Научись онтокритике, чтобы перенаучиться жить

Неграмотными в 21-м веке будут не те, кто не могут читать и писать, а те, кто не смогут научаться, от(раз)учаться и перенаучаться. Элвин Тоффлер

Поиск по этому блогу

2014-05-04

«Всё регрессивное человечество» : Вызов Контрмодерна : К проблеме реставрации СССР / Дмитрий Ахтырский

«Всё регрессивное человечество» : Вызов Контрмодерна : К проблеме реставрации СССР

Общим - хотя и вполне корректным - местом в современной аналитике стало утверждение, что российская власть пытается реставрировать “СССР”, а российское общество в своем большинстве эту попытку поддерживает.
Однако следует понимать, что “СССР” в данном случае является мифом, существенно отличающимся от той реальности, которую настоящий Советский Союз из себя представлял. Далеко не все компоненты того, что составляло существенную часть советской реальности, власть и общество желает восстанавливать.
 В первую очередь, значительная часть общества желает репрессий - в том числе и репрессий массовых. Уровень агрессии в обществе просто колоссальный - сдерживает эту агрессию лишь столь же запредельный уровень цинизма, апатии, страха и коррупции.Стучать хочется - но страшно. Донос может ударить по самому доносчику. Коррупция блокирует позитивные трансформации, но она же препятствует и репрессиям как процессу, который может существенно осложнить жизнь носителей власти на всех ее уровнях. Репрессии предполагают и относительно высокий уровень идеализма в социуме - пусть и идеализма “черного”, с отрицательным знаком, предполагают совсем не “диванный” энтузиазм. Апатия же не дает с этого дивана встать - для совершения любого крупного дела, как благого, так и дурного.
Власть Путина в результате агрессивных внешнеполитических действий сильно укрепилась. Но более перспективной с точки зрения общественного сознания представлялась бы власть незапятнанных коррупцией радикальных деятелей из среды “силовиков” - что-то вроде настоящей военной хунты, “черных полковников”, которые бы провели планомерные репрессии против политических и экономических элит. Общество явно относится положительно к отмене моратория на смертную казнь. Видимо, значительная его часть с одобрением отнеслась бы и к введению публичных наказаний вплоть до той же смертной казни.
 Следующий социально востребованный момент, связанный с “мифом СССР” -восстановление утраченной имперской мощи. Это восстановление имеет два аспекта - экстенсивный (территориальный) и интенсивный (военная сила). Уровень притязаний может быть различным. Минимум - это “единство русского мира”. Он включает в себя присоединение к России в сильной (прямой) или ослабленной (протекторат) форме Восточной Украины, Беларуси, Северного Казахстана, части Прибалтики. Следующий уровень - это восстановление империи в полном объеме путем обретения контроля над территориями, которые когда-либо входили в ее состав, включая Польшу, Финляндию и Аляску. Финальный аккорд - планетарная гегемония России в той или иной форме.
Существенным препятствием на пути достижения этих целей являются упомянутые выше цинизм, апатия, коррупция и страх. С одной стороны, шовинистически и ксенофобски настроенный российский обыватель считает вполне приемлемым для достижения государством новых уровней могущества использование неэтичных средств - таких, как прямая ложь, провокации и диверсии, вплоть до ядерного шантажа. С другой - для обретения могущества необходима максимизация усилий. Невозможно выигрывать войны, игнорируя творческий и познавательный аспекты человеческой деятельности. Однако все те же блокировки не позволяют реализовать амбициозные агрессивные мечты. Наука и образование в России находятся в упадке.
Итак, первые два момента СССР-ностальгии - это стремление железной рукой “навести порядок” и “восстановить мощь”. Но железо изъедено коррозией, а управляющие им программы полны багов.
 Третий момент - экономический. Тут желания власти и населения существенно расходятся. Ностальгирующая часть общества требует нового передела собственности и отмены результатов приватизации, возможно - введения плановой экономики, всеобщей занятости, государственного патернализма в полном объеме. Власть эти требования выполнять не торопится и явно торопиться не будет. Ее цель - подконтрольные высшему кругу властных лиц крупные бизнесмены. Такая экономическая система тоже является распределительной. В ней есть элемент “свободы предпринимательства”, но эта “свобода” сама является объектом распределения. Остальные компоненты власть может попытаться реализовать в форме более или менее поверхностной имитации. Препятствие, помимо всех вышеприведенных - неготовность общества к жертвам. Масштабные экономические преобразования представляются в этом социальном климате малореальными. Как частная, так и общественная собственность в России как таковые не существуют, но лишь симулируются. Собственность гарантируется лишь принципом прямой силы ее обладателя.
 Четвертый момент - уничтожение гражданских свобод. Общество (возможно, что подавляющее его большинство) поддерживает ликвидацию свободы слова, вероисповедания, собраний. В СССР не было секса, “мужеложество” каралось законом, существовала жесткая цензура в области искусства и СМИ. Все ограничения в этой сфере просоветский обыватель встретит и встречает с восторгом.
 Пятый момент - общегуманистический. “Советский человек” - все же тоже человек, стремящийся (хотя бы в глубине души) к свободе и любви. Ему хочется, чтобы светило солнышко, смеялись дети, балерины танцевали, а космические корабли бороздили. Но “советскому человеку” кажется, что эту реальность нужно не создавать, не творить ее, а всего лишь вернуть - “провернуть фарш назад”. Он не понимает, что в советской реальности как раз и присутствовали те компоненты, которые привели общество к его теперешнему состоянию, и что виноваты в бедах современной России скорее Ленин и Сталин, чем Горбачев, Ельцин и Госдеп.
 Но значительная часть “мифа СССР” из общественного сознания ушла. И если обывателю о ней напомнить - то далеко не факт, что он ее поддержит. Какие же элементы советского мифа не используются в современной российской пропаганде и не востребованы массовым сознанием?
Не востребован мем “все прогрессивное человечество”.
 Термин “прогресс” символизирует собой Новое время, эпоху Модерна, начавшую свое шествие по Европе в XVII веке и сформировавшую картину мира значительной части образованного общества Западной Европы в веке следующем, “веке Просвещения”. В это время трансформируется базовая мифологема времени.
Традиционная домодернистская картина мира предполагала, что в мире идет процесс деградации, а “золотой век” человечества в этой картине располагался в прошлом. Лучшее, что может сделать человек в такой ситуации - пытаться сохранить, законсервировать портящуюся реальность. Древность представлялась во всех отношениях совершеннее настоящего. Соответственно, власть полагала себя хранительницей существующего порядка - и именно “стабильности” от нее в первую очередь ждало общество.
Модернистский миф утвердил примат настоящего и будущего над прошлым. Золотой век переместился в будущее, а сама эпоха перестала быть непрекращающимся ностальгическим воспоминанием о древности, “когда деревья были зеленее”. Она стала фронтиром, “Модерном”, “Современностью” с большой буквы. Сначала интеллектуалы осознали реальность технического прогресса, далее пришли к идее прогресса социального - а затем и прогресса космического, к представлениям об эволюции. Трансформация стала мыслиться не как нечто нежеланное, на что обречена деградирующая реальность, но как позитивный процесс развития и совершенствования. Задачей как власти, так и общества стала Реформа. Реформа перманентная - и если власть оказывалась не готовой к такой роли, Реформа становилась Революцией. Новое время началось с коперниканской революции, продолжилось революциями социальными, культурными, научно-техническими, промышленными и т.д. Власть оказывалась в представлении общества нелегитимной, если она не отказывалась проводить реформы и модернизации.
 Для значительной части современного российского общества такие слова, как “революция”, реформа”, “модернизация” и “прогресс” являются словами почти что бранными. Ценности этого социального сегмента суть ценности сугубо домодернистские - те самые, “традиционные” и “семейные”. Эти же ценности поддерживает и российская власть.
Основой современной российской мифологии является ностальгия по “золотому веку” - по прошлому. По Московии Ивана Грозного, по Российской империи Николая I, по сталинскому СССР. Но ностальгия по СССР - это парадокс, оксюморон в своей основе. Пафос советского проекта был сугубо модернистский - а вот ностальгия по этому проекта - контрмодернистская.Никакая “реставрация СССР” в такой ситуации невозможна - ей препятствует это контрмодернистское умонастроение. Возможна лишь имитация. Кстати, эти контрмодернистские имитации начались уже в конце 20-х - а далее СССР все более становился симуляцией модернизма, что сказалось в его научном отставании от западного мира. Символом научного соперничества двух сторон в этом противостоянии стало “воровство бомбы” - это событие в свое время показало, что только такие методы могут какое-то время поддержать контрмодернизирующийся СССР на плаву.
Поражение СССР ни в коей мере не отрезвило ностальгирующих по нему контрмодернистов. Их мифология напоминает карго-культ. Достижения западной цивилизации они пытаются каким-либо способом заставить работать на себя - захватить, украсть, купить на сырьевые деньги.
Единственный способ не уничтожить свою страну в современном мире при таком подходе - постараться в достаточно короткое время поставить планету под контроль реакционных контрмодернистских сил, после чего свернуть “проект Просвещения”. Задача весьма трудная - ведь если удастся сокрушить западный мир, то придется бороться с многочисленными антимодернистскими конкурентами. А чтобы этот самый западный мир сокрушить - придется с этими конкурентами входить в мировой антимодернистский союз.
Для реализации подобного плана есть весьма ограниченное по историческим меркам “окно возможностей”. Собственных научных и технологических прорывов контрмодернистские общества не в состоянии осуществить просто по определению - поскольку они планомерно уничтожают внутреннюю базу для этих прорывов, затрудняя и ограничивая работу философов и ученых. Основа благосостояния таких обществ в совеременном мире может быть только одна - сырьевая (прежде всего, топливная). Как только остальной (модернистский) мир перестанет нуждаться в сырье контрмодернистских стран, “окно возможностей” для мирового контрмодернистского переворота закроется. Полагаю, что к середине века топливной зависимости мира Модерна от мира Контрмодерна более не будет.
Именно таким контрмодернистским обществом и становится общество российское. Оно любит объекты карго-культа - растущие на поле чудес деревья с плодами в виде современных технологий. Но эти деревья в контрмодернисткой почве, к его несчастью, не произрастают. Технологии - продукт именно Модерна. Любое техническое изделие нашпиговано демократией, либерализмом, правами человека. Контрмодернизм же схлопывает научный поиск. И он невозможен в современной техносфере в принципе - именно поэтому в контрмодернистских странах блокируется интернет, именно поэтому советскому человеку запрещалось иметь дома копировальные машины.
Россия погружается в архаику. Это погружение по своей скорости, впрочем, больше напоминает стремительный провал. И этот провал осознается властью и социумом как желанный. Неудивительным в свете вышесказанного представляется последний имперский поход ва-банк - имперскому крокодилу остается только попытаться проглотить солнце, иначе его время безвозвратно уйдет, ибо содержимое нефтегазоносного болота, в котором он водится, скоро окажется никому не нужным.
Впрочем, у великодержавного чудища есть и еще один шанс - шантаж, поскольку он может поджечь ворованное. Я имею в виду ядерный шантаж, уже озвученный российским “министерством пропаганды”. Только в этом смысле Россия является на сегодня сверхдержавой - она в состоянии уничтожить планету вместе с собой. Она фактически начала заявлять о себе как о “террористической сверхдержаве” - уникальный случай в мировой истории. И эту проблему планете предстоит решать, направив на это решение значительную часть своего интеллектуального и экономического потенциала.
 Итак, задача контрмодернистского разношерстного недоинтернационала - уничтожить Модерн средствами, заимствованными у самого Модерна и установление контрмодернистского порядка.
На примере России мы можем ясно увидеть, какие ценности предлагает (точнее, навязывает) нам “все регрессивное человечество”.
1. Лишение прав. Прав будут лишены сексуальные меньшинства, женщины, те или иные “иноверцы” и “инородцы” - и, само собой разумеется оппоненты контрмодернистской власти. Каких прав? От свободы слова до права на жизнь (последнее точно сохранится из перечисленных категорий лишь у женщин).
2. Открытое силовое доминирование, “право сильного”, “закон джунглей” - и это все сопряжено с идеей некоей патерналистской “социальной справедливости”, при которой власть сама распределяет блага так, как считает нужным. В этом смысле контрмодернистскому сознанию более “социально справедливым” кажется устройство древних аграрных обществ типа Египта, чем современный западный мир. За “социальную справедливость” выдается идея силовой ротации элит, периодические ритуальные кровопускания внутри элиты. Вместо модели общества, построенного на праве, навязывается тотально коррупционная модель.
3. Возврат к “деградационному мифу времени” и отказ от мифа прогрессистского - примат “охранительства” над “реформизмом” (а на деле - контрреформы, разрушение цивилизации).
4. Возврат к архаическим формам сознания, к самым чудовищным суевериям, системам табу. Подмена высокой этики “охраной святынь”.
Вышеприведенный перечень, впрочем, далеко не полон.
 А теперь взглянем на эту картину с точки зрения Модерна.
Человеческая цивилизация представляет собой уход от животного состояния, его преодоление. Нашим биологическим предкам было свойственно загаживать свою среду обитания - обезьяны, будучи существами полукочевыми, не имели нужды в уборке своей территории. И частью цивилизованного состояния стала реальность “уборки”. Показательно, что современное экологическое движение родилось именно в западном мире. Такими примерами полна наша реальность.
Ненависть к сексменьшинствам, презрение к женщинам - все это не более, чем рецидивы животного сознания. Предел архаизации - это именно возвращение в животный мир, не более и не менее. Это полное расчеловечивание, отказ от культуры, дегуманизация. И на примере российского общества этот контрмодернистский вектор вполне очевиден. Обезьянья стая - это самое “традиционное” из всех возможных для человека состояний.
Отсюда и происходит своеобразный “экстаз расчеловечивания”. Отказ от цивилизации ведет человека не к “благородному дикарю” и не к “высоконравственным праотцам”, а к полному отказу от этики, к замене ее жесткими внеэтичными регулятивными иерархическими принципами стаи.
Советская идеология, при всех своих антигуманистических компонентах, включала в себя и компонент гуманистический, чем и привлекала многих модернистов. В нее входили и идея освобождения человека от эксплуатации, и идея его беспредельного совершенствования, и беспредельное познание.
Следует отчетливо понимать, что все эти ценности контрмодернистский проект обращает в ничто. “Коммунизм” в парадигме “реставрации прошлого” может быть только первобытным “коммунизмом”, а далее - “коммунизмом” животного мира без всяких скидок. “Коммунизмом” мира тотального взаимопожирания и подавления. Сотня лет жизни в таком мифе без контактов с миром Модерна, и Гагарин на старых фотографиях займет место в пантеоне могущественных летающих существ - а потом забудется вовсе.
Так что модернистам, жаждущим революционных перемен в мире, следует хорошо подумать, прежде чем поддерживать реставраторско-ностальгинерские проекты и возлагать свои надежды на российское государство, планомерно перемещающее своих подданных из положения “на коленях” в позицию “на четвереньках”.

2014-05-03

«Мы не на земле живём — на мешке с костями»: Виктор Астафьев

КУЛЬТУРА / ВЫПУСК № 47 ОТ 30 АПРЕЛЯ 2014

30-04-2014 01:21:00 http://www.novayagazeta.ru/arts/63423.html

Виктор АСТАФЬЕВ: «Мы не на земле живём — на мешке с костями»

Первого мая — 90-й день рождения Виктора Астафьева

«А Енисей, не спящий даже ночью, крутолобый бык на той стороне, пилка еловых вершин над дальним перевалом, молчаливое село за моей спиной, кузнечик, из последних сил работающий наперекор осени в крапиве, вроде бы один во всем мире, трава, как бы отлитая из металла, — это и была моя родина, близкая и тревожная». Астафьев был таким.
И таким: «Мы потеряли свой народ. Русской нации больше нет. Есть жуликоватая шпана, мычащее стадо. Но и весь мир снова погружается в варварство, готов встать обратно на четвереньки. В ХХ веке земляне радовались многим изобретениям и открытиям, визжали от восторга. В ХХI будут плакать и креститься, чтобы вымолить у Бога прощение и найти способы избавления от бед, ими же содеянных <…>. Если они, потомки, не осмыслят и не осознают прошлого, у них не будет будущего. У порога их жизни всегда будут стоять, как стояли на пороге нашей жизни, авантюристы, подобные фашистам и коммунистам, готовые запутать их, заморочить им голову и повести за собой стадом на бойню за светлое будущее и за «жизненное пространство».
Его считают противоречивым. Делят астафьевские книги и его самого на разные периоды. Пеняли, что озлобился в старости, не оставлял читателям ни надежды, ни просвета. А по-моему, нет ничего противоречивого в любви и нежности к своей земле и ненависти ко всему, что уродует ее и ее обитателей. И это очень логично и правильно — говорить своему народу в глаза о его рабстве. И жалеть его. Глупо было как раз требовать просвета — если его не видно. Тем более требовать от человека, прошедшего детдом, войну, послевоенный голод, израненного, похоронившего детей и друзей.
Всегда хотелось говорить с Астафьевым о прозе и поэзии, о музыке и чудесах этой жизни, о горах, Енисее, Сыме, тайге («Что же самое хорошее было в моей жизни? Лес, тайга, бесчисленные хождения по ней…»). А под диктофон, для газеты, спрашивал в основном о жизни такой, какая она в России есть.
Время все то же: и сейчас остро не хватает авторитетных для нации прямых и не-лживых высказываний, точных диагнозов.
Я тогда работал в «Известиях», это было совсем другое издание, кто помнит. Напечатано было далеко не все, что предлагал, — газеты не резиновые; какие-то мысли и воспоминания пришлось резать. Да и отправлял не все, что записано. Сейчас, чтобы прослушать те пленки и найти ранее не опубликованные эпизоды бесед, пришлось искать магнитофон под кассеты из 90-х.
Стоило того. Обогрелся. Голос — живой. Задыхающийся, но сильный и взыскующий. Слушайте.

28 апреля 1994 года:
— Начинался-то век хорошо! Вплоть до 14-го года все дела шли ничего, только вот уже незаметно пулемет создали — правда, изобретатель долго его продать не мог; за спиной что-то делалось, в третьем году и в пятом уже начинали мутить мир и расслаивать. А потом как обезумели. По существу, так и не останавливались до 45-го. И уж так кровью сильно умыли в 39—45-м мир — его середину, умыли маленько и Америку — но не так, как нас… Отправляли на фронт ненадолго. Как на бойню. Так и было: умирали по дороге на фронт, в первом бою. Особенно в пехоте. В атаке солдат мог быть 15—20 минут, в наступлении — несколько дней. Меня три раза ранило, каждый раз где-то на исходе десятых суток. На Днепровском плацдарме — на восьмой день… С передовой-то мало кого сейчас осталось, здоровы и бодры комиссары. Меня внуки держат.
Вот что мне важно понять. 1945-й. У Бродского, помните: «Кто в пехотном строю смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою»? И вновь взялись строить социализм. Вождю народов вернувшиеся с той войны простили все? Это прощение, которое выше справедливости, или что-то другое? И грех ли долготерпение? Нет, даже не в этих понятиях. Хочу понять, что внутри было, как это психологически происходило, когда победители, маршалы и рядовые, вновь позволили вытирать о себя ноги.
— Никто не думал никого прощать. Просто уж так в оборот жизнь взяла в 46—47-м годах, они особенно тяжкими были, два первых послевоенных года, вплоть до отмены карточек… Вот сейчас говорят: «Тяжело жить». Кто говорит — не знает, как невероятно тяжело может быть, нашего-то брата уже мало осталось… Очень тяжело было. Сейчас можно хлебом наесться досыта. А тогда в очередях за хлебом людей давили насмерть. Нам не до партийных полководцев было: они там гуляли, пили, орденами себя награждали, хвалили себя за гениальность свою. В эти годы они много для себя сделали, началось строительство этих больших домов в Москве, грандиозных памятников. Они не понимали, что народ погибает, деревня — пустая, скоро их кормить некому будет. На войне потеряли 13 миллионов рядовых — а значит, крестьянских детей. Комиссары в это число, извините, не входят. Так теряли деревню. Запрет на аборты тогда погубил еще 5 миллионов женщин. От голода умирали. Я же видел, как вставали в военкомате на учет демобилизованные, — тучей мы плыли. Мы же все друг друга знали, город небольшой. И я же видел потом, как ребята эти падали от заброшенности, ран, словно здоровый молодой лес. Тут самая страшная причина, о которой не говорим.
А они ведь, между прочим, дабы народу брюхо набить, продавали хороший хлеб — чтоб на выручку купить плохого. Мы даже в войну через Финляндию, Норвегию один эшелон хлеба пропускали в Швецию — потому что одна семья изволила есть только русский, саратовский. У этого хлеба интересная история. Его сделали малые ребятишки. Так было: «Я пойду гулять, играть». — «На вот ковшик, зерна отбери: колотое — скоту, уродливое — на помол, крупное, может, из всего ковшика одно, — положи отдельно». Так за несколько столетий саратовские ребятишки по горстке отобрали нам великий хлеб, с самой лучшей клейковиной. И мы продавали его до 57-го года. В 57-м мы заслали «овсюг», и они нам в эмалированных цистернах вернули последнюю партию хлеба и не стали больше покупать.
Да, после каждой большой войны обязательно бывали в странах внутренние волнения. Ну так и после каждого страшного боя были молебны: молились все вместе, от рядового до маршала, становясь на колени (кстати, и Веллингтон после Ватерлоо), и отмаливали у Бога грехи за только что пролитую кровь. Это было обязательно. Мы были первой армией в мире, что воевала без Бога… Даже у фашистов, которых мы очернили всяко, хотя во многом превзошли, на пряжке было написано: «С нами Бог», и, может, оттого не все они обалдели, и какая-то низшая часть солдат, верующих, не творила уж самых страшных преступлений. Мы приписали всем немцам грехи карателей второго и третьего эшелонов, что шли за фронтом, — СС, абвера. А на передовой наши ребята, как и они, не боялись попасть в плен. Как-то вечером к нам перешли сразу 18 человек. Сначала мы думали: в наступление пошел фриц. Но перешли, показали, что оружие у них смазанное, никакого зла не было, не стреляли. А привел их молодой парень: у нас — сентябрь, благодать — спелые яблоки висят, помидоры, урожай. Они объясняют, что им, мол, надоело есть какой-то горох с тушенкой. Накормили. Никакого зла от них физиологического мы не ощущали.
Мы цитируем Розенберга, приводим только крайние высказывания. Но и наполеоновская, и немецкая армии шли завоевывать и осваивать дикий край. Столкнулись с нашим бедным, но милосердным народом, и что-то внутри произошло у многих из них. Я же бывал на Западе, разговаривал с людьми. Стравили, конечно, народы, потом уже остервенились. Дядя мой в Дивногорске жил — хитрован, он сдался в плен, потом убежал. Чё не бежать-то было? Немцы возили смотанную проволоку на алюминиевых колышках, одной ниткой обносили пленных и говорили: «Иваны, если убежите — мы вас будем пух-пух». Сами уходили, водку пили, не охраняли. Никто не бежал.
Немцы уже в первые годы после войны стали рассказывать правду о ней. В 50-е выходят «Не убий» Рихтера, «Время жить и время умирать» Ремарка. Но Ремарк не был на этой войне, а Рихтер воевал, и я был ошеломлен этой правдой — мы не могли так писать: цензура — это одно, но помимо нее мы в любом случае будем писать с уважением, любовью к своему народу, а он написал с ненавистью к своим — к тому народу, кто стал ловить отступающих немцев в 45-м и вешать на фонарях.
А грех ли — наше долготерпение? Грех — в том смысле, что обязательно это всегда плохо в России заканчивается, уж такой кровью… Видел однажды: колхозная лошадь — спина, шея сбиты, одна подкова на четыре ноги, и еще какой-то придурок начал ее <...> лупцевать. Через 15 минут, брыкая тощим задом, она разнесла все в щепки, только он живой, слава богу, остался, и потом еще бежала куда-то с рваной шлеей — она ж колхозная, расползлась, с одной оглоблей и хомутом; умчалась, докуда сил хватило, в поле… и там упала. Вот этого боюсь, что, как колхозная лошадь, страна разнесется, всю сбрую, все хозяйство — в щепки. И будут же бить кто кого попало! Не «красные» на «белых», все смешается, счеты сводить будут: ах, курва, у тебя пенсия на 15 тыщ больше!
Уже подходя к дверям Астафьева, вдруг понял, что подарочный набор ручек, который я ему нес, — таких, какими он писал, перьевых, — немецкий. Понимал, что никакой ненависти к немцам у солдата-окопника, если она и была, давно уж нет, и все же. Как я-то сам буду выглядеть с таким подарком? Но когда В.П. рассказывал о колхозной лошади, понял, насколько глупы мои опасения и как глубоко мне стоит засунуть обыденную мораль и обывательские предрассудки. Вспомнилась сразу хрестоматийная сцена с Ницше: он выходит из отеля, видит, как кучер избивает кнутом лошадь. Бросается к ней, обнимает ее за шею, плачет. Плачет, обрушив всю свою философию, все свои беспощадные и циничные умствования, замолчав после этого уже навсегда, навеки расставшись с человечеством и проведя остаток жизни в невменяемости. О чем я вообще думал, нет ни эллина, ни иудея, есть лишь страдания всего живого на планете, слезы в одних глазах и сочувствие в других.
— Мы даже на передовой, умирая, вшами живьем съедаемые, всё в чем-то были виноваты и должны. Ну должны, ладно. Но в чем виноваты? Не так окопался, не туда стреляешь. Вот что: с того момента, как армия стала столь огромной и почти неконтролируемой, как изобрели оружие, против которого нет защиты (а от него нет — пусть не пудрят мозги, ничем мы не защищены от водородного оружия), человечество подписало себе смертный приговор. И ведь инстинктивно, какими-то железами, не умом даже, подкоркой оно понимает, что обречено.
И боюсь, что совершенно правильно Леонтьев пророчествовал. История завершится Россией. Она погубит мир. То было сказано задолго до революции и всех потрясений. Смертельное для всей Земли оружие попало самым незрелым — нам да североамериканцам. Те 200 лет живут, и мы — тысячу. И что мы? Грозили все время, как мальчишки, друг другу: хошь, спалю?! Сейчас чиркну или немного погодя! Что с ними, охальниками, делать? Шуметь — только подзадоришь. А, не дай Бог, упадет Тунгусский метеорит второй, и будет взрыв? И начнется ядерная война. Потому что ответят. Мы да североамериканцы — дети! Русский народ — дите, молодой народ. Да, гениальный во многом, были гении и еще, наверное, будут, и не всегда в оружейном деле и в милитаристском направлении… В Тобольске Софийско-Успенский храм, ему за 300 лет. Какая древность, говорим. Самое старое здание за Уралом. А в Греции на праздновании 900-летия Патмосского монастыря Иоанна Богослова я не слышал от народа, что этот монастырь — древний. Нормальный возраст. Дети мы. Посмотрите на испанцев: у них, даже когда радуются, в глубине глаз сохраняется печаль. За ними — история, знание чего-то. А за вашингтонцем что?
Вот какая штука: можно много говорить, близится ли финал истории, российской или всего человечества, но человека задевает за живое совсем другое. Для меня, например, выражение космического трагизма — «Людочка». Меня в свое время она потрясла.
— Я не выдумал эту историю. Это маленькая, строк 25, заметка, прочитанная в вологодской газете. Конечно, знаю множество страшных преступлений, выступал ведь я и в лагерях, уж такое слышал! Но замысел — такая тайна, которую никто из художников не отгадал. Читатели разгадывают только. Почему эта судьба, именно эта заметка так задела мое сознание, почему назвал Людочкой… Я причем ее облик представлял. И читал как-то рассказ вслух в библиотеке, за столом сидела девочка, закончившая наш пединститут, по облику точно совпадающая с тем, что я держал в своем воображении. Она так рыдала — ее отпаивали водой; мне говорят: «Виктор Петрович, можете с ней поговорить?» О чем?! Чтобы услышать еще одну историю, как сломали судьбу русской девочке, приехавшей из деревни? Я слышал их миллион, этих трагедий — они рушатся на нас, на меня… И, наконец, слепил судьбу этого ни в чем не виноватого ребенка. Ну вот там князя Болконского убивают, депутата Айздердзиса. Это фигуры. А эта бедная девочка, которую сделал отец-алкоголик, она-то в чем виновата? Вы перед ней все виноваты! Мы. Мы, живущие в таком мире и соглашающиеся с ним.
…Люди теперь некоторые пытаются жить хотя бы в домашнем, узком кругу по правде. Пусть они ее понимают деформированно, кто-то вообще не понимает, что такое правда, но кому-то уже внушили, что надо начинать с себя. И это очень важно. Пусть мы не все до конца понимаем, но что-то между собой, в себе уже у нас произошло. Маленькую, очень веселую повесть для детей напишу (повесть, еще называл сказкой, «Приключения Спирьки» — о своей собачке в деревне Быковке под Пермью, где «мы прообретались лет семь, как оказалось потом, самых плодотворных в моей работе и самых счастливых в нашей жизни» — Астафьев так и не закончил. Пробовал диктовать, когда — после первого инсульта — рука уже не действовала, но бросил, поняв, как отличается это от того, что он писал рукой. —А. Т.) Именно поэтому и напишу, чтоб доброту пробуждать в ребятах и трудолюбие, буржуазную бережливость — может, и к этому придем. Ведь главное у буржуазии, в чем я, поездив по миру, убедился, — трудолюбие и бережливость. Мы ж утратили и то, и другое. Ничего и никого беречь не умеем — ни себя, ни своих детей.
В то же время на каждом углу наши патриоты блажат: родину распродаем. Что распродали-то? Вот недавно лекцию читал в Швейцарии, в университете. Там, где Рона впадает в Женевское озеро, где Шильонский замок, стоит красивое дерево. Издалека кажется, это дуб, и будто он прямо в воде стоит. Ближе подойдешь, виден маленький остров. И вот это дерево и островок принадлежат англичанам. Когда-то англичане купили их у швейцарцев. Это меня умилило. Взяли, наверное, за это мешок золота. Ну так и что, распродали они родину? Не сидят же там сейчас англичане. Видел, как дно там чистят. И никаких конфликтов, никакого напряжения, никто из местных патриотов и не думает эту красоту спилить или спалить… Слева от этого дерева, неподалеку, кладбище, где похоронен Владимир Набоков. Был я на его могиле. Поклонился.
… Да, много мерзости, пакости, но она всегда была, и в каждом народе. А у нас ее взрастили. Но сейчас и много хорошего происходит. Не хотим замечать. Думаю, сегодня люди стали чуть получше. Мы вот соберемся за столом, говорю: раз уж взялись обличать, давайте подсчитывать. Скажите, кто тут сволочь. Разберемся — нет таких. Ну а нас ведь 20 человек! А ты своих подсчитай. Вот видишь…

4 декабря 1997 года:
— И к концу прошлого тысячелетия человечество в тяжелом состоянии подходило. У Цвейга это хорошо описано. Оно утратило искусство мореходства, знания океана, географии, судостроения, перезабыло все, что знали финикийцы, греки, римляне. Люди разучились странствовать, строить, жить. Утратили лоции, освоенные в походах на кораблях, и снова стали заходить в пещеры. Говорю про христианский мир, который ютился тогда на Пиренейском полуострове, вокруг Средиземного моря. Люди впали в страх, ждали второго пришествия Христа, Страшного суда. От страха, от смущения и начали вытворять черт-те что — все равно не жить, и осудят всех, все грешны. Умирали от кровосмешения, запивались. И только через столетия с путешествия Магеллана началось возрождение и искусства, и жизни вообще. Четыреста лет потребовалось для того, чтобы восстановить нормальное состояние человека, нормальную жизнь. Помогли поднять с колен людей и Микеланджело, и Рафаэль, и Боттичелли, многие-многие имена эпохи Возрождения можно называть.
Вот тогда на рубеже тысячелетий люди ждали второго пришествия и Страшного суда. Они ждали, а мы уже ничего не ждем. Нами руководят только инстинкты. Весь мир подходит к концу тысячелетия в очень плохом состоянии, а уж в этом мире мы где-то в обозе плетемся, все худшее от него на ходу подхватываем…
Планета наша задумана хорошо. Все для жизни есть. И живем: 15 200 войн учтено за все время, в них погибло три с лишним миллиарда человек. А сколько при этом еще и животины, тварей, ни в чем неповинных, — волков, лошадей, собак, кошек… Мы не на земле живем — на мешке с костями, а в середине кровь булькает. Нас, русских, сейчас 600 миллионов было бы, если б не войны, революции и преобразования. И земля ныне лежит безлюдной и пустой на сотни верст, словно дикое поле.
Автор: Алексей Тарасов

Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/arts/63423.html

Передоговорятся или перебьются: власть и народ в России на переломе

Перепост отличной статьи Людмилы Петрановской «Пятиколонное»:

Пятоколонное

ludmilapsyholog
1 мая, 15:39
В последнее время я работала практически без выходных, успевая между тренингами и семинарами только переместиться в пространстве. Поэтому писать совсем не было ни сил, ни времени. Но думать иногда получалось. Например, в поезде.
Думать о том, о чем все сейчас думают.  Ну, вы понимаете, что же будет с Родиной и с нами.
Учитывая, что в ближайшие две недели с большой вероятностью произойдут события, после которых рефлексировать будет сложно, пожалуй, напишу, что надумалось, ни в коем случае не претендуя на истину хоть в какой инстанции.
1. Почему Россия не Украина.
Это очень просто. И там, и здесь - клептократия годами укрепляла свои позиции. И там, и здесь было хреново с правами, судами и честными выборами. Но у украинской клептократии было нечем делиться с населением. Происходило наглое обиралово, страна катилась к долговой яме, последней каплей стало, когда у людей сперли еще и надежду на будущее.
А у нашей всегда было, слава углеродам. И на социалку более-менее было, и на парки-скверы-набережные красивые, хотя бы в крупных городах, и церкви строить, и олимпиады-чемпионаты проводить.
Поэтому мы все, население, в доле. Да, некоторые тяжело живут, особенно вдали от крупных центров. Но тут не в абсолютных цифрах дело, а в соответствии уровня жизни и качества труда.
Вот по этому параметру в России почти всем переплачивают. Всем-всем, от работяг до хипстеров, я и себя не исключаю, никого.
Переплата может быть разной.
Для бизнеса это высокая норма прибыли -- за те проценты, за которые впахивает европейский мелкий и средний бизнесмен, наш со стула не встанет.
Высокая цена услуг - сравните стоимость любой услуги, будь то зуб вылечить или подстричься, или учиться на платном месте в университете,  с европейской (аналогичного уровня). И почасовую оплату исполнителя, соответственно.
Частый вид переплаты -- очень низкие профессиональные требования к квалификации и образованию. У нас кто угодно менеджер и руководитель, дизайнер и психолог, а уж кто у нас певец или журналист... Всем этим  мало что знающим и умеющим людям грандиозно переплачивают, ведь время и деньги на обучение и переобучение, а также мозги в голове и сформированные нормы и ценности - часть стоимости труда.
Или сама зарплата может быть невысокой, но и ответственности за ошибки почти никакой, в сравнении с мировой практикой -- например, у врачей, учителей, я уж молчу про чиновников и полицию.
Да само наличие вполне приличного пакета социальных и трудовых гарантий в нашем случае -- переплата, ибо в других странах они появились в результате долгой и упорной борьбы за каждый пункт, и эта борьба в любой момент чуть что -- вспыхивает вновь, а мы за них палец о палец не ударили. Хорошо, если налоги платим.
Халява, короче.
Я знаю, что все сейчас обидятся, потому что мы привыкли думать, что живем хуже и беднее, чем в Европе - но дело в том, что работаем мы еще более хуже и безответственнее. В общем и среднем. Хотя одеваться стали более лучше.
Я уже писала когда-то о сути общественного договора Путина с народом под кодовым названием "стабильность": вы нам не мешаете воровать и править, мы вам даем возможность сравнительно хорошо жить, не становясь ответственными и не впахивая по-взрослому.
Поэтому все наши Болотные были просто милым времяпрепровождением, за которое никто не хотел платить всерьез (но некоторым пришлось). Ведь по большому счету всех все устраивало, а кого не устраивало, проще было уехать, чем бороться непонятно как и за что. Даже профессиональным борцам с режимом, в общем, жилось неплохо: особо не гнобили, уровень жизни неплохой, самоуважение выше крыши, а не стань режима - еще неизвестно, нужны ли кому будут твои статьи про "кровавогоПутена".
Собственно, в этом и есть основная разница. Нас все устраивало в глубине души, а украинцев - не устраивало и в глубине тоже (кроме того же Крыма, где традиционно жили лучше, чем работали).  То, что украл Янукович - он украл прямо у людей, из рук вырвал. А наши - воруют у чего-то абстрактного, у страны в целом, у будущих поколений. И еще с нами немножко делятся.
Вот поэтому в Киеве случился Майдан, который поддержала почти вся Украина, словом и делом, а у нас "протест слили" и все такое. Это не единственная причина, конечно, в России и социальный капитал ниже, и виктимности больше, но это, мне кажется, самое главное отличие.
2. Это все было справедливо до 2012 примерно года. Вся эта раковая опухоль росла-росла, рейдерствовала, хапала, проблемы не решала, в долги влезала, обратные связи отрезала, фантазиями о вставании с колен себя тешила, и достигла того момента, когда даже углероды перестали спасать. На горизонте замаячил конец стабильности. Северный такой пушистый зверь.
Олимпиада была венцом и завершением прежних правил игры, огромным леденцом на палочке, который вручили населению, не постояв за ценой, и пока оно сосало, прикрыв глаза от удовольствия, стали судорожно шарить по опустевшим карманам.
Что тут делать? Надо менять договор.
Новый договор был предложен населению немедленно и озвучен журналисткой КП Скойбедой: "мы согласные на бедность и трудности, будем ходить в резиновых сапогах, но зато жить в великой стране, флаги, гимны, пусть враги дрожат, Крымнаш и это только начало". (Я подозреваю, что сама-то г-жа Скойбеда рассчитывает, что в ее случае до резиновых сапог не дойдет, разве что это будут кроксы последней коллекции. Но это уже детали)
Месседж предельно ясен. Стабильность меняем на типа величие.
"Типа" -- потому что на настоящее нет ресурсов. Из букв Ж,О.П и А не только слово "вечность", ни и слово "империя" не складывается. Увы.
Теперь суть интриги в том, согласится ли население на смену договора.
Это мы узнаем в течение ближайших пары-тройки лет. Цены растут, рубль падает, оптимизация (сокращение расходов на социалку) идет полным ходом, людей увольняют. Но пока все это в пределах терпимого. ЗатоКрымнаш, как говорится. Когда станет не в пределах - посмотрим, что последует.
То есть два-три года - это если до открытой войны с Украиной не дойдет. Если им хватит ума, точнее, безумия, на вторжение, посадка на реальность будет быстрой и жесткой - для всех. И чем дальше, чем больше непонятно, а как они смогут откатить назад. Потому что договор "Не будет ни стабильности, ни империи, но вы нам не мешаете править" точно не прокатит.
3. Пока народу все нравится. Мир, май, Путин и все такое. Интеллигенция ужасается результатам опросов: все счастливы, все поддерживают, "все зомбированные идиоты".
Не знаю. Мне в этом видится скорее стокгольмский синдром. Все чувствуют, что власть поставила на кон все. Никаких иллюзий по поводу того, что ЭТИ способны на что угодно, у населения нет. Иллюзии, что можно будет дальше жить припеваючи, не идя на болезненную перезагрузку страны, тают под напором реальности. Страшно до потери пульса. В этой ситуации включается идентификация с агрессором: если я буду на стороне сильного, то уцелею в замесе. И кто их знает с этими опросами, вдруг записывают, кто что сказал. И вообще, лучше себя убедить, что они там наверху все правильно делают, им виднее, а вокруг все враги.
Все это грустно и местами противно, но это не глупость. Просто привычная виктимная защита, как бывает привычный вывих. В личных разговорах часто совсем другое говорят - про страх и про "что же будет".
У нас были примерно лет 15 сравнительно благополучной жизни с низким уровнем государственного насилия. Хватило ли этого, чтобы виктимность ослабила хватку, хотя бы у части населения? Не знаю. Пока кажется, что нет, но пока и цена вопроса не прояснилась. Увидим, рано или поздно все страусы выяснят, что пол бетонный.
4. Что делать "пятой колонне" и прочим "национал-предателям"?
Ну, во-первых, понимать свое место. Если кто-то еще питал года два назад иллюзии, что можно сместить или изменить режим, гуляя с белыми шариками, и обижался на меня, например, за скепсис по этому поводу, теперь, думаю, таких не осталось.
Что бы там ни говорили сами оппозиционеры или клеймящие их пропутинцы, ни малейшей возможности создать проблемы режиму у "пятой колонны" сейчас нет, хоть с блогами, хоть без блогов, хоть с митингами, хоть без них, хоть с печеньками Госдепа, хоть на свои.
Роль Спасителей народа от угнетения только заводит динамику треугольника Карпмана, каковой у нас и так сильно больше, чем хотелось бы. И не приведет ни к чему, кроме превращения либо в жертву, которую народ будет вместе с властью гнобить, укрепляя свою идентификацию с агрессором, либо в насильника, который с утра до вечера будет ярко и образно, во всю мощь вербальной одаренности, объяснять народу, что он "быдло", укрепляя в нем виктимность. То и другое - плохо.
Мне кажется, сейчас правильный момент, чтобы дать этим двум субъектам процесса: народу и власти --  разобраться со своим договором. Мы можем помогать формулировать, на то и вербальная одаренность, давать информацию для размышления, быть переводчиками. зеркалами, задавать вопросы - но и только.
Они столько лет боятся и ненавидят друг друга, врут друг другу, то скандалят, то сливаются в экстазе -- пусть уже выяснят отношения.
Или власть перепугается, включит голову и станет инициатором хотя бы частичной перезагрузки. Или народ вырвется из виктимности и поставит власть на место. Или они угробят друг друга и страну (сценарии угробления могут быть разными). В любом случае, в современом мире большая страна со столь архаичными отношениями между народом и властью существовать не может. Либо отношения изменятся, либо страна перестанет быть большой.
Мы в этой ситуации можем
-- Заботиться о себе и близких, подумать о своей безопасности, понимая, что ни один мрачный сценарий сейчас не является невозможным
-- Реализовывать свои планы, не очень зависящие от судьбы России, книги писать, детей учить или открытия делать, жизнь-то одна, нет времени ждать, пока они там разберутся.
-- Если есть ресурс, заботиться о слабых, до которых никому не будет дела в заварухе: сироты,старики, больные.
-- Помнить, что у них наши заложники, и могут появиться новые. Следить за процессами, помогать.
-- Думать и озвучивать результаты, потому что это - наш общественный долг, без нас это сделано не будет никем. Что не так сейчас, что должно быть вместо, как этого достичь, какие стратегии решения были опробованы до нас, какие риски и издержки - все это надо продумывать и озвучивать. Кстати, по ситуации в Украине очень видна недоработка с рефлексией: протест удался, а  концепции перезагрузки страны нет, не позаботились заранее.
-- Делать, что возможно, для роста социального капитала, потому что только он может служить гарантией от сползания в хаос после неизбежного кризиса. Поэтому все, что развивает социальные технологии и горизонтальные связи, неважно, по какому поводу и под какими лозунгами - в плюс.
5. Для себя на данный момент что решила:
-- Пока можно работать, будем работать. Планов множество, результаты есть. Станет невозможно - ну, уеду в ту же Украину. Там есть чем заняться человеку с моей квалификацией.
-- Законы все эти дурацкие про блоггеров не читала и не собираюсь, что хочу писать, то и буду, плохого я не хочу, а на каждый чих не наздравствуешься. Станет невозможно - ну, значит, не будет блога.
-- Предельно сокращаю любое сотрудничество с федеральным каналами ТВ, по любому вопросу.  Понимаю, что это наносит ущерб теме, но просто не могу.
-- Стараюсь никого не агитировать, не переубеждать, пустая трата нервов. Жизнь лучший учитель.
Если у кого еще есть какие стратегии, делитесь.
Пост написан для тех, кто видит проблему. Кому мир, май, Путин, участвовать в обсуждении не стоит.
Это наш, пятоколонный междусобойчик, вам сюда незачем.

Избранное сообщение

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Популярные сообщения