Научись онтокритике, чтобы перенаучиться жить

Неграмотными в 21-м веке будут не те, кто не могут читать и писать, а те, кто не смогут научаться, от(раз)учаться и перенаучаться. Элвин Тоффлер

Поиск по этому блогу

2013-02-17

Здравый смысл — первая жертва близорукой выгоды, или Как два психиатра разыгрывали в суде разум и безумие

Глубочайше уважаемый мною профессор Владимир Юрьевич Завьялов буквально сегодня опубликовал расшифровку стенограммы его прений с другим экспертом-психиатром в судебном заседании по делу о наследстве — «Заметки о выступлении в суде в качестве специалиста-психиатра по делу о признании продавца дома и участка недееспособной по якобы "слабоумию"». Все подробности дела читайте ниже в перепосте, а я, как всегда, лишь добавлю комментаторские «рамочки» к ещё одному яркому примеру развитого критического мышления (КМ). Мне самому приходилось напрямую сталкиваться и оппонировать сомнительным экспертизам в судебных делах, хотя и без прямого диалога с коллегой-противником, и наблюдать растерянность судьи, не обладающей ни знаниями, ни критериями для отделения более обоснованной экспертизы от, скажем так, менее обоснованной.

В описанном сюжете, как в капле воды, отражаются многие коллизии пересечений науки и обыденного сознания, формальной логики и прямой материальной выгоды, критического мышления и мышления эгоцентрического, честной дискуссии и манипуляции, опять же честного настоящего профессионализма и своекорыстного использования формального профессионального положения. Читатель, я полагаю, легко сам восстановит «белые пятна» судебной истории до получения полной картины отношений и интересов всех участников имущественной и профессиональной драмы, которые очевидны именно с позиций здравого смысла и реалистических представлений о сегодняшней российской жизни.

Отдельный затронутый сюжет — это состояние психологической и психиатрической профессии в современной России, уровень научной культуры и культуры дискуссии в этих областях. Если бы критическое (умелое, высокоорганизованное) мышление, включающее владение сократовым выспрашиванием и логикой, стало предметом прямого научения с детского сада, то дискуссии в любых судебных и научных заседаниях приобрели кардинально иной характер — принципиально более объективный и более продуктивный. Но такое обучение КМ — это прямая мощная угроза для манипулятивной и незаконной власти и для любителей всех видов коррупции и воровства, так что вряд ли можно в ближайшее время рассчитывать на господдержку проектов обучения КМ. Остаётся одно средство — гражданская самоорганизация и краудфандинг, т.е. общественное финансирование разработок и учебных площадок по КМ. А пока — очередной КМ-кейс:

«Какой такой здравый смысл? Я им в своей работе не пользуюсь…». 

Психиатр-эксперт с 15 летним стажем работы на судебном заседании в своей речи под запись

14 февраля 2013 года я выступал в суде города Объ в качестве специалиста по делу о признании сделки купли-продажи дома с землёй не действительной по причине «слабоумия» продавца – старой женщины (будем называть её «Х»). На момент разбирательства она уже умерла. За несколько лет до смерти она сначала написала завещание одной женщине (истица в данном процессе), которая ухаживала за ней и втёрлась в доверие, но потом передумала и завещание аннулировала. Все необходимые документы были нотариально зарегистрированы. Потом она продала свой дом и участок другим людям (ответчики в суде), и отправилась проживать в дом престарелых. Договор купли-продажи прошёл все стадии гос. регистрации. Ни у кого из оформлявших сделку не было подозрений, что «Х» слабоумна. При поступлении в дом престарелых психиатр не нашёл никаких признаков слабоумия. Дом и участок был перепродан ещё раз. И тут появилась та, которой было отказано в наследстве (не родственница) – очень активная, наглая женщина. Она выкрала «Х» из дома престарелых (взяла её якобы в домашний отпуск), привела к психиатру на «добровольное психиатрическое освидетельствование», получила документ о «деменции» у «Х» и стала истцом по делу о непризнании сделки купли-продажи. По её инициативе «Х» прошла психолого-психиатрическую экспертизу, на которой была признана недееспособной, вновь отправлена в дом престарелых, где через год умерла. Суд о признании её недееспособной длится ровно три года. Судья никак не может решить, кто прав. Я, как приглашенный специалист полгода назад ещё дал своё заключение об экспертизе, в котором усомнился в правильности диагностики слабоумия, всё подробно изложил в своём заключении. Этого оказалось не достаточным. Меня и психиатра-эксперта вызывали в суд, чтобы в очном споре найти истину. Вот некоторые эпизоды нашей дискуссии, которые раскрывают «кухню» современной российской системы правосудия и роли в ней психиатров-экспертов.

Я. «Для решения вопроса об общественном признании человека психически больным и лишения его прав на управление собственным имуществом нужно пользоваться здравым смыслом, а не специальными, клиническими знаниями. Психическая несостоятельность должна быть очевидной для всех, кто контактировал с данным лицом. Все здоровые и взрослые люди прекрасно отличают психическую норму от психической патологии. Так сказано в Гавайской декларации Всемирной психиатрической ассоциации ещё в 1968 году, для остановки злоупотреблений психиатрической диагностикой».
Психиатр-эксперт. «Какой такой здравый смысл? Я им в своей работе не пользуюсь! Может им и пользуются какие-то независимые психиатрические организации. Я – нет! Если бы я пользовался здравым смыслом, меня бы убили мои коллеги!»
Судья (обращаясь ко мне). «Вы хотите сказать, что обычные люди, не обладающие психиатрическими знаниями, могут определить психически здоров человек или нет?»
Я. «Да, Ваша честь. Любой здоровый человек, включая судей, (и больные также, как показывает практика) могут отличать поведение психически здорового человека от поведения душевно больного, а тем более – слабоумного человека. Более того, доказано, что у ребенка 4-5 лет формируется представление о том, что другой человек обладает психикой, отличной от его психики. Это называется «теорией психики».
Адвокат истицы. «Но ведь только психиатры могут выявить тонкие психические нарушения».
Я. «Да. Психиатры выявляют такие тонкие расстройства, которые есть практически в всех людей. Несколько лет назад, во время «дня психического здоровья» главный психиатр Новосибирской области Г.И. Прокофьева, выступая на телевидении, ответила на вопрос журналиста «есть ли психически здоровые люди», так: психически здоровых людей нет, все люди немножко больны психически, но не настолько, чтобы всех тут же начинать лечить. Я тоже выступал на телевидении в тот же день, и также отвечал на этот же вопрос: психически здоровые люди есть, их преобладающее большинство».
Судья. «Но психиатры видят то, что не видят обычные люди, не специалисты.»
Я. «Душевно больные люди видят и слышат то, чего не видят и не слышат обычные здоровые люди».
Судья. «На что Вы намекаете?» Я. «Психиатры сами признают, что они не знают, что такое «психическое здоровье», нет теории психического здоровья, но есть большая и противоречивая теория психической патологии, включая «психопатологию обыденной жизни Фрейда».

Я. «За полгода до экспертизы, которая установила «деменцию», гражданка «Х» написала письмо из дома-интерната. Это было обычное бытовое письмо малограмотного человека, однако со знаками препинания, чётким разделением предложений, помарками, которые говорят о продумывании стиля изложения. Как может якобы «слабоумный» человек обдумывать и реализовывать доброжелательно-любезный стиль письма, исправлять самой же допущенные орфографические ошибки и объединять украинские и русские слова?»
Психиатр-эксперт. «Я не знаком с этим письмом». Читает письмо, но ничего не комментирует и не заявляет.
Адвокат истицы (обращаясь к психиатру-эксперту). «Если это письмо приобщить к делу, изменит ли оно ваш вывод о том, что «Х» была слабоумной?»
Психиатр-эксперт. «Нет, не изменит».
Адвокат истицы (к судье). «Ваша честь! Тогда это письмо не надо приобщать к делу».
Я. (комментарий). Вот способ устранения противоречий – всё, что не соответствует принятой концепции (в данном случае – «слабоумие «Х»), устраняется из анализируемого материала.

Я. «После продажи дома «Х» была оформлена в дом-интернат для престарелых людей. Её осмотрел психиатр, ваш коллега, и не выявил ничего, кроме «лёгких когнитивных расстройств». Как это увязывается с признаками слабоумия, которые были установлены через несколько месяцев во время «добровольного психиатрического освидетельствования»?
Психиатр-эксперт. «Описание психического состояния «Х» при осмотре психиатра настолько расплывчато, что это можно интерпретировать как угодно».

Я. «В заключении «добровольной психиатрической экспертизе» указано, что «Х» не смогла ответить на вопрос, где она находится, сбивчиво говорила о ком-то и на этом основании ей выставлен диагноз «деменция» без всяких других пояснений. Этого достаточно, чтобы признавать её «слабоумной»?
Психиатр-эксперт. «Вполне. Мы доверяем мнению психиатров-экспертов, наших коллег».
Я. «Но как может «слабоумный» человек прийти самостоятельно на «добровольную психиатрическую экспертизу»?
Психиатр-эксперт. «Её привели, а мы не интересуемся, кто её привёл. Мы разговариваем с испытуемыми с глазу на глаз в кабинете, а тот, кто привел, например, риелтор, сидит в коридоре. Мы даём испытуемому бланк о добровольном психиатрическом освидетельствовании и спрашиваем испытуемого, согласен ли тот на добровольную экспертизу».
Я. «Она согласилась?»
Психиатр-эксперт. «Да, она правильно назвала себя, согласилась на освидетельствование и подписала документ».
Я. «И сразу после этого она потеряла ориентировку и не смогла ответить на вопрос, где она находится?»
Психиатр-эксперт. «Да, так написано в заключении – «не смогла ответить на вопрос, где она находится». Это является признаком слабоумия».
Я. «А как точно называется ваше учреждение?»
Психиатр-эксперт (сбивчиво, с третьего раза правильно называет учреждение).
Я. «Пожалуйста, назовите адрес учреждения».
Психиатр-эксперт. «Эээ…улица Т…9 «А» или 3 «А», я всё время путаю…»
Судья. «Я тоже путаю, дом 9 или 3».

Психиатр-эксперт. «Мы, психиатры-эксперты, тщательно выявляем все факты и обстоятельства дела и соотносим симптомы с юридической ситуацией».
Я. «Уважаемый коллега, что означает «соотносим симптомы с юридической ситуацией»? Не означает ли это, что вы произвольно выбираете симптомы для той или иной юридической ситуации, например, для отзыва завещания одни симптомы («легкие когнитивные расстройства»), а для непризнания договора купли-продажи другие симптомы (признаки сосудистой деменции)?»
Психиатр-эксперт. «Нет, Вы меня не так поняли. Мы не устанавливает связь между симптомами и юридической ситуацией, а выявляет только соотношение между ними».
Я. «То есть соотношение симптомов «деменции» при написании завещания одни («легкие когнитивные расстройства», установленные врачом-психиатром уже после продажи дома), а при заключении сделки купли-продажи другие (слабоумие и недееспособность). Но ведь это скрытое признание того, что договор дарения – правильный (и истица выигрывает дело), а отмена завещания и продажа дома – не правильные, вызванные слабоумием «Х» (и ответчики проигрывают). Ваша честь (к судье), психиатр-эксперт превышает свою компетенцию!
Судья. «Это мне решать, кто выходит за рамки своей компетенции, а кто нет. У Вас есть ещё вопросы?»

Я. «Ваша честь! Эксперт-психолог приводит обобщенные характеристики, которые противоречат друг другу. Например, «зависимость от средовых влияний и внушаемость» и «требовательность к соблюдению другими общепринятых норм и правил поведения». Последнее свойство никак не вяжется с заключением экспертов о том, «Х» «не понимает значения своих поступков и не руководит ими». Как же тогда она требует от других «соблюдения норм и правил»? Чтобы такое требовать необходимо знать нормы и правила общежития, а это противоречит другому выводу об «утрате запаса жизненных знаний», необходимо иметь волю требовать и контролировать ход исполнения этих правил, а следовательно - замечать ошибки и понимать, что это именно ошибки, отклонения от правил. Слабоумному это не под силу. Как все эти противоречивые суждения можно однозначно толковать?
Психиатр-эксперт. «Со стороны психолога это – игра слов. Психолог отдельно записывает свои выводы и расписывается за свои слова».
Я. «Ваша честь! Может и все записи психиатров-экспертов – «игра слов»?

Так не спеша проходила дискуссия, которая ни к чему не привела. Судья и на этот раз ничего не решила. Вернее, решение было принято – повторная психолого-психиатрическая экспертиза (посмертная), но теперь уже в г. Томске. Посмотрим, что на всё это скажут томские психиатры-эксперты!

В.Ю.Завьялов
Профессор, доктор медицинских наук,
руководитель группы научной валидизации дианализа
и полимодальной психотерапии лаборатории психофизиологии,
НИИ физиологии Сибирского отделения академии медицинских наук РФ
www.dianalyz.ru

2013-02-16

Как стать разумнее (=критичнее к себе и своим представлениям), или Трезво об Интернете и людях (к переводу статьи Д. Адамса)

Моя лента в FriendFeed принесла ссылку на перевод замечательно здравомысленной статьи Дугласа Адамса «Как перестать беспокоиться и начать любить интернет». Это очень хороший пример целого ряда навыков критического мышления, достойный внесения в хрестоматию по научению объективному реалистическому взгляду на вещи, что составляет сердцевину критического рационализма. Собственно статья ниже:

Дуглас Адамс. Как перестать беспокоиться и начать любить интернет

13.02.2013
Эта статья впервые опубликована в рубрике «Обзор новостей» газеты The Sunday Times от 29 августа 1999.

Пару лет назад или около того я был гостем передачи Start The Weel, на которой очень заслуженный журналист сообщил мне, что весь этот интернет — просто преходящая причуда вроде любительского радио в пятидесятые, и что если я думаю иначе, то попросту достаточно наивен. Очень британская черта — вероятно, вполне естественная для страны, которая потеряла империю, а обрела Мистера Блобби — подозрительно относиться к переменам.

Но изменения реальны. Я не думаю, что кто-то сейчас станет спорить с тем, что интернет становится важной частью нашей жизни. Тем не менее, он очень нов для нас. Если, например, какое-то преступление было «спланировано через интернет», телекомментаторы всё ещё считают важным упомянуть этот тревожный факт. Они не потрудятся сообщить о том, что преступники использовали телефон или М4, или что они обсуждали свои подлые планы «за чашкой чая», хотя в своё время всё это было новым и противоречивым.

Также в ходу необычный способ, которым отдельные ведущие BBC и журналисты (да, Хамфрис младший, я говорю о тебе) произносят интернет-адреса. Они говорят: «ввв ТОЧКА… бибиси ТОЧКА… ко ТОЧКА… юкей СЛЭШ… тудэй… СЛЭШ…» и так далее, и делают это так, что становится понятно: у них нет ни малейшего понятия о сути этих новомодных штук, однако подразумевается, что вы, слушатели, вероятно знаете, что всё это значит.

Полагаю, предыдущим поколениям приходилось стараться изо всех сил, чтобы разобраться с изобретением телевизора, телефона, кинематографа, радио, автомобиля, велосипеда, печати, колеса и так далее. Однако, определённым образом мы, кажется, учимся понимать, как работают эти вещи:
  1. всё в мире, что изобретено на момент вашего рождения, нормально;
  2. всё, что изобретают после вашего рождения и до того, как вам исполнится тридцать, невероятно увлекательно и изобретательно, а при небольшом везении на этом можно сделать карьеру;
  3. всё, что изобретают после того, как вам стукнет тридцать, идёт вразрез с естественным ходом вещей, и это начало конца той цивилизации, какой мы её знаем — до того момента, пока изобретение не просуществует десяток лет, после чего оно постепенно оказывается вполне приемлемым.
Примените этот список к фильмам, рок-музыке, текстовым редакторам, чтобы определить ваш возраст.

Субъективное восприятие, безусловно, дурачится над нами. К примеру, «интерактивность» — один из тех неологизмов, какие мистер Хамприс любит прихватить словесным пинцетом, но причина, по которой нам внезапно понадобилось такое слово, состоит в том, что в течение этого века доминировали неинтерактивные формы развлечения: кино, радио, музыка в записи и телевидение. До того, как они появились, все развлечения были интерактивными: театр, музыка, спорт — исполнители и аудитория были вместе, и даже почтительно тихая публика своим присутствием влияла на то, как разворачивалась та драма, ради которой она собралась. Специальное слово для интерактивности было не нужно — так же, как нам (пока что) не нужно специальное слово для обозначения человека с единственной головой.

Я предвижу, что история покажет: «нормальные» господствующие медиа двадцатого века были лишь отклонением. «Я вас умоляю, мисс, вы утверждаете, что они могли только сидеть и смотреть? Они ничего не могли делать? Неужели никто не чувствовал себя ужасно оторванным, отчужденным и незначительным?»

«Да, дитя, и поэтому все они сошли с ума. До Реставрации».

«Что это была за Реставрация, мисс?»

«Конец двадцатого века. Когда вернули интерактивность».

Интернет всё ещё очень нов, и поэтому мы до сих пор не совсем понимаем, что это. Мы принимаем его за вид издательства или вещания, потому что мы привыкли делать это. Так много людей жалуется, что в интернете полно мусора, или что в нём господствуют американцы, или что не нужно доверять всему, что вы читаете в вебе. Представьте, что вы пытаетесь применить такую критику к тому, что слышите по телефону. Конечно, вы можете «доверять» тому, что люди говорят вам через веб, не больше, чем вы «доверяете» сообщаемому через мегафоны, почтовые открытки или рестораны. Вырабатывать социальную политику относительно того, кому и почему вы можете доверять — это то, для чего, вполне буквально, развилась большая часть нашего мозга. По какой-то сумасшедшей причине мы отключаем этот естественный скепсис, когда имеем дело с любым медиа, требующим для своего существования большого объема работы и ресурсов, или медиа, которому мы не можем без труда возразить — такому как газеты, телевидение или гранит. Отсюда «высеченный в камне». Нас должно волновать не то, что мы не можем доверять тому, что читаем в интернете — естественно, мы не можем, это всего лишь разговоры людей; а то, что мы вообще поддались привычке верить тому, что мы читаем в газетах или видим по телевизору. Это ошибка, которую никто, кому встречался когда-нибудь настоящий журналист, не допустит никогда. Одна из важнейших вещей, которым возможно научиться в интернете — это то, что никаких «их» не существует. Есть лишь огромное множество «нас».

Конечно, с интернетом много что не так. Например, лишь ничтожно малая часть мирового населения пока что подключена к сети. Недавно слышал, как какой-то знаток доказывал на радио, что интернет навсегда останется ещё одним непреодолимым барьером, разделяющим богатых и бедных — по той причине, что компьютеры всегда будут дороги сами по себе, что к ним приходится покупать много дополнительных устройств вроде модемов, и что программы нужно обновлять. Список впечатляющий, но не выдерживает и беглой проверки. Цена на мощный компьютер, который раньше по стоимости был сравним с реактивным самолётом, теперь ниже цены цветного телевизора и продолжает стремительно падать. Большинство модемов в наши дни встроены, а автономные устройства стали настолько дешёвым изделием, что компании вроде Hayes, чей бизнес единственно состоял в их производстве, разоряются. Как известно, интернет-программы Microsoft и Netscape бесплатны. Тарифы на телефон в Великобритании всё ещё высокие, но они падают. В США местные звонки бесплатны. Другими словами, стоимость соединения стремительно приближается к нулю, и по очень простой причине: ценность веба увеличивается с каждым, кто к ней присоединяется. В интересах всех, чтобы цены падали всё ниже и ниже — до тех пор, пока каждый человек на земле не будет подключен.

Другая проблема с сетью состоит в том, что это всё ещё «технология», а «технология» — как её незабвенно определил учёный Брэн Феррен — это «штука, которая пока что не работает». Мы не думаем о стульях как о технологии, мы думаем о них как о стульях. Но было время, когда мы ещё не определили, сколько у стульев должно быть ножек, какой они должны быть высоты, и они часто «ломались», когда мы пытались их использовать. В скором времени компьютеры будут так же обыденны, их будет так же в избытке, как стульев (а через пару десятилетий и около того — как листов бумаги или песчинок), и мы перестанем отдавать себе отчет в их существовании. Более того, я уверен, что мы оглянемся на это десятилетие и изумимся тому, как мы могли когда-то делать то, что мы с ними делали ради «производительности».

Но самая большая проблема состоит в том, что мы всё ещё первое поколение пользователей, и, несмотря на то, что мы изобрели сеть, нам она всё ещё не до конца понятна. В книге «Язык как инстинкт» Стивен Пинкер объясняет разницу между пиджином и креольским языком. Пиджин появляется, когда смешиваются разные люди — обычно рабы — которые выросли со своим языком, но не говорят на языке других. Им удается кое-как создать грубый и быстрый жаргон, состоящий из кусочков разных языков. Он позволяет им ладить, но практически лишён грамматической структуры как таковой.

Первое поколение детей, рожденных в таком сообществе, берёт эти раздельные куски языка и трансформирует их во что-то новое, с богатой естественной грамматикой и словарём, и получившийся язык называется креольским. Грамматика — это всего лишь естественная функция детского мозга, и дети применяют её ко всему, что попадётся им под руку.

То же происходит и с коммуникационной технологией. Большинство из нас всё ещё, запинаясь, пользуются её пиджин-версией, близоруко косясь на эти штуки размером с холодильник на наших письменных столах, не совсем понимая, куда отправляется электронная почта и проклиная каждый звонок мобильного. Наши дети, тем не менее, занимаются чем-то совершенно иным. Ристо Линтури, член исследовательского центра телефонной корпорации Хельсинки, цитируемый журналом Wired, описывает необычное поведение детей на улицах Хельсинки, у каждого из которых есть мобильный телефон с поддержкой текстовых сообщений. Они не обмениваются важной информацией о бизнесе, они просто болтают, остаются на связи. «Мы стадные животные, — говорит он. — Эти дети объединены в своё стадо, они всегда знают, куда оно движется». Он уверен, что вездесущая беспроводная коммуникация «вернёт нас к формам поведения, которые были естественными для нас, и уничтожит те формы, к которым привели ограничения технологий».

Мы прирожденные жители деревни. На протяжении большей части истории человечества мы жили очень маленькими сообществами, в которых каждый знал каждого. Но постепенно нас стало слишком много, и наши сообщества сделались слишком большими и разрозненными, нам стало трудно чувствовать себя их частью, а наши технологии не справлялись с задачей нашего сближения. Однако ситуация меняется.

Интерактивность. Коммуникация «многих со многими». Повсеместное подключение. Эти неуклюжие новые понятия для частей нашей жизни, которым мы, до того как их потерять, даже не думали давать названия.

Перевод: Глеб Калинин, редактура: Александр Ильин.

Оригинал статьи.

Posted by Глеб Калинин 13.02.2013

2013-02-12

Праздник людоедов

Радио ЭХО Москвы :: Праздник людоедов / Комментарии

Так, в Каргопольлаге смертность составила 18,53% (умер каждый шестой-седьмой), в Тайшетлаге - 21,05% (умер каждый пятый), а в Кулойлаге - 24,29% (здесь за год умер почти каждый четвертый заключенный, это абсолютный "антирекорд" ГУЛАГа в невоенном 1938 году).

В одиозном и печально знаменитом концлагере Бухенвальд в 1938 г. уровень смертности колебался у 10% отметки. В Дахау эта цифра была еще ниже. Сравните относительные показатели смертности в лагерях с удельными цифрами смертности, приведенными выше.

Это не мемуары лагерников, не работы Солженицына и Шаламова, это архивные данные самого ГУЛАГа.

Иначе говоря, САНО ГУЛАГ статистически точно зафиксировал: лесные лагеря в невоюющем СССР 1938 г. было настолько катастрофичны, что превосходили Бухенвальд в тот страшный год в относительных и абсолютных показателях. Это дает представление о степени катастрофы в мировом контексте в лесных лагерях ГУЛАГа, в том числе и Усольлага.

И что мы празднуем в таком случае?

Избранное сообщение

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Популярные сообщения