Онтокритика — это базальнейшее основание социальной грамотности личности и любой профессиональной специализации.
КОРНИ: Критика, Онто-логика, Рациональность, Наука, Инженерия
Мысли для начала... мышления
Неграмотными в 21-м веке будут не те, кто не могут читать и писать, а те, кто не смогут научаться, от(раз)учаться и перенаучаться. Элвин Тоффлер
Эта публикация основана на статье «Перевернутое общество» из газеты «Ведомости» от 23.05.2014, №91 (3595).
Стоит хорошо помнить обо всем том, чего российское общество было искусственно лишено в силу особенностей нашей истории. Советский Союз был экспериментом по ускоренному и управляемому общественному развитию. Наши деды и прадеды пережили нечто вроде контролируемого социального взрыва. Руководящая и направляющая сила, коммунистическая партия, на протяжении жизни всего лишь одного поколения(например, мой дед был типичным представителем этого поколения) превратила общество из аграрного в индустриализованное и городское.
Результаты пережитого эксперимента, ставшие ощутимой реальностью в годы развитого социализма и постсоветское время, в чем-то похожи на развитый мир. Грамотность стала почти поголовной, образование и медицина стали доступнее, чем когда-либо в российской истории. Мы получили городское образованное население. А в силу резко сократившихся размеров семей имеем демографическую структуру, в чем-то напоминающую богатое европейское общество -- за вычетом высокой продолжительности жизни. Отказ от плановой экономики и переход в начале 1990-х к неконтролируемому рынку добавили в эту смесь дикий капитализм. Благодаря капитализму советское почти эгалитарное общество расслоилось: проигравших стало много, выигравших -- сравнительно немного. Появились богатые, но одновременно начал развиваться общественный слой, напоминающий средний класс. Небольшая часть общества -- возможно, около 10% -- стала частью большого мира благодаря путешествиям, образованию и контактам с коллегами из-за рубежа.
Наша современность внешне очень похожа на современность в странах богатого мира -- те же предметы, та же техника, та же одежда. Сегодня это очевидно, как никогда. Но сходство это внешнее. Нашей современности, полученной в пробирке советского эксперимента и горниле постсоветского капитализма, чего-то не хватает.
Не хватает того, что отметалось в процессе строительства, а потом и в годы дикого капитализма. Общественным процессам и в СССР, и в постсоветской России не хватало добровольности, естественности и органичности. Переток населения из деревни в город -- естественный процесс, через который проходят все общества. Но у нас он был проведен силой. Руководители эксперимента изымали из своей формулы все, что им казалось лишним или вредным.
Лишнее и вредное -- это защита прав, в том числе права собственности, и представительство частных интересов на общественном уровне. Это значимое отсутствие -- зияющая пустота, которая и есть главное отличие российского общественного устройства от западных аналогов.
В последнее время ощущение перевернутости усилилось. Частное и публичное меняются местами. То, что должно оставаться внутренним делом, например религиозная вера и сексуальная ориентация, выносится на поверхность и становится предметом регулирования. На публике люди чуть ли не кричат о своей религиозности. А то, что должно быть делом публичным, -- выбор людей на высшие должности в государственной системе, обсуждение стратегии развития всей страны -- скрывается и является, по сути, частным делом некоторой группы людей.
Возможно, единственный внешний признак разумного человека, заметный в разговоре собеседнику, который также считает себя разумным, это способность переспрашивать. Российские власти и взятые ими на абордаж СМИ решили от такого разговора с гражданами своей собственной страны любой ценой уклониться. Лишённые права переспрашивать забыли, как и зачем это делать.
Услышать чеченскую речь - Слова с Гасаном Гусейновым
В советском законодательстве была статья, каравшая «за распространение заведомо ложных сведений, порочащих советский общественный и государственный строй». Этот неграмотно сформулированный закон, ибо слово «ложь» по-русски не нуждается в тавтологичном эпитете «заведомая», стал карательным инструментом против любого инакомыслия, потому что любые сведения о советском строе можно было квалифицировать как ложные, включая отсутствие этого строя. Вот сейчас, например, советского строя давно нет, а закон продолжает действовать и воспроизводить как событие преступления, так и его состав.
Сравнительно редкое явление – полное отключение интроспекции (т.е. переспрашивания себя самого) за счет голой рефлексии – возбуждения в результате услышанных речей – мы и наблюдаем сегодня.
Возможно, единственный внешний признак разумного человека, заметный собеседнику, который также считает себя разумным, это способность переспрашивать. Способность переспрашивать свидетельствует, во-первых, просто о том, что собеседник тебя слушает. Во-вторых, способность переспрашивать означает и вот что: собеседник готов признать возможность недопонимания им самим того, что говоришь ты, а тобой – того, что говорит он. При условии, что и ты слушаешь собеседника, и ты признаёшь возможность недопонимания с твоей стороны, только и возможен диалог, разговор.
Российские власти и взятые ими на абордаж СМИ решили от такого разговора с гражданами своей собственной страны любой ценой уклониться. Лишённые права переспрашивать забыли, как и зачем это делать.
О чём же должны были бы переспросить себя и свои СМИ вменяемые граждане РФ?
Вопрос первый.
Вы, друзья, из месяца в месяц пересказываете нам, что происходит на востоке Украины. Вы показываете пресс-конференции то с бежавшим оттуда президентом Януковичем, то с бывшим премьер-министром Н.Азаровым, то с бывшим депутатом О.Царёвым. Но с тех пор как Верховный совет Украины избрал временного президента и назначил временного премьер-министра, вы не провели с ними ни одного интервью, не дали им слова ни на одном подведомственном канале.
Перед россиянами выступал кто угодно, но почему-то ни разу еще этой возможности не получили законно избранные или назначенные временные руководители Украины.
Этот вопрос – почему? – россияне своим властям и своим СМИ не задают никогда. Знают, что ответа не дождутся?
Далее. В Украине на 25 мая запланированы досрочные президентские выборы. В прямом эфире Украины день за днем шли теледебаты всех участвующих в выборах кандидатов. Кроме того, в прямом эфире проходили дебаты и между сторонниками кандидатов.
Почему российские ТВ никогда не показывают украинские дебаты – ни те, что идут по-русски без перевода, ни те, что идут по-украински, с субтитрами, например?
Ответ один: потому что всего за один вечер станет ясно, что вся пропагандистская машина РФ производит ложь – и о «фашизме» в Украине, и о преследовании русских, и об угрозе со стороны НАТО, и о «пятой колонне» в самой России. Если же выяснится, что и украинские фашисты не фашисты, что жидобандеровцы не жидобандеровцы, что НАТО наплевать на Российскую Федерацию до тех пор, пока федерация эта не лезет в соседние страны со своим представлением о "федерализации" этих стран, — вот тогда окажется, что отвечать за это придётся не только руководству страны и СМИ, но и всем молчаливым гражданам, которые, как старая собака, все понимают, но не могут ничего сказать на членораздельном человеческом языке.
Но почему все-таки российские зрители не зададут такой простой вопрос своим СМИ и своему начальству?
Да потому что боятся испортить себе настроение. Гражданам хочется, чтобы вторичный продукт пропаганды лился на головы хоть с каким-то смыслом. Но найти этот смысл в окружающей действительности не представляется возможным. Иначе говоря, вся пропагандистская машина РФ производит на гора заведомую, самим её машинистам очевидную ложь. Граждане это понимают и кипятятся, когда им мягко напоминают об этом. Потому что обидно.
Обидно, когда на слово «Украина» и «Крым» им приходится отвечать «Косово» и «Ирак».
- За что ты изнасиловал и обокрал племянницу?
- За то, что несколько лет назад один мужик в другой стране – по телеку показывали! – изнасиловал и ограбил соседку!
Люди, для которых названия других стран – «Сирия», «Косово» или «Ирак» – стали аргументом в споре о роли РФ в делах Украины, расписались в точно таком же расставании с логикой. Их не может извинить никакая аргументация. Даже вера в слова об «информационной войне», в которой российские пропагандисты проигрывают-де ("платят-то хуже!") опытным и высокооплачиваемым западным.
Наконец, из кармана спорящего вынимается самый последний аргумент: да, врут наши СМИ. Но разве у них – иначе? Врут, мол, точно так же. Все, мол, одним мирром мазаны.
Все да не все. Если тебе кажется, что кто-то врёт о тебе, о твоем правительстве и о ваших общих намерениях, спроси, задай вопрос, поговори, разоблачи, наконец, чужую ложь.
Если ты молчишь, то только по одной причине: ты подозреваешь, что твой противник в этом противостоянии окажется прав, а ты – нет. И на его стороне не более ловкие приемы пропаганды, а просто более достоверные сведения. Доступные всем на твоём родном языке.
А час истины пробил для РФ не тогда, когда бывший президент Украины В.Ф.Янукович бежал из Киева в Москву, а когда такие же солдаты империи из РФ вторглись без опознавательных знаков на территорию Украины и сначала захватили Крым и Севастополь, а потом приступили к патрулированию Донбасса и Луганщины.
Но как переспрашивать людей в масках? Главное – на каком языке? Сейчас, говорят, к уничтожению государственности Украины приступили, по-видимому, самые боеспособные части РФ – бывшие сепаратисты из Чеченской республики во главе с Рамзаном Кадыровым. Или это все-таки умиротворение хунты? Или гуманитарное посредничество? И это природная стеснительность заставляет этих людей прятать лица под балаклавой? Но рыцари все равно заметны.
«Когда нас посадили в машину, где мы услышали чеченскую речь, мне сразу полегчало. Я понял, кто вмешался», — заявил коллегам из России задержанный в Украине журналист Сайченко.
Не увидев лиц, закрытых масками, московско-грозненский пропагандист молниеносно сделал правильный вывод. Помог, можно сказать, сплочению бывших террористов-сепаратистов с российскими военными властями в противостоянии новому врагу – Украине и украинцам.
За высказыванием журналиста Сайченко есть и важная для этого нового врага скрытая угроза: услышав в эфире или из окопа речь на незнакомом языке, поди догадайся, какие чувства тебе испытывать – облегчения или уныния.
Да и все ли в России выучили уже чеченский язык?
Просто чтобы хоть иногда испытывать столь приятное чувство облегчения.
В том числе и оттого, что не надо переспрашивать. И так все ясно.
Чем дольше длится имперский сон русского народа, тем тяжелее будет его пробуждение, а можно и не проснуться от передозировки патриотизма
Чем дольше длится имперский сон русского народа, тем тяжелее будет его пробуждение, а можно и не проснуться от передозировки патриотизма
REUTERS
Начало XX века совпало с концом викторианской эпохи, ставшей пиком расцвета Британской империи. Приблизительно этим же временем Ричард Пайпс датирует начало Первой русской революции, которая потрясла основы Российской империи (Виктория умерла в 1901 году, русскую революцию Пайпс отсчитывает от волнений петербургских студентов 1899 года). Более 100 лет человечество имело и отчасти продолжает иметь возможность наблюдать процесс распада двух великих империй — морской и сухопутной. Ни в первом, ни во втором случае этот процесс нельзя считать завершенным — ни в политическом, ни тем более в психологическом отношении. Однако судьбы империй сложились диаметрально противоположным образом.
Пока одна приспосабливалась к новым временам, вторая пыталась забыться беспокойным сном, изредка просыпаясь от грохота революций. В итоге Британия в исторически сжатые сроки лишилась подавляющей части своих территорий, но сумела преобразоваться в национальное «политическое государство», проконвертировав военное могущество в экономическое господство. А вот распад Российской империи обернулся длительным, многоступенчатым процессом, где вслед за активной фазой следует долгая пауза и формируется некое «плато стабильности». При этом никакого движения в сторону формирования национального государства не происходило, а чудовищные по размерам людские и материальные ресурсы сжигались ради поддержания военного могущества слабеющей сверхдержавы на уровне, достаточном для обороны необъятных территорий от «всего человечества».
Гибель Империи — часть третья
Российская империя взошла на свой Эверест где-то в середине XIX столетия. Все, что случилось после, — это впечатляющая картина растянувшегося на столетия разложения. Три русские революции, уместившиеся на крошечном пятачке двух первых десятилетий XX века, потрясли основание Империи и обрушили ее величественный монархический фасад. Но в целом здание устояло, за исключением нескольких пристроенных в позднейшую эпоху «флигелей», которые стали самостоятельными домостроениями (вроде Польши и Финляндии). Из первого кризиса Империя вышла существенно потрепанной, с «обломившимися краями» и измененным до неузнаваемости идеологическим профилем, но сохранившей контроль над большей частью своих владений.
За счет тотальной идеологической, политической и экономической мобилизации ресурсов общества Российской империи удалось сохраниться под брендом «СССР». Более того, она даже смогла создать «транзитную цивилизацию», обычно называемую «советской», которая просуществовала около 70 лет и оставила глубокий след в истории русской культуры. К сожалению, это не смогло приостановить процесс распада, а только замедлило его. В конце 80-х годов он вступил в свою вторую фазу, и на этот раз «краешками» дело не ограничилось. Иммунитет империи был ослаблен настолько, что она практически не оказала сопротивления центробежным силам. Зато последствия оказались более разрушительными: от ядра отвалилась практически вся периферия, где титульные этносы имели зачаточную государственную инфраструктуру.
Тем не менее, именно благодаря мирному характеру распада СССР, России чудом удалось стабилизировать ядро империи. Многие из тех, кто сегодня проклинает Горбачева за развал страны, вряд ли отдают себе отчет в том, что если бы процесс тогда пошел так, как сейчас, то самого предмета дискуссии уже давно бы не существовало.
Однако обеспечить устойчивость системы старыми методами за счет новой тотальной мобилизации общества не получилось. Оказалось, что дважды войти в одну и ту же идеологическую воду невозможно. Импортный, к тому же плохо усвоенный либерализм не подходил для целей сохранения империи, а собственными силами произвести на свет что-то, хотя бы издали сопоставимое по своей мощи с «русским коммунизмом», не получилось.
Поэтому Россия превратилась к началу XXI века в «политтехнологическую» империю, которую удерживают от распада не столько «духовные скрепы», сколько дешевые трюки.
Ее благополучие покоится на «трех китах»: манипуляции массовым сознанием, использовании криминала в качестве «четвертой власти» и подавлении социального протеста за счет перераспределения части «природной ренты» в пользу населения.
Поскольку ни одна из причин, в свое время приведших к распаду СССР, так и не была устранена, то возобновление дезинтеграции было лишь вопросом времени.
Эта хрупкая стабильность, поддерживаемая «в ручном режиме», исчерпала себя уже к концу второго срока Путина. На его третьем сроке империя снова напоминала «змею, пережившую свой яд».
С началом «болотного» процесса стало понятно, что она «подсела на штык». Чтобы слезть со штыка, она решила экспортировать свои внутренние проблемы и выплеснуть революцию наружу.
Начало третьей фазы распада империи ознаменовалось серией военных конфликтов «местного значения», которые возникли практически ниоткуда, как Всадники Апокалипсиса. Воюя, империя продлевает себе жизнь.
Российско-украинская война оказалась столь стремительной, что большинство в России (но не в Украине) даже не успело осознать, что это была именно война. Впрочем, история знает примеры как более скоротечных, так и более бесславных войн. То, что оккупация Крыма произошла практически без единого выстрела, ничего не меняет. К тому же все остальные атрибуты военного времени, и в первую очередь политическая и психологическая мобилизация общества, присутствуют сегодня в России даже в избыточном количестве.
Эта война, которая кому-то кажется наступательной, на самом деле является глубоко оборонительной. Империя не нападает, а защищается, выторговывая себе историческое время.
Чтобы затормозить распад, обществу в вену впрыснули патриотический морфий. Как и любой наркотик, он способен снять боль и создать ощущение эйфории, но это вряд ли можно считать решением проблемы. У России есть два пути: либо она вынуждена будет потреблять все большие и большие дозы этого морфия, двигаясь от одной войны к другой (и рано или поздно погибнет от передозировки патриотизма), — либо в самом недалеком будущем ее ждет ломка.
В плену имперских сновидений
Россия забылась успокоительным сном, и ей снится, что она СССР.
На самом деле современная Россия похожа на Советский Союз, как Луна на Солнце, — она светит отраженным светом. Причем источник этого света давно находится в небытии. В этом «потустороннем» царстве общество-призрак, управляемое государством-тенью, озабочено лишь тем, чтобы утро никогда не наступило. Россия превратилась в страну вечных сумерек, будущее которой находится в прошлом, она живет иллюзией, что часы истории можно остановить.
Представьте себе остров, на котором по каким-то причинам динозавры не вымерли, а создали свою особую цивилизацию и заняли круговую «эволюционную оборону». Они запретили всякое упоминание об эволюционной теории на территории острова, а всех, кто со времен мезозойской эры продвинулся вверх по эволюционной лестнице, считают «недодинозаврами». Именно такой «парк советского периода» строят сегодня в России апологеты империи. Вопрос лишь в том, как долго сможет просуществовать эта цивилизация советских динозавров в XXI веке?
Большинство россиян, впрочем, считает, что при благоприятных внешних условиях это царство советских призраков может быть весьма долговечным. В конце концов, полагает обыватель, и советской системе не один раз предсказывали крах, но она благополучно пережила многих своих хулителей. С одной стороны, такая аналогия с советским режимом оправдана. Но, с другой стороны, она небезупречна, потому что в этом случае ставится знак равенства между идеологией коммунизма и тем эклектическим набором отчасти коммунистических, отчасти черносотенных штампов, из которых соткана «доктрина Путина».
При всех своих недостатках «русский коммунизм» был хоть и трагическим, но весьма творческим заблуждением. Он находился в «мейнстриме» развития мировой духовной культуры своего времени.
Не вызывает сомнений также и то, что «русский коммунизм» появился как итог длительной эволюции русской социально-философской мысли. То, что это был идеологический тупик, выяснилось гораздо позже, а в начале XX века «русский коммунизм» был концепцией, которая впечатляла лучшие умы как в России, так и во всем мире. Герой романа Голсуорси «Сага о Форсайтах» в конце 20-х годов собирается съездить в Москву, «чтобы поднабраться новых идей». Как же далеко это от реалий сегодняшнего дня, когда в Москву едут только за «длинным рублем»!
Сравнивать «доктрину Путина» с советской идеологией — все равно что сравнивать пение под фонограмму с живым исполнением. У современного официоза нет творческого начала, он воспроизводит внешние атрибуты советской идеологии, но не способен воспроизвести ее внутреннее содержание. Возможно, поэтому в путинской России есть свои Берии и Сусловы, но нет своих Курчатовых и Шолоховых. Отсюда же повальное увлечение советской эстетикой: ее легче копировать.
Все это больше похоже на имитацию советской цивилизации, чем на реальный возврат в прошлое. Россия превратилась в огромную show-room, где политика, экономика, администрирование низведены до уровня спектакля. Целью любого политического действия становится получение нужной «картинки». Если в СССР пропаганда была частью властного механизма, то в посткоммунистической России власть растворилась в собственной пропаганде.
Никакой страшной «машины путинской пропаганды» не существует — это миф о фабрике мифов. Эффективность кремлевской пропаганды никак не связана с ее качеством. Просто восприимчивость населения к пропаганде резко возросла.
Легко обманывать того, кто сам обманываться рад. Люди в России давно не ищут правды, они хотят, чтобы им рассказывали сказки. Более того, правды в России боятся, потому что инстинктивно обыватель предчувствует гибель империи, и душа его трепещет. И ни в какое чудесное спасение он тоже не верит, тем более с помощью динозавров. Люди живут в невыносимом напряжении, подавляя страх, как за свою собственную судьбу, так и за судьбу страны. Естественной реакцией на этот подсознательный страх является желание забыться, спрятаться, обмануть себя и других. Люди кричат как можно громче о своей силе, чтобы никто не заметил их слабости.
Украинская революция усугубила страхи «маленького человека». Она стала спусковым крючком обывательской истерики. Эта истерика является формой психологической защиты: люди пытаются таким образом оттолкнуть от себя пугающую реальность. Им легче жить внутри успокоительного мифа, чем думать о тех угрозах, которые они не в состоянии предотвратить. Именно поэтому сегодня в России и стар и млад без всякого видимого принуждения с наслаждением предаются патриотическим сновидениям. Россия устала от боли и попросила у «доктора» наркоз. Ослабленному организму хватило возвращения Крыма, чтобы впасть в эйфорию.
Пробуждение или смерть
Критическое осмысление происходящего в России сегодня затруднено. Революция в Украине буквально «выносит мозг» обывателю, причем как «патриотам», так и их оппонентам: первым — от ощущения своей силы, вторым — от ощущения своего бессилия. Между тем хорошо было бы поставить мозги на место, пока не стало совсем поздно. Спазмы империи похожи на приступы эпилепсии: каждый следующий может оказаться страшнее предыдущего. Вероятность того, что после очередного приступа Россия уже никогда больше «не поднимется с колен», — очень высока.
Пока идет размежевание между родственными этносами — великорусским и украинским (в перспективе к этому спору могут присоединиться и белорусы), — ситуацию еще можно удерживать под контролем. Но следующим, легко прочитываемым ходом является размежевание между русскими и татарами — двумя общностями, которые собственно и составляют ядро великорусского этноса. Это вытекает из общей логики разложения империи, которая разваливается на части в обратной исторической хронологии. Московия — это вовсе не крайний предел, до которого может откатиться Россия, двигаясь вспять истории.
На последнем рубеже столкнутся как раз те силы, которые закладывали фундамент великорусской государственности. К сожалению, приняв в свой состав Крым, Россия приобрела еще и «троянского коня» — проблему крымско-татарского народа, борющегося за восстановление исторической справедливости, понимание которой у русских и татар, живущих в Крыму, существенно различается. Движение крымских татар может стать катализатором противостояния между Москвой и Казанью. Если дело до этого дойдет, то лечить Россию будет поздно.
Чем дольше длится имперский сон русского народа, тем тяжелее будет его пробуждение. Конечно, русскому человеку не привыкать к похмелью. Но на этот раз, похоже, реальность превзойдет все его наихудшие ожидания. «Вежливыми человечками» дело может не ограничиться. Курс на сохранение империи любой ценой — это тупиковая стратегия, нацеленная на выживание без развития. Тот, кто не развивается, выжить не может по определению — ни в природе, ни в истории (если только не спрячется в какой-нибудь маргинальной лакуне). Россия, однако, слишком большая, чтобы спрятаться.
Русские оказались зажаты между крупнейшими динамично развивающимися цивилизационными платформами. С Запада их подпирает Европа, с Востока — Китай, а с Юга — Турция с Ираном. На следующем витке кризиса соседи просто разберут Россию на части, причем меньше всего достанется Европе.
Сегодня Россия, как плохой шахматист, разменяла Сибирь на Крым в самом начале партии. Уход из Европы в Азию может оказаться исходом в небытие.
Чтобы сохранить свою государственность, Россия должна избавиться от имперских иллюзий и амбиций, сосредоточившись на решении своих внутренних проблем, в том числе на конституционном строительстве и модернизации экономики. Россия не может бесконечно расходовать себя, участвуя в чужих войнах. «Доктрина Путина» заводит страну в стратегический тупик. Сейчас России нужен хирург, а не анестезиолог. Надо лечить болезнь, а не обманывать боль. За нирвану придется дорого заплатить. Русские должны найти в себе силы посмотреть правде в глаза, это главное условие выздоровления. Чтобы сохранить Россию, надо перестать цепляться за ее величественное прошлое и сломать имперскую парадигму развития. Выбор предельно прост: тяжелое пробуждение — или смерть под кайфом.
Редакция предлагает читателям вступить в дискуссию с Владимиром Пастуховым в комментариях к материалу
«Негативная конвергенция», или Российская система-монстр
Рецепт создания российской системы-монстра: взять всё худшее из капитализма и социализма и интенсивно смешивать в течение 23-х лет.
В 60-е – 70-е годы была популярна теория конвергенции социализма и капитализма в будущее новое общество, заимствующее лучшие черты и отсекающее многие недостатки двух систем. Среди сторонников этой идеи были такие признанные мировые авторитеты, как Питирим Сорокин, Джон Гэлбрейт, Андрей Сахаров. На Западе конвергенция в какой-то степени произошла. Социальное государство в большинстве развитых рыночных стран сформировалось под сильным влиянием социалистических идей. После краха СССР в России также произошла конвергенция, но очень специфического свойства. Ее можно назвать «негативной конвергенцией». Новое российское общество стало сочетать в себе самые худшие черты «дикого капитализма» и самые отвратительные свойства советского социализма.
Процесс негативной конвергенции шел постепенно. Ещё в 90-е российские «реформаторы» с почти маниакальной пунктуальностью воплотили в жизнь пародийный образ капитализма из советских карикатур, видимо с детства засевший у них в мозгу. Все советские пропагандистские штампы оказались у нас реальностью. «Власть денежных мешков» — пожалуйста, получите отечественных олигархов. «Коррупция» — очень хорошо, сами за это возьмемся и переплюнем весь мир. «Инфляция» — 1000% в год не хотите? «Мафия» — такую организуем, что по сравнению с ней Семья Карлеоне детским садом покажется. «Бесправие человека-труда» — даже право бесплатно сдохнуть не дадим. «Произвол полиции» — а резиновой дубинкой в морду не хотите? «Неуверенность в завтрашнем дне», «наркомания», «проституция», «эксплуатация» — ничего не упустим, по каждой позиции «впереди планеты всей» будем.
При этом сохранялись многие негативные советские особенности: экономический диктат бюрократии, всевластие новой чиновничьей номенклатуры, подавление частной инициативы и т.п.
При Путине, особенно в последние годы, негативная конвергенция резко ускорилась: к доведенным до абсурда отрицательным чертам капитализма (которые никуда не делись) начали прививать возрожденные советские мерзости. Власти, как будто бы специально, берут самые гнусные капиталистические помои и смешивают их с протухшей блевотиной советского социализма. И так во всех сферах жизни. Управление страной основывается на советской командно-административной системе, совмещенной с «дико-капиталистической» интеграцией чиновников в рыночные отношения. Совершено карикатурные буржуазные «министры-капиталисты» и «депутаты-миллионеры» встроены в типично советскую номенклатурную вертикаль. Формальные многопартийные выборы «как на Западе», сочетаются с фактическим назначением на все посты сверху вниз, как было в СССР. Новая медицина включает рыночную необходимость за все платить и социалистические, мягко говоря, спартанские условия в больницах, хамство персонала, чудовищное качество услуг. Примерно та же история и с образованием, коммунальным хозяйством и т.п.
Наиболее ярко конвергенция карикатурного капитализма и социализма проявилась на государственном ТВ. Такое ощущение, что туда возвратились идеологически выдержанные советские телеведущие и телегерои, почему-то нанюхавшиеся кокаина и вырядившиеся как попугаи. Они несут ту же советскую пургу, но как будто бы под кайфом: на грани истерии и за пределами абсурда. Современное телевидение сочетает с одной стороны — советскую тотальную пропаганду (безудержное восхваление «мудрой политики партии», т.е. Путина, патриотический пафос, ненависть к Западу и его «агентам»), а с другой — то, что в Советском Союзе приписывалось западной массовой культуре (ориентацию на самые пошлые обывательские вкусы, смакование насилия, культ денег, пропаганду религиозного мракобесия, мистики и лженауки).
Самое страшное, что и внешняя политика стала совмещать свойства «дикого капитализма» и сталинского социализма. На мировой арене российские власти теперь ориентируются, как на практику империализма 19-го века, так и на советский предвоенный опыт. Россия ведет себя с Украиной примерно, как США с Мексикой во времена захвата Техаса или сталинский СССР с Польшей. В ее политике сочетаются советский идеологический и буржуазный «коммерческий» империализм.
Путин реставрирует самое отвратительное и опасное в советской системе. Ностальгируете по СССР? Вот вам государственная тотальная пропаганда, казенный официальный патриотизм, культ личности авторитарного правителя, репрессии против активных инакомыслящих, возрожденная холодная война. Кстати, все это, в случае если бы Янукович остался у власти, ждало и Украину, а теперь ожидает Крым и, возможно, Донбасс.
При этом пороки российского бандитского капитализма только усугубляются. Социальное неравенство растет, олигархи, эксплуатирующие природные ресурсы страны, с каждым годом становятся все богаче. Трудовые права наемных работников практически уничтожены, они полностью во власти хозяев. Коммуналка дорожает, людей уже начинают выкидывать из квартир за неуплату. Бесплатное образование и здравоохранение уходит в прошлое, всюду требуют денег, если у людей их нет — просто оставляют умирать без лечения и обезболивающих (в онкологии это стало практически официальной практикой). Но, зато, «Крымнаш!» — кричит любой алкаш. Путинская агрессивная внешняя политика будоражит призрачные воспоминания обывателей о «величие советской державы», создает иллюзию восстановления тогдашних реалий. За счет этого быстро растет популярность режима. Но на практике возрождается лишь советская несвобода, пропагандистский блеф и имперские претензии, интегрированные в систему бандитского капитализма. Когда-нибудь люди это поймут и возненавидят тех, кто вселил в них ложные надежды и не оправдавшиеся ожидания.
К чему может привести продолжение такой негативной конвергенции — предсказать не сложно. Всё это уже один раз было в истории и называлось фашизмом, ставшим как раз попыткой совместить советский тоталитарный опыт, империализм и олигархическую капиталистическую экономику.
Общим - хотя и вполне корректным - местом в современной аналитике стало утверждение, что российская власть пытается реставрировать “СССР”, а российское общество в своем большинстве эту попытку поддерживает.
Однако следует понимать, что “СССР” в данном случае является мифом, существенно отличающимся от той реальности, которую настоящий Советский Союз из себя представлял. Далеко не все компоненты того, что составляло существенную часть советской реальности, власть и общество желает восстанавливать.
В первую очередь, значительная часть общества желает репрессий - в том числе и репрессий массовых. Уровень агрессии в обществе просто колоссальный - сдерживает эту агрессию лишь столь же запредельный уровень цинизма, апатии, страха и коррупции.Стучать хочется - но страшно. Донос может ударить по самому доносчику. Коррупция блокирует позитивные трансформации, но она же препятствует и репрессиям как процессу, который может существенно осложнить жизнь носителей власти на всех ее уровнях. Репрессии предполагают и относительно высокий уровень идеализма в социуме - пусть и идеализма “черного”, с отрицательным знаком, предполагают совсем не “диванный” энтузиазм. Апатия же не дает с этого дивана встать - для совершения любого крупного дела, как благого, так и дурного.
Власть Путина в результате агрессивных внешнеполитических действий сильно укрепилась. Но более перспективной с точки зрения общественного сознания представлялась бы власть незапятнанных коррупцией радикальных деятелей из среды “силовиков” - что-то вроде настоящей военной хунты, “черных полковников”, которые бы провели планомерные репрессии против политических и экономических элит. Общество явно относится положительно к отмене моратория на смертную казнь. Видимо, значительная его часть с одобрением отнеслась бы и к введению публичных наказаний вплоть до той же смертной казни.
Следующий социально востребованный момент, связанный с “мифом СССР” -восстановление утраченной имперской мощи. Это восстановление имеет два аспекта - экстенсивный (территориальный) и интенсивный (военная сила). Уровень притязаний может быть различным. Минимум - это “единство русского мира”. Он включает в себя присоединение к России в сильной (прямой) или ослабленной (протекторат) форме Восточной Украины, Беларуси, Северного Казахстана, части Прибалтики. Следующий уровень - это восстановление империи в полном объеме путем обретения контроля над территориями, которые когда-либо входили в ее состав, включая Польшу, Финляндию и Аляску. Финальный аккорд - планетарная гегемония России в той или иной форме.
Существенным препятствием на пути достижения этих целей являются упомянутые выше цинизм, апатия, коррупция и страх. С одной стороны, шовинистически и ксенофобски настроенный российский обыватель считает вполне приемлемым для достижения государством новых уровней могущества использование неэтичных средств - таких, как прямая ложь, провокации и диверсии, вплоть до ядерного шантажа. С другой - для обретения могущества необходима максимизация усилий. Невозможно выигрывать войны, игнорируя творческий и познавательный аспекты человеческой деятельности. Однако все те же блокировки не позволяют реализовать амбициозные агрессивные мечты. Наука и образование в России находятся в упадке.
Итак, первые два момента СССР-ностальгии - это стремление железной рукой “навести порядок” и “восстановить мощь”. Но железо изъедено коррозией, а управляющие им программы полны багов.
Третий момент - экономический. Тут желания власти и населения существенно расходятся. Ностальгирующая часть общества требует нового передела собственности и отмены результатов приватизации, возможно - введения плановой экономики, всеобщей занятости, государственного патернализма в полном объеме. Власть эти требования выполнять не торопится и явно торопиться не будет. Ее цель - подконтрольные высшему кругу властных лиц крупные бизнесмены. Такая экономическая система тоже является распределительной. В ней есть элемент “свободы предпринимательства”, но эта “свобода” сама является объектом распределения. Остальные компоненты власть может попытаться реализовать в форме более или менее поверхностной имитации. Препятствие, помимо всех вышеприведенных - неготовность общества к жертвам. Масштабные экономические преобразования представляются в этом социальном климате малореальными. Как частная, так и общественная собственность в России как таковые не существуют, но лишь симулируются. Собственность гарантируется лишь принципом прямой силы ее обладателя.
Четвертый момент - уничтожение гражданских свобод. Общество (возможно, что подавляющее его большинство) поддерживает ликвидацию свободы слова, вероисповедания, собраний. В СССР не было секса, “мужеложество” каралось законом, существовала жесткая цензура в области искусства и СМИ. Все ограничения в этой сфере просоветский обыватель встретит и встречает с восторгом.
Пятый момент - общегуманистический. “Советский человек” - все же тоже человек, стремящийся (хотя бы в глубине души) к свободе и любви. Ему хочется, чтобы светило солнышко, смеялись дети, балерины танцевали, а космические корабли бороздили. Но “советскому человеку” кажется, что эту реальность нужно не создавать, не творить ее, а всего лишь вернуть - “провернуть фарш назад”. Он не понимает, что в советской реальности как раз и присутствовали те компоненты, которые привели общество к его теперешнему состоянию, и что виноваты в бедах современной России скорее Ленин и Сталин, чем Горбачев, Ельцин и Госдеп.
Но значительная часть “мифа СССР” из общественного сознания ушла. И если обывателю о ней напомнить - то далеко не факт, что он ее поддержит. Какие же элементы советского мифа не используются в современной российской пропаганде и не востребованы массовым сознанием?
Не востребован мем “все прогрессивное человечество”.
Термин “прогресс” символизирует собой Новое время, эпоху Модерна, начавшую свое шествие по Европе в XVII веке и сформировавшую картину мира значительной части образованного общества Западной Европы в веке следующем, “веке Просвещения”. В это время трансформируется базовая мифологема времени.
Традиционная домодернистская картина мира предполагала, что в мире идет процесс деградации, а “золотой век” человечества в этой картине располагался в прошлом. Лучшее, что может сделать человек в такой ситуации - пытаться сохранить, законсервировать портящуюся реальность. Древность представлялась во всех отношениях совершеннее настоящего. Соответственно, власть полагала себя хранительницей существующего порядка - и именно “стабильности” от нее в первую очередь ждало общество.
Модернистский миф утвердил примат настоящего и будущего над прошлым. Золотой век переместился в будущее, а сама эпоха перестала быть непрекращающимся ностальгическим воспоминанием о древности, “когда деревья были зеленее”. Она стала фронтиром, “Модерном”, “Современностью” с большой буквы. Сначала интеллектуалы осознали реальность технического прогресса, далее пришли к идее прогресса социального - а затем и прогресса космического, к представлениям об эволюции. Трансформация стала мыслиться не как нечто нежеланное, на что обречена деградирующая реальность, но как позитивный процесс развития и совершенствования. Задачей как власти, так и общества стала Реформа. Реформа перманентная - и если власть оказывалась не готовой к такой роли, Реформа становилась Революцией. Новое время началось с коперниканской революции, продолжилось революциями социальными, культурными, научно-техническими, промышленными и т.д. Власть оказывалась в представлении общества нелегитимной, если она не отказывалась проводить реформы и модернизации.
Для значительной части современного российского общества такие слова, как “революция”, реформа”, “модернизация” и “прогресс” являются словами почти что бранными. Ценности этого социального сегмента суть ценности сугубо домодернистские - те самые, “традиционные” и “семейные”. Эти же ценности поддерживает и российская власть.
Основой современной российской мифологии является ностальгия по “золотому веку” - по прошлому. По Московии Ивана Грозного, по Российской империи Николая I, по сталинскому СССР. Но ностальгия по СССР - это парадокс, оксюморон в своей основе. Пафос советского проекта был сугубо модернистский - а вот ностальгия по этому проекта - контрмодернистская.Никакая “реставрация СССР” в такой ситуации невозможна - ей препятствует это контрмодернистское умонастроение. Возможна лишь имитация. Кстати, эти контрмодернистские имитации начались уже в конце 20-х - а далее СССР все более становился симуляцией модернизма, что сказалось в его научном отставании от западного мира. Символом научного соперничества двух сторон в этом противостоянии стало “воровство бомбы” - это событие в свое время показало, что только такие методы могут какое-то время поддержать контрмодернизирующийся СССР на плаву.
Поражение СССР ни в коей мере не отрезвило ностальгирующих по нему контрмодернистов. Их мифология напоминает карго-культ. Достижения западной цивилизации они пытаются каким-либо способом заставить работать на себя - захватить, украсть, купить на сырьевые деньги.
Единственный способ не уничтожить свою страну в современном мире при таком подходе - постараться в достаточно короткое время поставить планету под контроль реакционных контрмодернистских сил, после чего свернуть “проект Просвещения”. Задача весьма трудная - ведь если удастся сокрушить западный мир, то придется бороться с многочисленными антимодернистскими конкурентами. А чтобы этот самый западный мир сокрушить - придется с этими конкурентами входить в мировой антимодернистский союз.
Для реализации подобного плана есть весьма ограниченное по историческим меркам “окно возможностей”. Собственных научных и технологических прорывов контрмодернистские общества не в состоянии осуществить просто по определению - поскольку они планомерно уничтожают внутреннюю базу для этих прорывов, затрудняя и ограничивая работу философов и ученых. Основа благосостояния таких обществ в совеременном мире может быть только одна - сырьевая (прежде всего, топливная). Как только остальной (модернистский) мир перестанет нуждаться в сырье контрмодернистских стран, “окно возможностей” для мирового контрмодернистского переворота закроется. Полагаю, что к середине века топливной зависимости мира Модерна от мира Контрмодерна более не будет.
Именно таким контрмодернистским обществом и становится общество российское. Оно любит объекты карго-культа - растущие на поле чудес деревья с плодами в виде современных технологий. Но эти деревья в контрмодернисткой почве, к его несчастью, не произрастают. Технологии - продукт именно Модерна. Любое техническое изделие нашпиговано демократией, либерализмом, правами человека. Контрмодернизм же схлопывает научный поиск. И он невозможен в современной техносфере в принципе - именно поэтому в контрмодернистских странах блокируется интернет, именно поэтому советскому человеку запрещалось иметь дома копировальные машины.
Россия погружается в архаику. Это погружение по своей скорости, впрочем, больше напоминает стремительный провал. И этот провал осознается властью и социумом как желанный. Неудивительным в свете вышесказанного представляется последний имперский поход ва-банк - имперскому крокодилу остается только попытаться проглотить солнце, иначе его время безвозвратно уйдет, ибо содержимое нефтегазоносного болота, в котором он водится, скоро окажется никому не нужным.
Впрочем, у великодержавного чудища есть и еще один шанс - шантаж, поскольку он может поджечь ворованное. Я имею в виду ядерный шантаж, уже озвученный российским “министерством пропаганды”. Только в этом смысле Россия является на сегодня сверхдержавой - она в состоянии уничтожить планету вместе с собой. Она фактически начала заявлять о себе как о “террористической сверхдержаве” - уникальный случай в мировой истории. И эту проблему планете предстоит решать, направив на это решение значительную часть своего интеллектуального и экономического потенциала.
Итак, задача контрмодернистского разношерстного недоинтернационала - уничтожить Модерн средствами, заимствованными у самого Модерна и установление контрмодернистского порядка.
На примере России мы можем ясно увидеть, какие ценности предлагает (точнее, навязывает) нам “все регрессивное человечество”.
1. Лишение прав. Прав будут лишены сексуальные меньшинства, женщины, те или иные “иноверцы” и “инородцы” - и, само собой разумеется оппоненты контрмодернистской власти. Каких прав? От свободы слова до права на жизнь (последнее точно сохранится из перечисленных категорий лишь у женщин).
2. Открытое силовое доминирование, “право сильного”, “закон джунглей” - и это все сопряжено с идеей некоей патерналистской “социальной справедливости”, при которой власть сама распределяет блага так, как считает нужным. В этом смысле контрмодернистскому сознанию более “социально справедливым” кажется устройство древних аграрных обществ типа Египта, чем современный западный мир. За “социальную справедливость” выдается идея силовой ротации элит, периодические ритуальные кровопускания внутри элиты. Вместо модели общества, построенного на праве, навязывается тотально коррупционная модель.
3. Возврат к “деградационному мифу времени” и отказ от мифа прогрессистского - примат “охранительства” над “реформизмом” (а на деле - контрреформы, разрушение цивилизации).
4. Возврат к архаическим формам сознания, к самым чудовищным суевериям, системам табу. Подмена высокой этики “охраной святынь”.
Вышеприведенный перечень, впрочем, далеко не полон.
А теперь взглянем на эту картину с точки зрения Модерна.
Человеческая цивилизация представляет собой уход от животного состояния, его преодоление. Нашим биологическим предкам было свойственно загаживать свою среду обитания - обезьяны, будучи существами полукочевыми, не имели нужды в уборке своей территории. И частью цивилизованного состояния стала реальность “уборки”. Показательно, что современное экологическое движение родилось именно в западном мире. Такими примерами полна наша реальность.
Ненависть к сексменьшинствам, презрение к женщинам - все это не более, чем рецидивы животного сознания. Предел архаизации - это именно возвращение в животный мир, не более и не менее. Это полное расчеловечивание, отказ от культуры, дегуманизация. И на примере российского общества этот контрмодернистский вектор вполне очевиден. Обезьянья стая - это самое “традиционное” из всех возможных для человека состояний.
Отсюда и происходит своеобразный “экстаз расчеловечивания”. Отказ от цивилизации ведет человека не к “благородному дикарю” и не к “высоконравственным праотцам”, а к полному отказу от этики, к замене ее жесткими внеэтичными регулятивными иерархическими принципами стаи.
Советская идеология, при всех своих антигуманистических компонентах, включала в себя и компонент гуманистический, чем и привлекала многих модернистов. В нее входили и идея освобождения человека от эксплуатации, и идея его беспредельного совершенствования, и беспредельное познание.
Следует отчетливо понимать, что все эти ценности контрмодернистский проект обращает в ничто. “Коммунизм” в парадигме “реставрации прошлого” может быть только первобытным “коммунизмом”, а далее - “коммунизмом” животного мира без всяких скидок. “Коммунизмом” мира тотального взаимопожирания и подавления. Сотня лет жизни в таком мифе без контактов с миром Модерна, и Гагарин на старых фотографиях займет место в пантеоне могущественных летающих существ - а потом забудется вовсе.
Так что модернистам, жаждущим революционных перемен в мире, следует хорошо подумать, прежде чем поддерживать реставраторско-ностальгинерские проекты и возлагать свои надежды на российское государство, планомерно перемещающее своих подданных из положения “на коленях” в позицию “на четвереньках”.
Виктор АСТАФЬЕВ: «Мы не на земле живём — на мешке с костями»
Первого мая — 90-й день рождения Виктора Астафьева
«А Енисей, не спящий даже ночью, крутолобый бык на той стороне, пилка еловых вершин над дальним перевалом, молчаливое село за моей спиной, кузнечик, из последних сил работающий наперекор осени в крапиве, вроде бы один во всем мире, трава, как бы отлитая из металла, — это и была моя родина, близкая и тревожная». Астафьев был таким.
И таким: «Мы потеряли свой народ. Русской нации больше нет. Есть жуликоватая шпана, мычащее стадо. Но и весь мир снова погружается в варварство, готов встать обратно на четвереньки. В ХХ веке земляне радовались многим изобретениям и открытиям, визжали от восторга. В ХХI будут плакать и креститься, чтобы вымолить у Бога прощение и найти способы избавления от бед, ими же содеянных <…>. Если они, потомки, не осмыслят и не осознают прошлого, у них не будет будущего. У порога их жизни всегда будут стоять, как стояли на пороге нашей жизни, авантюристы, подобные фашистам и коммунистам, готовые запутать их, заморочить им голову и повести за собой стадом на бойню за светлое будущее и за «жизненное пространство».
Его считают противоречивым. Делят астафьевские книги и его самого на разные периоды. Пеняли, что озлобился в старости, не оставлял читателям ни надежды, ни просвета. А по-моему, нет ничего противоречивого в любви и нежности к своей земле и ненависти ко всему, что уродует ее и ее обитателей. И это очень логично и правильно — говорить своему народу в глаза о его рабстве. И жалеть его. Глупо было как раз требовать просвета — если его не видно. Тем более требовать от человека, прошедшего детдом, войну, послевоенный голод, израненного, похоронившего детей и друзей.
Всегда хотелось говорить с Астафьевым о прозе и поэзии, о музыке и чудесах этой жизни, о горах, Енисее, Сыме, тайге («Что же самое хорошее было в моей жизни? Лес, тайга, бесчисленные хождения по ней…»). А под диктофон, для газеты, спрашивал в основном о жизни такой, какая она в России есть.
Время все то же: и сейчас остро не хватает авторитетных для нации прямых и не-лживых высказываний, точных диагнозов.
Я тогда работал в «Известиях», это было совсем другое издание, кто помнит. Напечатано было далеко не все, что предлагал, — газеты не резиновые; какие-то мысли и воспоминания пришлось резать. Да и отправлял не все, что записано. Сейчас, чтобы прослушать те пленки и найти ранее не опубликованные эпизоды бесед, пришлось искать магнитофон под кассеты из 90-х.
Стоило того. Обогрелся. Голос — живой. Задыхающийся, но сильный и взыскующий. Слушайте.
28 апреля 1994 года:
— Начинался-то век хорошо! Вплоть до 14-го года все дела шли ничего, только вот уже незаметно пулемет создали — правда, изобретатель долго его продать не мог; за спиной что-то делалось, в третьем году и в пятом уже начинали мутить мир и расслаивать. А потом как обезумели. По существу, так и не останавливались до 45-го. И уж так кровью сильно умыли в 39—45-м мир — его середину, умыли маленько и Америку — но не так, как нас… Отправляли на фронт ненадолго. Как на бойню. Так и было: умирали по дороге на фронт, в первом бою. Особенно в пехоте. В атаке солдат мог быть 15—20 минут, в наступлении — несколько дней. Меня три раза ранило, каждый раз где-то на исходе десятых суток. На Днепровском плацдарме — на восьмой день… С передовой-то мало кого сейчас осталось, здоровы и бодры комиссары. Меня внуки держат.
Вот что мне важно понять. 1945-й. У Бродского, помните: «Кто в пехотном строю смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою»? И вновь взялись строить социализм. Вождю народов вернувшиеся с той войны простили все? Это прощение, которое выше справедливости, или что-то другое? И грех ли долготерпение? Нет, даже не в этих понятиях. Хочу понять, что внутри было, как это психологически происходило, когда победители, маршалы и рядовые, вновь позволили вытирать о себя ноги.
— Никто не думал никого прощать. Просто уж так в оборот жизнь взяла в 46—47-м годах, они особенно тяжкими были, два первых послевоенных года, вплоть до отмены карточек… Вот сейчас говорят: «Тяжело жить». Кто говорит — не знает, как невероятно тяжело может быть, нашего-то брата уже мало осталось… Очень тяжело было. Сейчас можно хлебом наесться досыта. А тогда в очередях за хлебом людей давили насмерть. Нам не до партийных полководцев было: они там гуляли, пили, орденами себя награждали, хвалили себя за гениальность свою. В эти годы они много для себя сделали, началось строительство этих больших домов в Москве, грандиозных памятников. Они не понимали, что народ погибает, деревня — пустая, скоро их кормить некому будет. На войне потеряли 13 миллионов рядовых — а значит, крестьянских детей. Комиссары в это число, извините, не входят. Так теряли деревню. Запрет на аборты тогда погубил еще 5 миллионов женщин. От голода умирали. Я же видел, как вставали в военкомате на учет демобилизованные, — тучей мы плыли. Мы же все друг друга знали, город небольшой. И я же видел потом, как ребята эти падали от заброшенности, ран, словно здоровый молодой лес. Тут самая страшная причина, о которой не говорим.
А они ведь, между прочим, дабы народу брюхо набить, продавали хороший хлеб — чтоб на выручку купить плохого. Мы даже в войну через Финляндию, Норвегию один эшелон хлеба пропускали в Швецию — потому что одна семья изволила есть только русский, саратовский. У этого хлеба интересная история. Его сделали малые ребятишки. Так было: «Я пойду гулять, играть». — «На вот ковшик, зерна отбери: колотое — скоту, уродливое — на помол, крупное, может, из всего ковшика одно, — положи отдельно». Так за несколько столетий саратовские ребятишки по горстке отобрали нам великий хлеб, с самой лучшей клейковиной. И мы продавали его до 57-го года. В 57-м мы заслали «овсюг», и они нам в эмалированных цистернах вернули последнюю партию хлеба и не стали больше покупать.
Да, после каждой большой войны обязательно бывали в странах внутренние волнения. Ну так и после каждого страшного боя были молебны: молились все вместе, от рядового до маршала, становясь на колени (кстати, и Веллингтон после Ватерлоо), и отмаливали у Бога грехи за только что пролитую кровь. Это было обязательно. Мы были первой армией в мире, что воевала без Бога… Даже у фашистов, которых мы очернили всяко, хотя во многом превзошли, на пряжке было написано: «С нами Бог», и, может, оттого не все они обалдели, и какая-то низшая часть солдат, верующих, не творила уж самых страшных преступлений. Мы приписали всем немцам грехи карателей второго и третьего эшелонов, что шли за фронтом, — СС, абвера. А на передовой наши ребята, как и они, не боялись попасть в плен. Как-то вечером к нам перешли сразу 18 человек. Сначала мы думали: в наступление пошел фриц. Но перешли, показали, что оружие у них смазанное, никакого зла не было, не стреляли. А привел их молодой парень: у нас — сентябрь, благодать — спелые яблоки висят, помидоры, урожай. Они объясняют, что им, мол, надоело есть какой-то горох с тушенкой. Накормили. Никакого зла от них физиологического мы не ощущали.
Мы цитируем Розенберга, приводим только крайние высказывания. Но и наполеоновская, и немецкая армии шли завоевывать и осваивать дикий край. Столкнулись с нашим бедным, но милосердным народом, и что-то внутри произошло у многих из них. Я же бывал на Западе, разговаривал с людьми. Стравили, конечно, народы, потом уже остервенились. Дядя мой в Дивногорске жил — хитрован, он сдался в плен, потом убежал. Чё не бежать-то было? Немцы возили смотанную проволоку на алюминиевых колышках, одной ниткой обносили пленных и говорили: «Иваны, если убежите — мы вас будем пух-пух». Сами уходили, водку пили, не охраняли. Никто не бежал.
Немцы уже в первые годы после войны стали рассказывать правду о ней. В 50-е выходят «Не убий» Рихтера, «Время жить и время умирать» Ремарка. Но Ремарк не был на этой войне, а Рихтер воевал, и я был ошеломлен этой правдой — мы не могли так писать: цензура — это одно, но помимо нее мы в любом случае будем писать с уважением, любовью к своему народу, а он написал с ненавистью к своим — к тому народу, кто стал ловить отступающих немцев в 45-м и вешать на фонарях.
А грех ли — наше долготерпение? Грех — в том смысле, что обязательно это всегда плохо в России заканчивается, уж такой кровью… Видел однажды: колхозная лошадь — спина, шея сбиты, одна подкова на четыре ноги, и еще какой-то придурок начал ее <...> лупцевать. Через 15 минут, брыкая тощим задом, она разнесла все в щепки, только он живой, слава богу, остался, и потом еще бежала куда-то с рваной шлеей — она ж колхозная, расползлась, с одной оглоблей и хомутом; умчалась, докуда сил хватило, в поле… и там упала. Вот этого боюсь, что, как колхозная лошадь, страна разнесется, всю сбрую, все хозяйство — в щепки. И будут же бить кто кого попало! Не «красные» на «белых», все смешается, счеты сводить будут: ах, курва, у тебя пенсия на 15 тыщ больше!
Уже подходя к дверям Астафьева, вдруг понял, что подарочный набор ручек, который я ему нес, — таких, какими он писал, перьевых, — немецкий. Понимал, что никакой ненависти к немцам у солдата-окопника, если она и была, давно уж нет, и все же. Как я-то сам буду выглядеть с таким подарком? Но когда В.П. рассказывал о колхозной лошади, понял, насколько глупы мои опасения и как глубоко мне стоит засунуть обыденную мораль и обывательские предрассудки. Вспомнилась сразу хрестоматийная сцена с Ницше: он выходит из отеля, видит, как кучер избивает кнутом лошадь. Бросается к ней, обнимает ее за шею, плачет. Плачет, обрушив всю свою философию, все свои беспощадные и циничные умствования, замолчав после этого уже навсегда, навеки расставшись с человечеством и проведя остаток жизни в невменяемости. О чем я вообще думал, нет ни эллина, ни иудея, есть лишь страдания всего живого на планете, слезы в одних глазах и сочувствие в других.
— Мы даже на передовой, умирая, вшами живьем съедаемые, всё в чем-то были виноваты и должны. Ну должны, ладно. Но в чем виноваты? Не так окопался, не туда стреляешь. Вот что: с того момента, как армия стала столь огромной и почти неконтролируемой, как изобрели оружие, против которого нет защиты (а от него нет — пусть не пудрят мозги, ничем мы не защищены от водородного оружия), человечество подписало себе смертный приговор. И ведь инстинктивно, какими-то железами, не умом даже, подкоркой оно понимает, что обречено.
И боюсь, что совершенно правильно Леонтьев пророчествовал. История завершится Россией. Она погубит мир. То было сказано задолго до революции и всех потрясений. Смертельное для всей Земли оружие попало самым незрелым — нам да североамериканцам. Те 200 лет живут, и мы — тысячу. И что мы? Грозили все время, как мальчишки, друг другу: хошь, спалю?! Сейчас чиркну или немного погодя! Что с ними, охальниками, делать? Шуметь — только подзадоришь. А, не дай Бог, упадет Тунгусский метеорит второй, и будет взрыв? И начнется ядерная война. Потому что ответят. Мы да североамериканцы — дети! Русский народ — дите, молодой народ. Да, гениальный во многом, были гении и еще, наверное, будут, и не всегда в оружейном деле и в милитаристском направлении… В Тобольске Софийско-Успенский храм, ему за 300 лет. Какая древность, говорим. Самое старое здание за Уралом. А в Греции на праздновании 900-летия Патмосского монастыря Иоанна Богослова я не слышал от народа, что этот монастырь — древний. Нормальный возраст. Дети мы. Посмотрите на испанцев: у них, даже когда радуются, в глубине глаз сохраняется печаль. За ними — история, знание чего-то. А за вашингтонцем что?
Вот какая штука: можно много говорить, близится ли финал истории, российской или всего человечества, но человека задевает за живое совсем другое. Для меня, например, выражение космического трагизма — «Людочка». Меня в свое время она потрясла.
— Я не выдумал эту историю. Это маленькая, строк 25, заметка, прочитанная в вологодской газете. Конечно, знаю множество страшных преступлений, выступал ведь я и в лагерях, уж такое слышал! Но замысел — такая тайна, которую никто из художников не отгадал. Читатели разгадывают только. Почему эта судьба, именно эта заметка так задела мое сознание, почему назвал Людочкой… Я причем ее облик представлял. И читал как-то рассказ вслух в библиотеке, за столом сидела девочка, закончившая наш пединститут, по облику точно совпадающая с тем, что я держал в своем воображении. Она так рыдала — ее отпаивали водой; мне говорят: «Виктор Петрович, можете с ней поговорить?» О чем?! Чтобы услышать еще одну историю, как сломали судьбу русской девочке, приехавшей из деревни? Я слышал их миллион, этих трагедий — они рушатся на нас, на меня… И, наконец, слепил судьбу этого ни в чем не виноватого ребенка. Ну вот там князя Болконского убивают, депутата Айздердзиса. Это фигуры. А эта бедная девочка, которую сделал отец-алкоголик, она-то в чем виновата? Вы перед ней все виноваты! Мы. Мы, живущие в таком мире и соглашающиеся с ним.
…Люди теперь некоторые пытаются жить хотя бы в домашнем, узком кругу по правде. Пусть они ее понимают деформированно, кто-то вообще не понимает, что такое правда, но кому-то уже внушили, что надо начинать с себя. И это очень важно. Пусть мы не все до конца понимаем, но что-то между собой, в себе уже у нас произошло. Маленькую, очень веселую повесть для детей напишу (повесть, еще называл сказкой, «Приключения Спирьки» — о своей собачке в деревне Быковке под Пермью, где «мы прообретались лет семь, как оказалось потом, самых плодотворных в моей работе и самых счастливых в нашей жизни» — Астафьев так и не закончил. Пробовал диктовать, когда — после первого инсульта — рука уже не действовала, но бросил, поняв, как отличается это от того, что он писал рукой. —А. Т.) Именно поэтому и напишу, чтоб доброту пробуждать в ребятах и трудолюбие, буржуазную бережливость — может, и к этому придем. Ведь главное у буржуазии, в чем я, поездив по миру, убедился, — трудолюбие и бережливость. Мы ж утратили и то, и другое. Ничего и никого беречь не умеем — ни себя, ни своих детей.
В то же время на каждом углу наши патриоты блажат: родину распродаем. Что распродали-то? Вот недавно лекцию читал в Швейцарии, в университете. Там, где Рона впадает в Женевское озеро, где Шильонский замок, стоит красивое дерево. Издалека кажется, это дуб, и будто он прямо в воде стоит. Ближе подойдешь, виден маленький остров. И вот это дерево и островок принадлежат англичанам. Когда-то англичане купили их у швейцарцев. Это меня умилило. Взяли, наверное, за это мешок золота. Ну так и что, распродали они родину? Не сидят же там сейчас англичане. Видел, как дно там чистят. И никаких конфликтов, никакого напряжения, никто из местных патриотов и не думает эту красоту спилить или спалить… Слева от этого дерева, неподалеку, кладбище, где похоронен Владимир Набоков. Был я на его могиле. Поклонился.
… Да, много мерзости, пакости, но она всегда была, и в каждом народе. А у нас ее взрастили. Но сейчас и много хорошего происходит. Не хотим замечать. Думаю, сегодня люди стали чуть получше. Мы вот соберемся за столом, говорю: раз уж взялись обличать, давайте подсчитывать. Скажите, кто тут сволочь. Разберемся — нет таких. Ну а нас ведь 20 человек! А ты своих подсчитай. Вот видишь…
4 декабря 1997 года:
— И к концу прошлого тысячелетия человечество в тяжелом состоянии подходило. У Цвейга это хорошо описано. Оно утратило искусство мореходства, знания океана, географии, судостроения, перезабыло все, что знали финикийцы, греки, римляне. Люди разучились странствовать, строить, жить. Утратили лоции, освоенные в походах на кораблях, и снова стали заходить в пещеры. Говорю про христианский мир, который ютился тогда на Пиренейском полуострове, вокруг Средиземного моря. Люди впали в страх, ждали второго пришествия Христа, Страшного суда. От страха, от смущения и начали вытворять черт-те что — все равно не жить, и осудят всех, все грешны. Умирали от кровосмешения, запивались. И только через столетия с путешествия Магеллана началось возрождение и искусства, и жизни вообще. Четыреста лет потребовалось для того, чтобы восстановить нормальное состояние человека, нормальную жизнь. Помогли поднять с колен людей и Микеланджело, и Рафаэль, и Боттичелли, многие-многие имена эпохи Возрождения можно называть.
Вот тогда на рубеже тысячелетий люди ждали второго пришествия и Страшного суда. Они ждали, а мы уже ничего не ждем. Нами руководят только инстинкты. Весь мир подходит к концу тысячелетия в очень плохом состоянии, а уж в этом мире мы где-то в обозе плетемся, все худшее от него на ходу подхватываем…
Планета наша задумана хорошо. Все для жизни есть. И живем: 15 200 войн учтено за все время, в них погибло три с лишним миллиарда человек. А сколько при этом еще и животины, тварей, ни в чем неповинных, — волков, лошадей, собак, кошек… Мы не на земле живем — на мешке с костями, а в середине кровь булькает. Нас, русских, сейчас 600 миллионов было бы, если б не войны, революции и преобразования. И земля ныне лежит безлюдной и пустой на сотни верст, словно дикое поле.
