверен, что 90% выпускников школ не смогут объяснить, как работает лазер или микроволновка, хотя все принципы весьма дотошно разобраны на уроках.

Беда школы заключается в отсутствии связи с внешним миром. Старательный ученик в школе выучит огромное количество теоретической информации по более чем дюжине учебных дисциплин, но не найдет ей практического применения в рамках школы. Ученик же несознательный просто не будет заморачиваться с зубрежкой теории. Ведь не выучив ее, он все равно окажется в равных условиях с тем, кто учился прилежно, так как у первого и у второго багаж опыта для жизни вне стен школы будет одинаково нулевым. Выйдя из школы, ни тот ни другой не будет иметь понятия об элементарных вещах вроде того, как заполнить квитанцию расчета за коммунальные услуги или как составить грамотное резюме и вести себя на собеседовании при приеме на работу.

2. Некомпетентность преподавательского состава

Часто от заслуженных учителей с большим стажем работы мне приходилось слышать произнесенные с большой гордостью слова вроде «Я работаю в школе 10-20-30 лет, в моей трудовой книжке только одна-единственная запись». Это означает, что человек сам добровольно признается в том, что не видел в жизни ничего, кроме коридоров школы. Будет ли эффективной деятельность такого педагога?

Даст ли хорошие знания об иностранном языке человек, который последний раз общался с его носителем в вузе более чем десять лет назад? Может ли и преподавать географию человек, ни разу в жизни не выезжавший дальше соседней области? Можно ли разъяснять ученикам значения правовых норм, ни разу в жизни не выступив в суде?

На эти вопросы отрицательный ответ очевиден. Максимум, чему могут научить эти люди — это умению пребывать в стенах школы. Но ведь задача школы не в учебе ради учебы, а в формировании полноправного и конкурентоспособного не только в рамках школы члена общества.

3. 100% гарантия получения аттестата для каждого

Тем, кто заканчивал школу еще 10 лет назад, это может показаться диким, но с введением принципа подушевого финансирования, объем выделяемых образовательным учреждением средств прямо пропорционален количеству учащихся в них. На практике это означает, что руководство школы всеми правдами и неправдами держится за учеников. Даже последний лодырь и откровенно отстающий ученик при таких условиях с вероятностью в 100% получит на руки аттестат. Он, невзирая на прогул занятий и отсутствие не то что выполненного к уроку домашнего задания, а элементарных ученических принадлежностей вроде учебника и тетради, будет уверенно переходить из класса в класс до самого выпускного вечера. Причем учителя, повинуясь воли администрации школ, будут придерживаться принципа в выставлении оценивания как — три пишем, два в уме.

Казалось бы, непреодолимой преградой для получения аттестата такими лодырями с условно троечными оценками должен послужить обязательный итоговый независимый экзамен в форме ЕГЭ. Но и тут, на первый взгляд, нужная мера оборачивается пустой формальностью. На сегодняшний день для получения аттестата необходимо пройти ЕГЭ по русскому языку и математике.

В министерстве образования прекрасно понимают ситуацию с невероятно слабым уровнем подготовки выпускников школ и, для того чтобы не оставлять без аттестатов каждого второго из них, установили минимальный требуемый балл на очень низком уровне.

 

Так, распоряжением Рособрнадзора № 794-10 от 23 марта 2015 года, за прошлый год установлена планка для получения аттестата в выполнении не более чем ¼ от общего объема тестовых заданий по обоим предметам. Это означает, что молодым людям в возрасте 18 лет для получения документа о полном среднем образовании достаточно применить знания в объеме курса начальной школы. Это еще один фактор, делающий бессмысленным пребывание учащегося в современной средней школе на протяжении 7 лет с 5-го по 11 класс.

Конечно, можно возразить, сообщив, что тот, кто действительно тянется к знаниям, будет учиться всегда, невзирая на все несовершенства системы образования. Только вот эти знания будут добыты не благодаря школе, а вопреки ей. Нынешняя школа делает все возможное, чтобы отбить желание учиться у подростка. Начиная с устаревших учебных программ и непрофессионального педагогического состава, успевшего состариться еще при Брежневе (средний возраст учителя в России составляет 52 года, а в целом ряде регионов старше 65 лет), и заканчивая целым морем сверстников-бездельников, которые ежедневно подают дурной пример того, как можно не прилагать к учебе ни малейших усилий, оставаясь при этом совершенно безнаказанными.

Действующий закон об образовании вообще не позволяет администрации школы отчислить малолетнего лодыря, даже если тот вовсе не будет посещать ее до достижения им 15-летнего возраста 

 

В таких условиях действительно качественное школьное образование в нашей стране возможно получить только в элитных учебных заведениях, работающих по авторским программам и осуществляющим предварительный строгий отбор учащихся. К сожалению, число таких школ исчисляется в пределах одного-двух десятков на регион. Ученики всех прочих школ не в состоянии без дополнительной подготовки (репетиторы, курсы и прочее) сдать экзамены на уровне, обеспечивающем поступление на бюджетные места даже в провинциальные вузы. Именно в ходе этой подготовки многие из них буквально с нуля догоняют программу семилетнего курса средней школы по интересующим их предметам.

В связи с этим, к нынешней средней школе закономерно возникают следующие вопросы:

• Для чего каждый день в течение семи лет ходить в школу с 5-го по 11-й класс?
• Почему выпускник школы с набором знаний исключительно в рамках школьной программы может найти себе место на рынке труда только в сфере неквалифицированной работы, не требующей какого-либо уровня образования вовсе?
• Почему интенсивные занятия у репетиторов или на курсах позволяют подготовиться к успешной сдаче ЕГЭ менее чем за год, в то время, как средняя школа не справляется с этой задачей за семь лет?

От того, как в течение ближайших лет на эти вопросы ответит школа, зависит ее будущая судьба в нашей стране.

Короткие поводки для государства

http://www.ng.ru/ng_politics/2015-11-17/9_povodki.html

Газета НГ-Политика

17.11.2015 00:01:20

http://www.ng.ru/ng_politics/2015-11-17/9_povodki.html

Короткие поводки для власти

Необходимо изменить мотивации государства, прежде чем начинать самые различные реформы

Евгений Гонтмахер

Об авторе: Евгений Шлемович Гонтмахер – член Комитета гражданских инициатив (КГИ), профессор, доктор экономических наук.

Тэги: власть, государство, реформа, сми, конституция, чиновники, ссср, мемориал, путин

Правящий режим и гражданин: параллельные миры, чем дальше, тем меньше соприкасающиеся. Фотоколлаж Михаила Митина

Сейчас, когда у нас так много рассуждают о реформах, даже официальные лица признают необходимость перемен в экономике, социальной сфере и политической системе. Но, с моей точки зрения, самое главное звено, потянув за которое, как говорил Ленин, можно вытащить всю цепь, – это государство, его реформа как института. Я имею в виду нечто более широкое, чем просто реформа исполнительной власти, которая у нас часто понимается как просто уменьшение количества чиновников, ведомств или ужесточение условий их пенсионного обеспечения, как предлагает сейчас правительство.

Реформа государства, как мне представляется, непосредственно касается и политической системы, и выборов, и судов, и всей правоохранительной функции, и местного самоуправления. Однако сейчас мне хотелось бы обратить внимание на необходимость изменений мотиваций, которым следует государство. Эта проблема является ключевой при постановке вопроса о реформировании власти.

В развитой общественной системе государство является подчиненным институтом по отношению к другим общественным силам: гражданскому обществу, той же политической системе, даже по отношению к СМИ, которые просвечивают государство насквозь и держат его в тонусе. Я бы даже сказал, по отношению к государству в такого рода системе есть презумпция виновности. Разумеется, в данном случае речь идет не о правовом термине, а об устойчивой характеристике отношения между обществом и государством в условиях демократии. В любой развитой стране, если мы возьмем общественное мнение, то оно к государству, как правило, настроено негативно – не в смысле «снесем до основанья, а затем», не революционно, но подразумевая, что в государстве, если его не контролировать, не держать на коротком поводке и не просвечивать насквозь, станут формироваться и проявляться его специфические институциональные интересы, которые могут разойтись с общественным интересом.

В условиях подчиненности власти общественному интересу у государства есть одна-единственная мотивация, которая, безусловно, навязывается извне, – эффективно выполнять ровно то, что ему предписали. Это относится и к законодательной власти, которая избирается, и тем более к исполнительной власти, которая, если применять армейский принцип, должна выполнять приказы, исходящие от парламента, а в широком смысле – от общественного мнения, которому помогают СМИ.

К этому балансу отношений развитые страны шли столетиями. Мы помним такие знаковые события на этом пути, как английскую Великую хартию вольностей 1215 года, европейские буржуазные революции XVII–XVIII веков, становление Соединенных Штатов Америки и другие подобные примеры.

У нас ситуация абсолютно другая: в России государство издревле является самостоятельным и неподконтрольным извне игроком, потому что отсутствуют упомянутые уже короткие поводки, на которых его надо держать. Это касается и состояния законодательной власти, и общественного мнения, которое слабо сформировано и структурировано в силу очень многих причин, в том числе исторических, и положения со СМИ, тоже очень специфического, когда преобладают, особенно с точки зрения охвата территории, государственные средства информации, и они, понятно, не могут диктовать что-то своему учредителю-хозяину.

Поэтому получается, что у нашего государства как института появляется очень широкое поле для маневра почти независимо от того, что называется общественным интересом. Это объективная данность, когда в условиях отсутствия сдерживающих и контролирующих начал («коротких поводков») государство начинает себя вести абсолютно самостоятельно. Более того, оно на каком-то этапе начинает подавлять эти все потенциально контролирующие его институты, что, собственно, у нас и происходит, начиная с первой половины нулевых годов. Теперь, по сути, государство сосредоточилось в органах исполнительной власти, которые не избираются, а назначаются. Да, есть президент, который избирается, но в нашей системе власти, выстроенной благодаря Конституции 1993 года, это лицо, имеющее колоссальные властные полномочия. И когда государство, сосредоточившись в неизбираемых органах исполнительной власти, становится инструментом для этого человека, то возникает очень большой соблазн этим попользоваться.

В чем тогда проявляются мотивации и интересы у такого типа государства?

Первый – это несменяемость. Речь идет о конкретных людях: «мы со своих постов уходить не будем, нас отсюда убрать нельзя». Отсюда и возникает соответствующая пропаганда, образ государства как чего-то сакрального в истории России – оно, оказывается, всегда скрепляло нашу страну, и без государства Россия развалится. Никто не спорит с тем, что государство нужно, но здесь идет подмена понятий: какое государство необходимо? Такого типа, как у нас, или какое существует в развитых странах? Почему те же США не разваливаются, несмотря на то что государство там очень подчиненного типа по отношению к другим общественным институтам? Или посмотрим на Германию и Великобританию – государственные модели в этих странах тоже позволяют сохранить страну с точки зрения территориальной целостности. 

А вот российское самодержавие привело к гибели империи в 1917 году, равно как и Советский Союз в одночасье рухнул в 1991 году. Поэтому не факт, что наш тип государства является единственно возможным для сохранения России как страны.

Второй интерес власти связан с тем, что население – а у нас снова появляются не граждане, а именно подданные, – в каком-то смысле начинает этому государству мешать. Это не к тому, что в государстве работают какие-то бесчеловечные люди, там много хороших людей, желающих лучшего, но как институт, устроенный именно таким образом, как в нынешней России, государство начинает отторгать население от себя. Это происходит в очень многих формах: например, способ принятия принципиальных решений. Они готовятся в закрытом режиме, без реальной публичной дискуссии и конкуренции между ветвями власти, без учета всех мнений. В результате президенту на стол очень часто кладут предложения, которые не только не способны улучшить внутри- и внешнеполитическое положение страны, но и вызывают кризис. Причем сейчас научились имитировать общественное обсуждение: проекты второстепенных документов вывешивают на всякие сайты – на «Открытое правительство», к примеру. Но, как потом по факту оказывается, решение принимается, несмотря на принципиальную экспертную и общественную критику, как правило, в первоначальном виде. Вспомним, например, «обсуждение» недавнего перехода к так называемой балльной системе учета пенсионных прав.

Государственное благодушие все еще держит в тонусе большую часть российских граждан. Несмотря ни на какие кризисы.    Фотоколлаж Павла Романенко

Фактически в полном объеме проявляется государственный интерес: вы нам не мешайте, мы сами знаем, как, зачем нам очень хлопотные механизмы демократии, удлиняющие сроки и усложняющие процедуры, если мы быстренько здесь, в кабинете, собрались, доложили президенту, и он принял решение.

Такой способ более эффективен, считает государство, чем входить в дискуссии, диалоги, конфликты, противоречия с внешней средой, с обществом. Но на самом деле это очень опасно, потому что государство тем самым обречено совершать многочисленные ошибки в своих решениях, что мы и видим на практике.

Более того, государство начинает обижаться и угрожать преследованиями, когда его критикуют за допускаемые огрехи. Мы уже дошли до того, что Минюст обвинил правозащитный центр «Мемориал» в подрыве основ конституционного строя.

Важно подчеркнуть, что, когда государство сакрализируется и превалирует над обществом, оно теряет ощущения пульса жизни и не понимает, как живут его граждане. Примеров очень много, начиная со времен Марии Антуанетты, которая сказала, что раз у народа нет хлеба, пусть едят пирожные…  До такого неприкрытого цинизма у нас внешне дело не доходит, но на практике мы к этому быстро идем.

Возьмем сферу здравоохранения, где идет постепенное, но неуклонное урезание государственных расходов. Есть данные Счетной палаты по итогам прошлого года, что там возрастает доля платности, чем дальше, тем больше платность заменяет бесплатность. Психология очень простая: не можете получить бесплатно услугу – ну какая проблема? Идите, платите – и вас вылечат. Хотя мы все прекрасно понимаем, что с точки зрения семейных доходов наше общество в основном бедное, далеко не у всех есть возможность за деньги получать даже самые необходимые медуслуги, не говоря уже про косметологию, протезирование и т.д.

Отсюда вытекает хроническая недооценка роли человеческого капитала, пренебрежение государством своих обязанностей по его развитию. Но прекрасных уверений о том, что социальные программы – наш приоритет, произносимых с самых высоких трибун, хватит, наверное, на многотомное собрание сочинений. Как итог – государство уходит из социалки, простое население попадает в какую-то другую систему координат обеспечения своей жизнедеятельности. Если в советское время население было намертво привязано к государственной социалке и ничего не могло поделать без нее – и в школу надо ребенка отвести, и медицина была государственная, и культура, и пенсии платили только из бюджета, то сейчас, как показывают исследования, особенно в провинции, в деревне, в малых городах и даже уже в средних, а кое-где в крупных городах, люди перестают пользоваться государственными социальными услугами, которые, согласно Конституции, должны быть бесплатными. Это даже не вызывает открытых протестов, люди просто разворачиваются на 180 градусов и говорят: как-нибудь выживем, нам не впервой, у дедов-прадедов в давние времена социальные услуги были большой привилегией. И ведь как-то жили, даже всяких супостатов типа Наполеона и Гитлера побеждали.

Вот и получается ситуация, когда государство само по себе, население само по себе, два отдельных мира, которые пересекаются, может быть, только когда включен телевизор и нужно идти голосовать.

Притом что рейтинг Владимира Путина очень высок, люди перестали верить своему государству, они махнули на него рукой. Президент для них – олицетворение сакральности, а не подотчетный им политик.

В условиях, когда государство капсулируется и начинает обслуживать само себя, оно делает все так, как ему удобно. Конечно же, ему удобно каждый раз резать социальные расходы, потому что надо экономить деньги в бюджете и тратить с государственной точки зрения на более приоритетные задачи: на оборону, безопасность, на самое себя.

В условиях подобного все возрастающего капсулирования возможны две реакции со стороны населения. Первая – некий революционный взрыв, что бывало в истории. Правда, в российской истории самый свежий пример, пожалуй, пугачевщина. 1917-й год – творчество правящих элит, потом столкнувших подданных в кровопролитной Гражданской войне. 1991 год, когда снова схлестнулись верхи, а народ безмолвствовал, к счастью, обошелся без больших жертв, но СССР развалился.

И сейчас в России люди вряд ли вдруг опомнятся, выйдут на улицы и скажут: нет, хватит, давайте жить по-другому! Потому что очень далеко зашла деградация – и государства, и общества. Государство, существующее бесконтрольно и движимое мотивациями, направленными исключительно на реализацию собственного интереса, вольно или невольно начинает неэффективно распоряжаться бюджетными деньгами. Отсюда коррупция, масштабные хищения, мошеннические схемы. В таких условиях разложение государства происходит очень быстро и сильно, что крайне резко снижает его профессиональный уровень. Мы видим, какого рода решения принимаются и правительством, и Госдумой: они по своему качеству ниже даже по сравнению с тем, что было в 90-е годы.

Сильная деградация наблюдается и в обществе. Падает качество образования, состояние здоровья большинства внушает тревогу. Чего стоят недавно опубликованные данные о том, что у большинства российских выпускников школ отмечены те или иные хронические заболевания. Весьма незначительна и гражданская активность, что во многом можно объяснить целенаправленной политикой государства по удушению любого намека на «короткие поводки» в отношении себя. Но надо отметить, что важную лепту в общественную апатию вносят и стойкие, столетиями воспитанные поведенческие установки двоемыслия и обывательщины.

На Западе, который мы так не любим, но с которым – чуть что – сравниваемся, тоже бывают конфликтные ситуации между властью и обществом. Когда, например, несколько лет назад в Великобритании правительство из-за сложной экономической ситуации решило урезать дотации на высшее образование, студенты вышли на улицы Лондона. Но ни о какой революции речи и не шло в принципе. Проблему решили в рамках устоявшихся демократических процедур. А недавний кризис вокруг Греции? Несмотря на ожидания завистников европейской стабильности, ничего катастрофического не произошло, хотя у власти там по-прежнему «ультралевое» правительство.

Притирка государства и общества, нахождение баланса в их взаимодействии – очень сложный и тяжелый процесс, но в конечном счете создается то, что для нас должно являться образцом. И мы видим бесспорный результат, который даже не в функционировании демократии, гражданского общества и свободе СМИ, а в том, что подавляющая часть людей в Европе живет неплохо. И эта тенденция будет продолжаться: Европа и США выходят из экономического кризиса, а это значит, что благосостояние населения будет и дальше расти. А демократия, гражданское общество и СМИ – наиболее эффективные инструменты обеспечения этого.

Если вернуться к России, то как долго может продолжаться нынешняя ситуация мирного сосуществования двух параллельных, все меньше соприкасающихся миров – государства и общества? Еще недавно казалось, что достаточно ценам на нефть возвратиться на комфортный для нашего бюджета уровень 100 долларов за баррель – и эта с точки зрения государства идиллия продлится еще на десятилетия. Но эта мечта уже несбыточна: российская экономика в ее нынешней модели будет лежать на дне при любых ценах на мировых рынках сырья. Тем более что за кордоном быстро идут процессы реструктуризации энергетической сферы, которая все менее зависит от невозобновляемого природного сырья.

Поэтому российская казна – и без того весьма скромная – будет уменьшаться, как шагреневая кожа. Наиболее активная и перспективная часть населения будет (и уже начала) эмигрировать из страны, остальные окончательно переключатся в режим ежедневного выживания.

Понравится ли это тем, кто российское государство составляет, как это сейчас наблюдается? Думаю, что в какой-то момент это благодушие начнет исчезать. Худосочные коровы дают совсем мало молока. Государство просто вынуждено будет отказывать себе во всем, например в личном обогащении, демонстрации своего величия как подданным, так и окружающему миру. В частности, станут физически невозможными амбициозные планы по перевооружению Российской армии.

Еще один важный момент – прекратится поток бюджетных денег из Москвы для поддержки региональных элит. Что местные бароны станут делать? Увеличивать налоговый пресс на подвластное население? Так про худосочных коров я уже написал. Демонстрировать сепаратизм? Кое-где вполне вероятно. Внутренней стабильности России при любых раскладах это никак способствовать не будет.

И, наконец, обмеление финансового потока от экспорта нефти и газа уже вызывает трения внутри российского государства: еще некогда пышный пирог скукоживается без шансов на восстановление. Приведет ли это к разрастанию внутриэлитных конфликтов и в результате к изменению расстановки наверху? Посмотрим. Но очевидно, что стабильности российской державе это никак не прибавляет.