Интеллектуальный фашизм как характеристика обыденной культуры (и культов)

Нашёл замечательнейший текст Альберта Эллиса (без указания источника, к сожалению). Описанное А. Эллисом явление человеческого сознания имеет прямое отношение к самым ядовитым приманкам культов и хорошо объясняет, как обыденная культура создаёт почву для культов, особенно для псевдотренингов псевдоличностного псевдороста, поскольку к ним определение из заголовка подходит блестяще. И, конечно же, статья А. Эллиса — прекрасный образец применения критического мышления к такой заразе среди человеческих верований, как должнонанизм/должнотрахи.

Оригинал взят у accion_positiva в Альберт Эллис "Интеллектуальный фашизм"

«Впервые опубликовано аж в 1984 году... Вместо "американский, американец" проставить нужное...»

«Если под фашизмом понимать убеждения, основанные на произвольном постулате о том, что обладание определенным набором индивидуальных характеристик (например, "белый, ариец, мужчина"), являющихся "высшими" в отношении других индивидуальных характеристик (например, "негр, еврей, женщина"), автоматически обеспечивает и обладание политическими и социальными привилегиями, то большинство американских либералов, объявляющих себя противниками фашизма, на деле являются именно интеллектуальными фашистами. Вообще, большинство наших либерально настроенных соотечественников — наиболее ярые интеллектуальные фашисты, каких только можно себе представить.

Основываясь на определении, данном в предыдущем абзаце, интеллектуальный фашизм есть произвольное полагание о том, что обладатели определенных интеллектуальных характеристик (например, "умный, образованный, артист, творческий, успешный") в силу этих характеристик являются "высшими" в отношении индивидов с другими характеристиками (например, "глупый, необразованный, не-артист, не-творец и не достигший успеха").

Причина, по которой данное полагание в области интеллектуального фашизма, как и соответствующее полагание в области фашизма политического и социального, является произвольным, проста: нет ни одного объективного факта, на котором бы оно основывалось. На самом деле, это полагание основано на ценностных суждениях и предрассудках, проистекающих из индивидуальных характеров людей, которым эти предрассудки свойственны, не может быть ни эмпирически доказанным, ни практически проверенным. Такого рода полагание есть ценностное суждение, выбранное людьми с предрассудками, которые совсем не обязательно являются большинством.

Нельзя отрицать, что существует целая серия практически доказуемых различий между индивидами. Это действительно так. Негры отличаются от белых, люди низкого роста от людей высокого роста, люди с невысокими интеллектуальными способностями отличаются от интеллектуально блестящих людей. Если мы отказывались бы признать этот факт, независимо от того, руководствовались бы мы дурными или благими намерениями, мы бы отказывались признать реальность. Различия между людьми, однако, имеют совершенно прямые и реальные выгоды — так же, как и невыгоды. В тропических условиях темный цвет кожи негра во многом более выгоден, чем светлая пигментация белого. В то же время, каждый из типов кожи подвержен определенным рискам кожных заболеваний. Для игры в баскетбол наиболее подходят высокие люди, которые, однако, совершенно не подходят для профессий жокея или рулевого на корабле. Для создания компьютерных программ необходима большая масса серого вещества, а для вождения наземного транспорта дальнего следования необходимы совсем другие характеристики и навыки. Давайте повернемся лицом к фактам: при определенных условиях и для определенных целей некоторые человеческие характеристики оказываются более "выгодными", чем другие. Неважно, согласны ли мы с объективным положением дел, оно просто есть. На данный момент, в нашем сегодняшнем мире, любой может выразить своё творческое начало, но не каждый будет одинаково креативен.

Исходя из вышесказанного, зададимся действительно важным вопросом: "Делает ли индивида обладание той или иной одарённостью или характеристикой лучшим человеком, чем остальные?" Или, конкретнее: "Тот факт, что кто-то является хорошим атлетом, артистом, писателем или успешным бизнесменом, гарантирует также, что этот кто-то является лучшим человеком, чем остальные?"  — Сознательно или неосознанно, интеллектуальный фашизм, как и фашизм политико-социальный, отвечает на эти вопросы утвердительно.

Это совершенно ясно в случае представителей политико-социального фашизма (или фашизма "низшего ранга"), которые — честно и открыто — не только почитают за честь и славу называть самих себя и свой мир белым, арийским, мужским, высшим, но и — также честно и открыто — признают, что презирают, ненавидят и считают отбросами всех тех, кто не имеет возможности принадлежать к их высшей социальной категории. Эти фашисты "низшего ранга" (в умственном плане) решительно более смелы в сознательном выражении собственных убеждений.

Но это нет так — а жаль! — в случае интеллектуальных фашистов, или фашистов "высшего ранга". Они неизменно гордятся своей либеральностью, гуманностью и отсутствием классовых и расовых предрассудков. Однако, именно потому, что их фашистская идеология остается неосознанной, они более вредоносны в социальном плане, чем их братья по оружию "низшего ранга".

Давайте представим себе, в качестве иллюстрации, двух ссорящихся по какой-то конкретной причине либералов, образованных и воспитанных людей нашей культуры. Кроме раздражения и и обиды, какими словами выразят своё отношение друг к другу ссорящиеся? "Мерзкий негр, грязный еврейский выродок, черномазый карлик?" — Однозначно, нет. "Тупой идиот, кретин, неуч"? — Наверняка. А услышим ли мы разницу в ядовитых нотах презрения в голосе воспитанного фашиста и в голосе фашиста обыкновенного, оскорбляющего по политическому, расовому или социальному "признаку"? — Думаю, мы ее не расслышим. Представим себе, что человек, в отношении которого воспитанные, образованные и либерально настроенные люди выражают свое презрение, действительно не слишком умен и не слишком образован. Преступление ли это? Должен ли этот человек умереть от сознания собственного "ничтожества"? Это осознание ничтожества от отсутствия у него требуемой материальной или интеллектуальной собственности должно быть столь глубоким, чтобы привести его к пониманию того, что он недостоин жить? По мнению интеллектуальных фашистов это так. Как часто приходится каждому из нас в повседневной жизни защищаться именно от подобных инсинуаций (или открыто высказываемых пожеланий на предмет нашего самоуничтожения)? Как часто мы оказываемся в числе критикующих оценщиков чужой личности и её права на существование?

Претензии интеллектуального фашизма так же химеричны, как и претензии фашизма политико-социального. Как невозможно создать общество, состоящее из белокурых арийских мужчин высокого роста (исключая, конечно, геноцид и генную инженерию), так же невозможно населить страну блестящими интеллектуалами, талантливыми артистами и успешными бизнесменами. Даже если мы заставим "всех остальных" умереть, мы будем далеки от создания совершенной расы, потому что успех и достижения в той или иной области всегда останутся за несколькими наиболее удачными и/или одаренными, автоматически создавая аутсайдеров по принципу сравнивания с более успешными.

Имплицитные цели интеллектуального фашизма нереальны и утопичны, но интеллектуальный фашизм ежедневно приговаривает некреативное и неуспешное большинство к саморазрушительному презрению, обесцениванию, как представителей "низшего класса" людей.

Интеллектуальный фашизм более извращён и жесток, чем фашизм политико-социальный, в том числе и к своим собственным приверженцам. В то время как фашизм "низшего ранга" по сути является формой невротической защиты для тех, кто придерживается его идеологии, интеллектуальный фашизм не имеет подобных защит и разрушительно действует и на тех, кто его практикует. Так, политико-социальный фашист верит, что одни достойны презрения за то, что не обладают определенным набором качеств, а другие достойны преклонения за то, что им обладают. С психологической точки зрения таким способом они компенсируют собственные жалкие дезадаптативные чувства, настаивая на том, что являются "высшими" по отношению к остальным, которые им не нравятся и которые не удостаиваются по этой причине статуса человека.

Интеллектуальный фашист начинает с подобного утверждения (разделение людей по признаку интеллектуального блеска, социальной (=материальной) успешности, креативности и пр.), но не в состоянии довести до "взрыва" свои "домашние заготовки".

Хотя они и могут объявить самих себя блестящими, талантливыми и потенциально успешными, в нашем обществе все эти качества требуют доказательств. Талант и интеллект должны быть выражены в конкретных успехах, которые в свою очередь математически оказываются ограниченными узким кругом успешных и преуспевающих. Таким образом, интеллектуальный фашист сам оказывается в первую очередь сомневающимся в своей пригодности как носителя "высших", произвольно "назначенных" и сакрализованных качеств.

Дальше больше, интеллектуальные фашисты начинают требовать от самих себя, точно так же, как и от других, совершенной компетенции и абсолютных достижений. Если они отличные математики или танцовщики, то им необходимо добиться максимального признания. Если они прекрасные ученые, им необходимо стать также и замечательными художниками или писателями. Если они невероятно талантливые поэты, их талант не только должен быть невероятным, но и обеспечить им непревзойдённый успех на поприщах лучших любовников, великих чертежников и мудрых политиков.

Естественно, что являясь всего лишь людьми, их ждет неудача в большинстве этих занятий. И тогда — по закону справедливости! — они начинают очернять и презирать самих себя так же, как делали это в отношении остальных, не ставших универсальными гениями.

(...) вся наша современная общественная идеология и ее либеральные представители являются интеллектуально фашиствующими в большинстве своих аспектов. Они сами назначают "хорошие" и "высшие" качества, автоматически исключая большинство из числа желательных граждан, преследуют, очерняют и пытаются свести на нет это большинство, которое не способно достичь требуемых великих свершений, и в конце концов сами оказываются не в состоянии их достичь, впадая от этого в невротическое самоуничижение и самоосуждение.

Приведу конкретный пример человека, который принадлежит не к моей клинической практике (она, конечно, насыщена "пораженческими" историями болезни), а к моему "менее невротическому" кругу знакомств. Этого человека я знал много лет назад, и он был индивидом, гордящимся своим антифашистским кредо, отчасти потому что долгое время был женат на еврейке, отчасти потому, что его родители были убиты нацистами. Однако, человек этот не только старался всячески избегать любые контакты с людьми, которых он считал недостаточно умными (что само по себе является привилегией, как если бы музыкант избегал общения с не-музыкантами), но и вел бесконечные споры и дискуссии практически со всеми на свете, оправдывая свою позицию тем, что окружающие его "дико тупы", "настоящие идиоты" или "решительно невозможные дураки". Он всегда раздражался, когда ему приходилось иметь дело с людьми, которые не отвечали его стандартам интеллектуальности, и говорил, "что решительно не понимает, почему этим людям вообще позволяют жить. С уверенностью можно сказать, что без этих придурков мир был бы гораздо лучшим местом."

Этот же самый человек, как и все остальные, похожие на него люди из числа моих пациентов, был абсолютно неудачным писателем-эссеистом. Каждый раз, когда он читал критику своих произведений, в его мнении литературные критики были "глупцами", "непоследовательными" или "банальными" — это была вся его реакция. Разумеется, он писал не потому, чтобы выразить таким способом себя, а потому, что претендовал на то, чтобы другие люди, а конкретно, писатели, восхищались бы им, принимали как себе равного и считали особенно умным. Его интеллектуальный фашизм не только не давал ему устанавливать нормальные отношения с другими людьми, но и саботировал его собственное творческое начало и потенциал чувствовать себя счастливым. Заявляю, что "подражателям" этого человека имя — легион.

Какова же альтернатива?
— В первую очередь необходимо признать, что интеллектуальный фашизм очень распространен в современном обществе и наносит огромный вред социальным отношениям.

Какая философия жизни может заменить интеллектуальный фашизм?
— Надо сразу сказать, что речь не пойдет о сентиментальном эгалитаризме, в рамках которого все бы "были приняты, как равные", все бы одинаково толклись, где хотели, и никто не старался бы выделиться и стать лучшим в том или ином отношении. Нет, это не так.

В моем понимании, значимые различия (и сходства) между людьми действительно существуют; что они способствуют дифференциации жизни в широком смысле слова, что человек, благодаря ассоциации с другими, часто более развитыми, чем он сам, людьми, культивирует и развивает свой собственный потенциал, именно благодаря отличию этих других. В то же время я считаю, что ценность человека не должна измеряться в терминах популярности, успеха, достижений, интеллекта или какой-либо еще характеристики, а только лишь на основе его человеческой индивидуальности.

Конкретно, я выразил идею, которая вдруг оказалась революционной при том, что ей много сотен лет и что частично она содержится в учении Иисуса из Назарета и других религиозных деятелей, о том, что люди ценны тем, что они существуют, а не тем, что они умны, образованы, креативны, успешны или по какой-либо еще причине. Если кто-то решит достичь успеха в игре в баскетбол, в астрофизике или в искусстве, то было бы неплохо, чтобы он был высоким, умным, чувствительным или еще каким-либо. Если же главное в жизни человека как такового, насколько я это понимаю, — это прожить жизнь по возможности более счастливо и удовлетворительно, то я настоятельно порекомендовал бы, чтобы он жил и наслаждался просто фактами собственного делания и бытия, а не делания и бытия каким-то определенным и специальным способом.

Давайте проясним ситуацию, потому что часто здесь возникают недоразумения: я никоим образом не против того, чтобы люди стремились к определенным целям и с этим старались добиться эффективности в определенных видах деятельности и совершенствоваться в определенных навыках. На самом деле, я считаю, что большинству мужчин и женщин необходимы, для счастливой и удовлетворительной жизни, долгосрочный жизненный проект, цель, которой добиваться или витальный интерес к решению определенных проблем. И всё же я утверждаю: факт того, что человек достигает определенной цели, решает определенные задачи, производит определенные вещи и добивается определенного положения, не может служить мерой его личностной ценности. Люди могут быть более счастливыми, здоровыми, богатыми или уверенными в себе, если добиваются успеха как художники, писатели или производители нужных вещей. Но при всем этом они не будут, и было бы желательно, чтобы они не воображали себе, что они есть, более люди, чем остальные.

В рамках REBT (http://www.rebt.org) мы рекомендуем и поощряем людей к тому, чтобы они воздерживались от оценок самих себя в смысле целостности, всей личности или всего личностного бытия, а оценивали только свои действия, достижения или поведение. Почему же рекомендуется воздерживаться от оценок совокупной целостности личности или сущности личностного бытия?

— По нескольким причинам:

1. Оценивать себя самого и в своей целокупности — это некое гипер-обобщение, которое не может быть осуществлено с достаточной верностью. На протяжении жизни Вы буквально состоите из миллионов действий, свершений, черт. Даже если Вы были бы стопроцентно сознательны в отношении всех Ваших манер поведения или характеристик (а этого никогда не будет) и были бы способны оценить их по шкале, скажем, от одного до ста, — каким образом назначалась бы оценка? с какой целью? при каких условиях? Даже бы если Вы смогли оценить каждое из миллионов Ваших действий по отдельности, — каким образом Вы придадите на этой основе смысл и оценку Вашей личности как целому? Воистину, это слишком неправдоподобно.

2. Точно так же как Ваши действия и личностные характеристики постоянно меняются.., меняется и Ваша бытие. Даже если Вы могли с успехом оценить Вашу личностную целокупность в какой-то момент Вашего существования, эта оценка должна была бы меняться с каждой минутой, под влиянием новых действий и опыта. Только после Вашей смерти можно было бы говорить о некоем общем качестве прожитой Вами жизни.

3. Какова цель оценки самого себя: возвеличить эго или добиться большего самоуважения? Кажется очевидным, что в процессе такой оценки мы чувствуем себя лучшими людьми, чем остальные, мы обожествляем себя и вот-вот "вознесемся на небо в золоченой колеснице". Заманчивая перспектива, но, увы, неосуществимая! С момента своего возникновения процесс самооценки высоко коррелирует с тем, что Бандура (1977) называет самоэффективностью, при этом оказывается, что сильное эго возможно при условии, что
а) человек прекрасно справляется с любой жизненной задачей/ситуацией;
б) знает, что будет продолжать так же прекрасно справляться и в будущем;
в) имеет гарантию того, что он в настоящем и будущем справляется/будет справляться так же хорошо или лучше, чем все остальные.
Если только речь не идет о воплощенном совершенстве, каждому из нас понадобятся буквально горы везения, чтобы обеспечить выполнение этих условий!

4. Хотя оценивать нашу способность справляться с жизненными задачами и сравнивать ее с аналогичной способностью других может иметь позитивную сторону (увеличение собственной эффективности и предположительное увеличение удовлетворения), оценивать себя как такового и настаивать на том, что человек должен быть д о с т а т о ч н о хорошим и адекватным индивидом (а достаточно не будет никогда, если только мы не говорим об индивиде всесовершенном), практически неизбежно приведет к тому, что человек станет тревожным и подверженным страхам, когда он ошибется в принятии важных решений, депрессивным, когда "окажется не на высоте", враждебным, когда отношения с другими не пойдут так, как хотелось бы, жалостливым к себе, когда объективные обстоятельства вторгнутся в тот ход дела, который должен был бы быть. В совокупности эти невротические и ослабляющие чувства дадут серьезные проблемы в поведении. Такие как откладывание на потом, нерешительность, робость, фобии, одержимость, инертность и неэффективность.

Именно поэтому я говорил и говорю о том, что тенденция оценивать себя как целостность или оценивать свое эго, сделают Вас более тревожным, несчастным и неэффективным. Единственное, что Вы должны оценивать — это Ваши действия и пытаться (но без отчаяния) действовать как можно лучше. Вы сможете стать более счастливым, здоровым, реализованным или эффективным и уверенным (в том, что всего этого можно достигнуть). Но Вам не нужно будет или Вы не будете вынужденным постулировать себя как человека, который лучше остальных.

Если Вы все-таки настаиваете на том, чтобы оценивать себя как целостность или как личность в целом (REBT предупреждает, что это этого НЕ надо делать), то было бы лучше, если бы Вы научились ценить Вас самих просто по факту того, что Вы человек, по факту того, что Вы живы, что Вы существуете. Было бы предпочтительнее не давать оценок собственной личности, как целому, чтобы не наживать себе лишних научных и философских проблем. Если Вы все-таки занимаетесь этим, постарайтесь вместо того, чтобы говорить себе: "я — хороший", "я многого стою", "я нравлюсь себе", сказать: "моя ценность — в факте моего существования, а не в том, что я делаю что-то особенное". Такая самооценка не будет ригидной, предрассудочной и авторитарной (т.е. фашистского типа). Человеческие характеристики бывают хороши для той или иной цели, а не сами по себе и не в себе — они не бывают хорошими или плохими, добродетельными и злокачественными как таковые. Интеллект хорош для решения проблем, эстетическое чувство — для наслаждения, упорство — для достижений, честность — для того, чтобы вызывать в других доверие, отвага — для того, чтобы спокойно встречать опасности. Но интеллект, эстетическое чувство, упорство, честность и отвага или любое другое качество не являются, за исключением произвольного полагания их таковыми, ни самоцелью, ни абсолютным благом. Как только в дело вступает произвольное полагание и провозглашает определенный набор качеств и характеристик безотносительным благом, все, по какой-то причине не обладающие этими качествами, объявляются ущербными, злонамеренными и недостойными быть. А такие произвольно прикрепляемые этикетки и есть фашизм.

Тогда что можно принять за меру человеческой личности? Если факт интеллекта, креативности, честности или еще чего-нибудь не является базой для определения "хорош" человек или "плох", то что такой базой является?

На самом деле, ничего. Любое человеческое существо, почитающееся за "достойное" или "ценное" — это просто результат выбора, произвольного решения. Мы выбираем, давать ли нам самим оценку или не давать. Почти всегда мы выбираем (как результат особенности нашего восприятия "эго") оценивать нас самих в целом. И применяем существующую в обществе модель такой оценки. Так, мы считаем себя хорошими на основе того, что: 1) мы хорошо справляемся с поставленными перед нами задачами 2) у нас наличествуют правильные моральные черты 3) мы получаем одобрение со стороны других 4) мы являемся представителями привилегированной группы, сообщества или нации 5) мы верим в какое-либо божество (Иегова, Иисус, Аллах), которое, как мы убеждены, создало нас и любит нас.

Все эти "критерии" или наши "ценность", "достоинство" или "хорошесть" — не более, чем произвол, и считаются действенными только потому, что мы сами выбираем верить в них. Ни один из них, кроме нашего выбора верить в них, не может быть ни доказан, ни опровергнут эмпирически. Одни функционируют лучше, другие хуже (= одни делают нас счастливыми, другие — несчастными, одни помогают нам быть уравновешенными, другие навязывают нам страх и тревожность). Если мы достаточно мудры, мы выберем критерии нашей "хорошести", обеспечивающие нам наиболее оптимальный результат.

С точки зрения REBT лучшим критерием измерения нашей человеческой ценности является её НЕ-оценка, НЕ-измерение нашего достоинства как целостной личности. Для этого нам достаточно оценивать наши отдельные характеристики и поступки, стараться по возможности жить и наслаждаться (без поползновений в самообожествление или самоуничижение, которые есть две стороны одной монеты). Мы сможем удержаться на истинно философских позициях, памятуя о том, что самооценка личности — это гиперобобщение, невозможное проверить.

Если Ваш выбор в том, чтобы оценить себя, свою личность, как целостность, — почему бы не сделать это на основе критериев "жить" и "быть способным наслаждаться"? Попробуйте, например, такой философский постулат: "Я жив и могу выбрать быть живым и наслаждаться моим существованием. Я дам себе и своему бытию "хорошую" оценку, потому что таково мое решение на этот счет; если же мое существование в действительности станет болезненным и несчастным, я смогу рационально выбрать его окончание. Пока же, я оцениваю мое существование и мою сущность как хорошие просто потому, что я жив, и пока я жив, я могу воспринимать, чувствовать, думать и действовать. Это и есть настоящий выбор моего "достоинства": моя человечность, мое существование, мое восстание против не-сущего."

Выбирая ценность "быть живым", можно выбрать и дополнительные ценности. Можно выбрать быть живым и счастливым, можно выбрать чувствовать себя полным сил и свободным; можно выбрать как критерий того, что ты хорош, помощь другим в наслаждении собственным существованием. Можно делать планы здоровой, мирной, продуктивной жизни. Человек может выбрать для своей жизни определение "ценная", возможен также выбор в пользу той или иной группы людей, продуктивного труда, интимных отношений с тем или иным человеком или в пользу различных развлекательных проектов. Все эти выборы и действия частенько сопутствуют нашему выбору "быть живым" и "наслаждаться существованием". Но эти выборы и их разновидности не даны нам свыше и не унаследованы или определены средой, а являются результатом нашего личного решения и принятия. Они "хороши" только потому, что человек (сознательно или неосознанно) решает, что они таковы. Даже когда мы полагаем, что внешние силы устанавливают для нас эти критерии, или верим, что Бог желает их таковыми (или дает их нам, как "ценные" и "благие"), совершенно очевидно, что мы выбираем верить в это, а следовательно — проводим отбор критериев человеческой ценности (...)

Возвращаясь к нашей центральной теме: если мы хотим давать оценку самим себе, вместо того, чтобы оценивать наши отдельные характеристики или наше конкретное поведение, нам необходимо оценивать себя на основе того, что мы ценны просто потому, что существуем. И мы пытаемся видеть других "хорошими", потому что они являются человеческими существами, потому что они живы и имеют способность к наслаждению жизнью. Если Вы, по собственному выбору, решаете общаться с интеллектуально и культурно развитыми людьми, или людьми высокого роста, или с каким-либо еще классом индивидов, наделенным каким-либо привилегированным качеством, — пожалуйста. Но если Вы настаиваете, что только интеллектуалы, одаренные люди или люди высокого роста являются хорошими и ценными людьми, то, — если только Вы четко не представляете себе и не признаете, что данное суждение — целиком Ваш личный произвольный выбор, — Вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь с того самого момента, когда не можете подвести под Ваше суждение фундамент объективно и научно доказуемого. Даже если Вы скажете, что большинство согласно с Вами и на Вашей стороне (как делали это Муссолини, Гитлер и другие диктаторы), это только будет доказательством того, что Ваше мнение — популистское, а не того, что оно соответствует действительности.

Итак, люди должны признаваться ценными как таковые (потому что они люди и существуют). Они могут быть хороши относительно осуществления той или иной цели или задачи, так как обладают нужной для этого способностью. Но они не есть эти цели и задачи. Они не есть эта конкретная способность. Если Вы хотите использовать людей в Ваших интересах (например, чтобы иметь с ними высокоинтеллектуальные разговоры), тогда Ваше мнение о тех или иных людях, как о умных, эстетически и культурно развитых и пр. (т.е.,  как о подходящих для Ваших целей), верно. Но пожалуйста, не пытайтесь абсолютизировать Ваше желание, чтобы люди обладали теми или иными качествами, и не заявляйте, что люди, ими не обладающие (на Ваш взгляд!) — не достойны, не ценны и не люди. Не путайте отсутствие ценности у других с отсутствием в Вас интереса по отношению к ним.

Это и есть эссенция интеллектуального фашизма: суждение о людях, устанавливающее, не только по отношению к своим "жертвам", но и по отношению к своим приверженцам, что люди самоценны не потому, что существуют, а потому, что они умны, талантливы, компетентны и успешны. Это то же самое, что фашизм политико-социальный, различие лишь номинально».

Чертёж психотерапевта, или О послушных птенцах предрассудков / Волков Е.Н.

Последняя моя статья: Чертёж психотерапевта, или О послушных птенцах предрассудков / Волков Е.Н.

Секреты обретения истины

Понравилось мне раскрывать секреты — «Секрет гарантированного успеха» прочитали уже 50 тысяч человек. Задумался я после такого внимания: какой же ещё ценнейший секрет до сих пор сокрыт от большинства людей?

И решил я, что это ответ на вопрос: «Как узнать, что есть истина?» Я понимаю, что успех для людей гораздо ценнее и первостепеннее, что ради успеха многие люди без всяких колебаний пожертвуют истиной, но всё же... Желание быть правым, знать истину — одно из сильнейших у человека, поскольку обладание истиной, — точнее, вера в обладание оной, — является основным оправданием бытия индивидуального сознания. А иначе на что оно сдалось? И получается такое неосознаваемое тождество: я обладаю сознанием = я обладаю истиной.

Это такой подводный и малозаметный сам по себе миф сложившейся человеческой культуры, который предполагает, что само наличие сознания у homo sapiens sapiens неотделимо от почти автоматической способности этого сознания наполняться истинными знаниями о миро- и жизнеустройстве («бадейная» теория). Ощущение обладания «истиной» стало главным самооценочным признаком «нормальности» и «здоровья», а обвинение в незнании «истины» — главным оценочным признаком «ненормальности» и «нездоровья».

В результате деление людей на умных (знающих истину) и дураков (истину незнающих) стало одним из основных оснований оценочных классификаций, а ярлык «дурак/дура» — самым распространённым и обидным. Обратите внимание, что быть сволочью или стервой почти что почётно, а вот дураком или дурой — извините...

Поскольку реальная связь между обладанием сознанием и обладанием истиной намного более сложная и заковыристая, чем сверхупрощающий культурный миф, люди в абсолютном большинстве случаев вынуждены использовать разные уловки, чтобы выглядеть в своих глазах и в оценках окружающих более или менее «умными», т.е. обладающими определённым капиталом в валюте под названием «истина».

Основные уловки такие:

1. Думать и высказываться «как все» — наиболее очевидный и прямо напрашивающийся способ «сойти за умного». Это всего лишь вариант групповой поруки, правда, группы могут достигать многомиллионных размеров. Покушение отдельных индивидов на такой общественный консенсус воспринимается как опаснейший вид терроризма, а главный вопль оскорблённой массы — «Не трогайте мифы (иллюзорные верования большинства)! Без них погибнет и само общество!» (ну, если и не погибнет, то вроде как перейдёт в такое ужасное состояние «разложения и деградации», что страшнее и самой гибели — такой примерно подтекст). С этой позицией я столкнулся буквально сегодня (2013.12.24) в Facebook. Про функции и роль мифов разговор отдельный, но стоит отметить, что до сих пор гибель огромного количества мифов скорее сопровождала развитие человечества, чем препятствовала прогрессу.
2. Рассматривать имеющиеся по факту у себя знания как непременно истинные на очень простом и ясном основании — они «свои», т.е. «я есть истина». Весьма распространённая позиция, особенно у социо/психо/патов, авторитарных личностей и нарциссов, среди военных, силовиков, политиков, чиновников, топ-менеджеров и бизнесменов  и ряда других социальных групп, прежде всего владеющих деньгами и властью. У оных сильным подкреплением восприятия себя как сосуда «чистой истины» является временное наличие богатства и высокого положения в социальной иерархии, поэтому объяснить им чудовищность их заблуждения особенно трудно, если вообще возможно.
3. Ассоциировать истину с авторитетом (лицом, организацией, институтом, теорией) и/или традицией (обычаем, привычкой). Этот способ мимикрии «под умного» питает все религии и квазирелигиозные идеологии, вроде Нью Эйдж и прочей эзотерики, а также все политические идеологии.
4. Отождествить истину с принадлежностью и с приверженностью какой-нибудь группе (в концепции критического мышления это называется социоцентризмом, в других контекстах применяется термин «группомыслие»). Из такого представления об «истине» вырастают расизм, национализм, разные виды фанатства и прочие виды группового идиотизма.

Вряд ли я назвал все виды подделок под обладание истиной, но самые массовые перечислил. И это всё фальшивки, мыльные пузыри и махровые пирамиды, которые ежедневно и ежечасно приводят к огромному количеству жизненных, политических и финансовых банкротств.

А как же заполучить в личную собственность надёжную, настоящую, обеспеченную всеми видами защит,  в том числе от девальвации, инфляции и подделки, истину? Вопрос в такой постановке интересен, конечно же, только сравнительно небольшой группе людей — только тем, кто сумел усомниться во всех вышеперечисленных фальшивках «под истину», т.е. смог выбраться «из-под глыб» всех видов культурного, госпропагандистского, медийно-отупляющего, образовательно-шаблонизирующего и группового давления и занялся поисками независимых и хорошо продуманных оснований своего подлинно личного мировоззрения.

Остальные же воспринимают наличие у себя истины как данность картинки, доступной зрению, и как данность звуков, доступных слуху, а также как данность стереотипно-рефлекторных мыслей у себя в голове. «Что вижу, слышу и думаю и что я лично считаю истиной без сколько-нибудь серьёзной критической проверки — то и есть истина» — вот самая распространённая позиция, прямо повинная в порождении такого количества глупостей и в свершении такого количества убийств и смертей, на фоне которого кровавые «достижения» Чингисхана, Гитлера и Сталина смотрятся хилыми потугами (хотя сами по себе эти три деятеля могут претендовать на чемпионские лавры в любой олимпиаде по человеческой глупости).

Так как же всё-таки не потерять уверенности в себе, в своей нормальности и психическом здоровье, не прячась ни за один фальш-муляж «обладания истиной»?

1. Признать и принять принципиальную невозможность обладания кем-либо из людей, включая в первую очередь себя, «чистой», «полной», «окончательной», «абсолютной», «священной», «пророческой», «трансцендентной», «духовной», «единственной», «доказанной» и т.п. истины ни по какому вопросу. Эта позиция не исключает наличия и доступности относительно большого количества истинных фактов, установленных и зафиксированных научными методами.
2. Признать и принять, что единственным надёжным источником сколько-нибудь подлинной — и всегда в чём-то неполной и неокончательной — истины в наших знаниях является наука и её методы, и ничего больше — ни личное восприятие, ни любой «авторитетный» в любом смысле человек, ни любая «священная» книга, ни любая группа или организация. Как человек не может в себе ни содержать, ни порождать непосредственно, например, самолёт или автомобиль, но может создать и использовать определённые инструменты и технологии для производства таких сложных механизмов, так и истина вырабатывается и проверятся только жёстко определёнными способами, за пределами которых производится всё, что угодно, кроме истины.
3. Чтобы полагаться на присутствие истины в тех или иных предлагаемых знаниях, не надо быть энциклопедистом, достаточно в важных случаях тщательно проверять, выработаны ли данные знания последовательно научными методами — и если нет, сразу отбрасывать их куда подальше.
4. Признать и принять, что любые знания, а тем более о сложных явлениях, содержат в себе в неизвестной пропорции и ложь (ошибки, заблуждения), и истину, и что единственным надёжным способом повышения относительной доли истины является научный поиск ошибок (лжи и заблуждений) и критика любых знаний и любых носителей знания.
5. Признать и принять, что любые личные впечатления, ощущения, представления, мнения, выводы и знания — как и впечатления, ощущения, представления, мнения, выводы и знания любого другого человека, любые книги, любые другие тексты и продукты СМК — всегда только сырой полуфабрикат для дальнейшей критической научной проверки и аналитической переработки, если вы хотите на них опереться в решении сколько-нибудь серьёзных задач и проблем.
6. НЕ ВЕРЬ СЕБЕ, НЕ ВЕРЬ НИКОМУ И НИЧЕМУ как источнику не требующей перепроверки истины. Всё, что достигает твоего сознания без научной критики и строгого фактографического, логического и практико-экспериментального подкрепления, рассматривай исключительно как склад сомнительного сырья с преобладанием бесполезного мусора.

Эти принципы в общих чертах были понятны ещё Сократу, сказавшему почти 2,5 тыс. лет назад: «Я знаю, что ничего не знаю, но другие не знают и этого». Это и есть ключ к истине и к лучшим знаниям — ЗНАНИЕ О НЕЗНАНИИ и о многообразии способов защиты от критики своих самообманов. Пока вы не разожжёте в своём сознании огонь критического мышления и не проверите в его пламени всё, на что опираетесь и во что поверили, вам не дано будет увидеть и оценить разницу между мириадами мыльными пузырями иллюзий и скромным блеском крупиц истины...

О глупости детской политиков взрослых, или Защита мозгов от жизни

Очень дельный и точный анализ!

Бумага стерпитъ: О бедном надзоре

Мы в России в ответе за тех… и тех…, и этих…,

которых приучили…, что мы в ответе за всё… (c) Бравый солдат Швейк

«К сожалению, сама постановка вопроса "защиты" детей от Internet, взрослых от "экстремистских" материалов и т.д. является предельно инфантильной. Она поднята на флаг людьми которых я затрудняюсь определить как сколько-то взрослых лиц. Они могут носить пиджаки и галстуки, занимать какое-то положение в обществе, но уровень их интеллектуального развития, миропонимания остался детским. Это следует из навязчивой идеи "защититься". Причём сразу происходит перенос ответственности за "защиту" на третьих лиц, организации, государство и т.д. Кто-то должен "защитить" заказчиков концепции от негативного влияния Мира. Они сами уже сполна хлебнули этого негативного влияния в детстве и теперь стремятся оградить от него детей. Являясь (с виду) взрослыми людьми они стремятся к состоянию детскости, действуя по принципу "с глаз долой - из сердца вон". Это универсальный способ решения всех детских проблем: зарыться с головой в подушку. Потом придёт мама и согреет, защитит. Великовозрастный инфантил подставляет на роль мамы - государство, разные его ветви: законодательную, судебную, исполнительную...

У желания "защититься" есть красивое оправдание (с которым невозможно спорить): дети должны жить в мире красоты, игры, сказки, музыки, рисунка, фантазии и творчества. С таким определением согласится каждый взрослый человек. Здесь и начинается диалектика которая делает возможной появление концепций разного рода "защиты". Иммануил Кант говорил, что всё, что зовется благопристойностью, не более как красивая внешность. И когда мы начинаем оперировать понятиями (эфемерными по существу) благопристойность, моральность, религиозность и т.п., важно определить субъект манипуляций, а именно: в отношении кого всё это направлено? Это и является общим местом любых комментариев взрослых людей к такой концепции, где бы Вы их не читали и кем бы они не писались: почему эти концепции распространяются на всех?

Взрослому человеку очевидно, что невозможно принимать на веру "хорошее" и "плохое" не обладая личным опытом. Каждый электрик хотя бы однажды брался за фазный провод. Каждый автолюбитель хотя бы однажды совершил ДТП (даже если не с другими участниками движения, то с поребриком точно знаком). Это и есть то ключевое отличие в котором расходятся взрослые люди и персоналии требующие "защиты" от проявлений окружающей их действительности. Требуется защитить электрика от электричества и автолюбителя от дороги. Этот список можно расширять в бесконечность. Но ведь меры защиты: техника безопасности и ПДД существуют, они хорошо известны? Тем не менее они не являются абсолютными.

Корни инфантильности лежат в детстве, в воспитании полученном человеком. Попытки искоренить доступ к "плохим" сетевым ресурсам, "защитить" от них детей и их "детство" сообщают нам очень интересную психологическую деталь о "искоренителях". Девочка или мальчик которые в детстве подвергались разного рода унижениям со стороны одноклассников, сверстников, тонко чувствующие и рефлексирующие, ушли от своих "обидчиков" через взросление. Некоторые из них сделали карьеру на госслужбе рассматривая её как своего рода компенсацию (обо мне услышат! обо мне заговорят!). Они просто неминуемо выросли, но психологически все эти детские обиды, боль и разочарование в Мире остались в них навсегда. Не всегда была возможность позвать маму или сказать "я брату пожалуюсь, он тебя отлупит!".

Авторы концепций ломают копья на вопросах вроде: с какого возраста нельзя, а с какого - уже можно? Здесь есть обширная тема для дискуссий: кто-то считает что детство заканчивается в 12 лет, кто-то вспоминает что есть педагогические градации, и по ним можно нарезать возрастов соответствующих уровням доступа гораздо больше! Очень похоже на ситуацию: когда ребёнка отдавать в школу? В 6,5 можно? Нет, мой пусть до 8 дома посидит, он ещё глупенький и слабенький. Зато в 8 лет его никто в 1-м классе обижать не будет и он будет априори самым умным. А после окончания школы - сразу в армию. Хотя нет, в армию он не пойдёт... Почему-то никому в бизнесе не пришло ещё в голову раздавать доступы в зависимости от возраста сотрудников, а не их профессиональных навыков. Боюсь что эта идея по отношению к человеку (дети - тоже люди, как не странно) жизнеспособна только на государственной службе.

Проблематика "защиты" достаточно широка. И персоналий заказчиков концепций "защиты" приходится касаться только по одной простой причине. Инфантильные люди подменяют понятия. Если мы возьмём нечто более материальное, например проблему дедовщины в армии, нам сразу станет понятно что единственный действенный способ свести её к минимальным величинам (не к нулю, это невозможно) - воспитание. В противном случае контролирующих просто не хватит, а на вопрос "кто будет контролировать контролирующих" прогрессивное человечества ответа пока не нашло.

Однако, именно это и пытается делать Роскомнадзор и другие "защитники" вторгаясь в область которая находится далеко за пределами любых их компетенций. Вынужденно вторгаясь, согласен. Это в конце-концов тренд которому приходится следовать и который постепенно вовлекает всё новых и новых участников. Для кого-то такая "защита" становится просто работой, приказы не обсуждаются: мыши плакали, кололись, но продолжали есть чёртов кактус. Работа сродни трудам мальчика-водоноса из незабвенного произведения Ильфа и Петрова, современный вариант Сизифова труда.

Проблема "защиты" будет ещё более усугубляться по мере внедрения дистанционного образования детей. Это две стороны одной медали: контроль за тем что делают дети и контроль за их обучением рано или поздно непременно должны сойтись в одну общую информационную систему, априори изолированную. Дистанционное образование - ключ к появлению гораздо большего числа (нежели мы видим сегодня) инфантильных, не приспособленных к жизни детей и взрослых. Они станут будущими заказчиками усугубляющихся перемен в жизни общества. Поэтому в заключение этого опуса я хочу сказать всем будущим и настоящим критикам, следующее: Роскомнадзор и иже с ним идут верной дорогой и всё делают правильно. Смертельно опасные для государства концепции вполне соответствует запросам назревающего сегодня общества и духу времени.

Le Roi est mort, vive le Roi!»

Дорога к храму или университету, или Какие дороги и стереотипы мы выбираем (КМ-капля № 0017)

Листаю свою ленту в Facebook и наталкиваюсь на пост с заголовком «Дорога к храму» и с милым фото провинциального зимнего русского пейзажа с речкой и возвышающегося над всем православного храма.

Перепост был сделан Александром Галановым, ярославским коллегой, вполне критически мыслящим человеком. Я прокомментировал: «Дорога к университету мне кажется перспективнее во всех отношениях... А так — хороший пример воспроизводства стереотипов».

Александр ответил: «Жаль только нет хорошего фильма про "дом науки", чтобы можно было свои стереотипы утверждать». (Александр, скорее всего, имел в виду связь идиомы «дорога к храму» со знаменитым фильмом времён горбачёвской перестройки «Покаяние»).

На этом примере я хочу заострить внимание, как в сознании конкретного человека работают стереотипы при недостаточной тренированности критического мышления. Зачем бездумно прилеплять— или соглашаться с прилепленным — тот или иной ярлык к визуальному образу? Кто-то другой прилепил, а ты зачем соглашаешься и тиражируешь? Можно ещё задуматься над позицией фотографа, выбирающего именно такой объект и такой ракурс — и такую подпись.

Но именно ты (я имею в виду любого человека, оказавшегося на месте Александра) зачем с этим соглашаешься и под этим подписываешься? Нравится тебе картинка? А что именно нравится? А почему? А какие культурные, идеологические и эстетические стереотипы таким образом воспроизводятся и поддерживаются? А ты с ними согласен? А другие предложить не хочешь и не можешь?

Я не настаиваю на обязательном применении и тренировке критического мышления на каждой картинке в соцсетях. Но если этого не делать хотя бы раз в день... плыть нам как известному нетонущему субстрату по течению...

P.S. Поскольку это всего лишь КМ-капля, я не буду погружаться в глубины культурологического и идеологического анализа идиомы «дорога к храму» и искать ей альтернативы. Желающие могут проделать это самостоятельно.

«Самую выдающуюся роль в развитии философии... сыграл Карл Поппер»

Философия науки, как и сама наука, стоит на пороге новой революции

«Эксперт» №22 (805) /04 июн 2012, 00:00

Наука и технологии / Философия Рубрика:

Правдоподобность синтеза

Философия науки, как и сама наука, стоит на пороге новой революции

Дан Медовников

Александр Механик

Философия науки, как и сама наука, стоит на пороге новой революции. Очаги ее уже просматриваются в космологии и биологии, а главной чертой ее будет переход от аналитического способа мышления к синтетическому

В своей знаменитой книге «Эволюция физики» Альберт Эйнштейн и Леопольд Инфельд написали: «Во всей истории науки от греческой философии до современной физики имелись постоянные попытки свести внешнюю сложность естественных явлений к некоторым простым фундаментальным идеям и отношениям. Это основной принцип всей натуральной философии». И, заметим мы, основной предмет философии науки, которая стала особенно актуальной в конце XIX — начале ХХ века, когда рухнула устоявшаяся классическая картина мира, основанная в первую очередь на классической ньютоновской физике. Практически весь XX век по мере разворачивания научной революции ученые-естественники и философы пытались осмыслить ее результаты. Среди естественников, в основном физиков и математиков, с философскими трудами помимо Эйнштейна выступили Гейзенберг, Бор, Борн, Фок, Рассел, Колмогоров и многие другие. А, возможно, одним из первых на новые явления в физике откликнулся своими философскими трудами Эрнст Мах, о котором старшее поколение российских граждан узнавало из критики, которой он был подвергнут Лениным в работе «Материализм и эмпириокритицизм», фактически тоже посвященной философии науки, которая в течение ХХ века прошла ряд этапов, каждый из которых отмечен именами выдающихся философов.

В конце прошлого года вышел трехтомник «Философия науки: двадцатый век» — работа одного из ведущих российских философов науки, руководителя Центра методологии и этики науки Института философии РАН, доктора философских наук Александра Огурцова, который является автором еще нескольких монографий, посвященных этой проблематике: «Дисциплинарная структура науки. Ее генезис и обоснование», «Философия науки эпохи Просвещения», «Пути к универсалиям».

Нашу беседу с Александром Огурцовым мы начали с вопроса:

— Нужна ли ученым-естественникам философия науки?

— Хотя между философами и, скажем, физиками всегда было определенное непонимание и даже противостояние, по-моему, никто из ученых не сомневается в необходимости разнообразных интерпретаций теоретических построений физики, математики, естественных наук. Например, существуют различные варианты философии математики — от эмпиризма до структурализма, от интуиционизма до формализма. Один из крупнейших российских философствующих математиков Альберт Григорьевич Драгалин в своем докладе в нашем институте описал более десятка вариантов обоснования математики. Задача философии математики — выяснить основания каждого из них и отношения между ними. Это необходимо хотя бы для того, чтобы ученый, выбирая ту или иную позицию, занимал ее осознанно, или, как говорят философы, рефлексивно, то есть с пониманием того, что из этих оснований следуют некоторые выводы, из этих выводов — некоторые гипотезы и так далее. Философия науки — это выявление основополагающих принципов физического, математического, биологического знания. Более того, философия создает не только и не столько интеллектуальные понятия, а фундаментальные интуиции, смыслообразы, концепты (единое, или благо, — у Платона, самосозерцающий Демиург у Аристотеля, Левиафан у Гоббса, категорический императив у Канта, абсолютный дух у Гегеля, длительность у Бергсона, Dasein у Хайдеггера). Их понимание и интерпретации (а они многообразны) и формируют новые возможности для рационально-научного знания.

Поэтому многие крупные ученые двадцатого века обращались к философии. Например, известный советский физик Владимир Александрович Фок создал свою интерпретацию общей теории относительности исходя из идеи Минковского о пространстве-времени. Назову и другое имя революционера, философа и естествоиспытателя — Александра Александровича Богданова, который в своей интерпретации специальной теории относительности исходил из понимания одновременности как социальной организации опыта. Для меня, например, были откровением философские работы Владимира Ивановича Вернадского, его идеи о ноосфере.

— Когда, с вашей точки зрения, философия науки как дисциплина возникла и оформилась?

— Тут есть разные точки зрения. Одни считают, что философия науки ведет свою родословную от античной науки. От евклидовых «Начал» и аристотелевской «Физики». Другие, например Михаил Константинович Петров, наш известный философ, полагают, что и наука, и философия науки возникли в семнадцатом веке во времена Просвещения и ведут свой отсчет с английского эмпиризма. Более того, Петров считал, что сам английский язык способствовал развитию науки и, соответственно, философии науки, ориентированной на эмпиризм. Почетный директор нашего института академик Вячеслав Семенович Степин считает, что философия науки возникла в двадцатом веке, когда появился новый тип рациональности — неклассическая наука. Теперь мы стоим на пороге новой революции в науке и перехода к постнеклассической науке, где ее объектом становятся саморазвивающиеся системы, включающие в себя и субъект познания — человека. Поэтому философия науки делает предметом своей рефлексии такого рода саморазвивающиеся системы. Как мы видим, существует по крайней мере три точки зрения, и каждая из них обладает своими достаточно убедительными аргументами. По моему мнению, философия науки возникла в семнадцатом веке.

— Бэкон?

— В том числе и Бэкон, и вообще индуктивистская программа в философии науки — от Бэкона, Уэвелла, Милля, Гершеля. Но нельзя забывать, что наряду с индуктивистской программой в философии науки развивалась и гипотетико-дедуктивная программа, которая представлена, в частности, в работах Ньютона, Дарвина и многих других, вплоть до Поппера. Ньютон, хотя и выдвигал лозунг «Гипотез не измышляю!», тем не менее строил гипотезы, раскрывал следствия из них и сопоставлял с результатами экспериментов, например в оптике. Можно увидеть в этом методе влияние платонизма, кембриджской школы неоплатоников.

— В конце девятнадцатого — первой половине двадцатого века был довольно большой всплеск интереса к философии науки в связи с научной революцией. Достаточно вспомнить неопозитивистов, Поппера, историческую школу, между которыми были жаркие дискуссии, например Поппера с Венским кружком, исторической школы с Поппером. Можно ли говорить о существовании исследовательской программы выявления основополагающих методологических принципов науки в настоящее время? Или возникло разочарование в возможности сделать это?

— Какое-то разочарование возникло. Возможно, это было связано с неудачами структуралистского анализа физического знания, который связан с именами американских философов Джона Снида, Хилари Патнэма и других. Но, скорее всего, это было связано с постструктурализмом — с исторической школой в философии науки, которая ориентировала философию науки на изучение отдельных случаев, case studies, и стремилась отказаться от стандартизированных методов исследовательской работы (напомню название работы Фейерабенда — «Против метода»). Кроме того, возникло понимание сложности взаимоотношений науки и с обществом, и с техникой. Иными словами, понадобилось включить рассмотрение науки в контекст как техники, так и общества. Возникла так называемая концепция Society — Technology — Science (S-T-S). Однако задачи философии науки остались — выявить основания научного знания, методологические, онтологические и гносеологические принципы дисциплинарно расчлененных наук. К такого рода основаниям, например, физики, можно отнести принципы симметрии, дополнительности, соответствия, наблюдаемости и другие.

Руководитель Центра методологии и этики науки Института философии РАН, доктор философских наук Александр Огурцов

Фото: Светлана Постоенко

— Кого в философии двадцатого века вы бы назвали самым значимым философом науки?

— По-моему, самую выдающуюся роль в развитии философии вообще и философии науки в частности сыграл Карл Поппер.

— А Томас Кун, а Имре Лакатос?

— Кун — скорее социолог науки, соединивший научное сообщество с той теорией, которая признается им, сообществом, в качестве образца решения задач. А Лакатос развернул категориальный аппарат историко-научных реконструкций, да и сам в книге «Доказательство и опровержения» осуществил такую реконструкцию. Эти конкретные результаты все же менее интересны. Поппер гораздо более значителен. Возьмите его книгу «Мир Парменида». На первый взгляд речь идет о досократической эпохе Просвещения в античной Греции, но в конце концов Поппер раскрывает значимость принципов инвариантности для классической физики вплоть до конца девятнадцатого века.

Вклад Поппера в философию науки заключается прежде всего в повороте от исследования структуры научного знания к изучению его роста, его изменений, в приоритете процедуры опровержения (фальсификации) и гипотетико-дедуктивных методов науки, в отказе от тех дихотомий, которые отстаивали сторонники Венского кружка, в частности дихотомии протокольного языка (языка наблюдения) и теоретического языка. Редукция теоретического языка к эмпирическому, что характерно для неопозитивистов, не удалась, хотя аналитическая философия науки стала интерпретироваться как стандартная концепция науки. Теперь уже ясно, что эмпирический язык нагружен теоретическими конструкциями, принципами и понятиями.

Среди наиболее значительных философов двадцатого века называют также Гуссерля и Хайдеггера. Первый, конечно, значительный философ, а его книга «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология», несомненно, открыла новые перспективы в анализе науки в двадцатом веке. Хайдеггер же, по-моему, откровенный критик философии, науки и техники. Это консервативный мыслитель, стремившийся упрочить патриархальное жизнечувствование, вплести его в ту «кровь и почву», о которой он писал во «Введении к метафизике». И не случайно, что он выступал с пронацистскими речами перед студентами Фрейбургского университета. Его концепция деконструкции философии, согласно которой она начиная с Платона отказывается от изучения бытия во имя сущего и превращается в метафизику сущего в его противопоставленности познающему человеку, крайне искусственна и далека от реальной философии в античности. Мне ближе афоризм Уайтхеда: «Вся двухтысячелетняя философия — это комментарий к философии Платона».

Действительно, существует такая точка зрения, что в античности якобы доплатоновская философия занималась бытием, а после Платона все пошло в другую сторону — пришло к науке, которая занимается только сущим. Мне этот подход кажется неадекватным. Онтологические проблемы — наиболее сложные в философии науки. Они касаются не только онтологического доказательства бытия Бога, но и тех оснований, на которых строились различные концепции, например, механики. Одно понимание бытия в его пространственно-временных измерениях было характерно для механики Ньютона, другое понимание — для физики Декарта, третье — для Эйлера, четвертое — для физики Гюйгенса и так далее. А утвердилась в сообществе ученых механика Ньютона.

— По вашей книге чувствуется, что вы критически относитесь к Томасу Куну. Но терминами его пользуетесь тем не менее.

— Сам Кун признает, что заимствовал термины «парадигма» и «научное сообщество» у Людвига Флека. Напомню, что «парадигма» — термин Платона, для которого число было «парадейгмой» (образцом) для понимания физического космоса. Но чаще я использую термин Лакатоса «научно-исследовательская программа». Мое критическое отношение к концепции Куна объясняется тем, что он построил ее на примере только одной научной революции — революции семнадцатого века и только одной научной теории — механики Ньютона. Я уже сказал, что в семнадцатом веке существовал ряд теоретических механик, каждая из которых выдвигала свои онтологические предпосылки и строилась на основании определенных методологических схем. Альтернативность механик Ньютона и Лейбница выявил Кант в своем анализе космологических антиномий в «Критике чистого разума». Конечно, Кун обратил внимание на гносеологические и методологические разрывы в истории научных теорий, в их эволюции. Но эти разрывы он представил как несоизмеримость теорий, настаивая на субъективности выбора той или иной теории в качестве парадигмы.

Поэтому скорее можно говорить о мультипарадигмальности науки. Это касается не только социального и гуманитарного знания, но и естественно-научного. Не одна ньютоновская теория произвела научную революцию, а общее движение того, что называлось невидимым колледжем, или невидимой коллегией. Это термин Роберта Бойля. Для Куна же существует единственная научная теория — механика Ньютона, которую ученые приняли в качестве парадигмы.

— Но Кун не отрицает, что в науке может происходить борьба за ту или иную парадигму, что их может быть несколько.

— Это уже во втором издании своей книги он сделал такое предположение и ввел понятие «микропарадигма». Что это такое, он не объясняет. Введя понятие «дисциплинарная матрица», он сохранил представление о единой парадигме, единой теории, взятой в качестве образца для решения задач. Но так и не объяснил, что такое парадигма.

Еще в 1965 году Маргарет Мастерман опубликовала статью «The Nature of a Paradigm», в которой собрала все интерпретации понятия «парадигма» у Куна в его книге «Структура научных революций» и показала, что никакого однозначного смысла оно не имеет.

— Парадигма — это то, что меняется в результате революции.

— Как заметил Бернард Коэн, профессор истории науки Гарвардского университета, под влиянием концепции Куна «второсортную литературу по философии и истории науки захлестнула волна книг и статей, в которых слово “революция” употребляется во всех возможных контекстах и рассматриваются почти все аспекты научных революций, кроме одного: нигде нет соответствующего исследования, какую реальную пользу можно было бы извлечь из этого слова и этой концепции в последовательно проходящих периодах».

— А кто, по вашему мнению, является наиболее интересным философом науки в настоящее время?

— Сейчас, мне кажется, наиболее интересны два философа. Один из них — Юрген Хабермас, немецкий философ и философствующий социолог. Второй — это профессор Университета Сан-Франциско Бастиан ван Фраассен. Концепцию ван Фраассена обычно называют конструктивистским эмпиризмом, в которой он, выступая против дихотомии наблюдаемое/ненаблюдаемое и против гипотетико-дедуктивной модели науки, в частности Поппера, выдвигает принцип эмпирической адекватности теорий.

— В этом слышится что-то попперовское.

— Если Поппер настаивает на том, что любая наука отягощена заблуждениями и ошибками, то ван Фраассен стремится спасти явления (так и называется одна из его статей). Спасти явления, по Фраассену, можно с помощью процедур как верификации, так и опровержения. То, что предложил ван Фраассен, во всяком случае, интересно. Он утверждал, что научные теории не должны восприниматься как истинные в буквальном смысле слова. Самое большее, чего можно от них ожидать, — это эмпирической адекватности. Хотя, конечно, против этой эмпиристской концепции можно выдвинуть ряд контраргументов. Например, множество теоретических построений в космологии строится на основе интерпретации математического аппарата. В настоящее время в нашей философии науки очевиден спор между теми, кто настаивает на эмпирической невесомости теорий, например, Андрей Николаевич Павленко в книге «Европейская космология», и теми, кто настаивает на эмпирическом обосновании современной космологии (например, Елена Аркадьевна Мамчур). Никто не будет спорить с тем, что в наши дни существенно расширились наблюдаемые данные в космологии (убывание светимости звезд, открытие реликтового излучения в 1965 году и так далее). Но никто не может оспаривать и того, что в современной космологии значительно увеличилась значимость теоретических интерпретаций и математики. Можно сказать, что нет сугубо эмпирических данных вне их теоретической и математической интерпретации.

— Но все-таки теория Большого взрыва имеет определенную верификацию.

— Огромную роль здесь сыграла математическая гипотеза в интерпретации красного смещения галактик. И существовали две возможности истолкования красного смещения — «старение фотонов» и «расширение систем галактик». Открытие реликтового излучения в радиоастрономии относилось к совершенно иной области (к ошибкам в измерениях радиоизлучения), и лишь после математической интерпретации оно получило статус подтверждения гипотезы Большого взрыва.

— Академик Людвиг Фаддеев сказал в интервью «Эксперту» (см. «Уравнение злого духа», «Эксперт» № 29 от 13 августа 2007 года), что математика — это и есть суть современной физики.

— Правильно. Но математика конструирует свой объект, а затем ученые ищут соответствие между математическими моделями и наблюдаемыми данными. Математика все больше и больше превращается не просто в язык физики, а в способ моделирования физических проблем и построения объектов теории. То, что происходит на переднем крае космологии, связано прежде всего с математическим аппаратом, с математическим видением тех проблем, которые перед космологией встают.

Именно поэтому космология чревата революционными сдвигами (хотя я не люблю это слово и предпочитаю термин Вернадского «взрыв научного творчества»). И этот сдвиг обуславливается как полученным массивом эмпирических данных, так и новым математическим аппаратом. Темная материя, темная энергия — что это такое? Пока никто не может их определить. До сих пор ведутся споры, существуют черные дыры или нет. В последнее время даже Стивен Хокинг, который потратил много сил на доказательство их существования, сомневается в нем. Но революционные сдвиги могут произойти не только в космологии. Сейчас возникает так называемая синтетическая биология. Это конструирование живых существ (вначале простейших) на основе генной инженерии. Появились сведения о том, что британские биохимики синтезировали ДНК.

— И это может дать толчок философии?

— Естественно. Происходит смена типов рационализации. Если начиная с евклидовой геометрии основным методом науки и философии был анализ (вспомним аналитическую программу Декарта), то в настоящее время на первое место выдвигаются методы синтеза как в научном знании, так и в методологии науки. В синтетической деятельности — вектор современной науки и ее философии. Помимо того что здесь возникает целый комплекс этических проблем — об опасности для человека, об ответственности ученых.

— Это этические проблемы, а философские?

— А какая философия без этики? Нет такой философии. Более того, у меня есть предположение, что в начале любой философии, в том числе философии науки, лежат этико-политические проблемы. А потом они проецируются на космос, на мир, на природу.

— Вы как-то можете это проиллюстрировать?

— На примере экологии. Существует экология, которая основана на понятии пищевой цепи, на определенных взаимоотношениях между организмами: хищник—жертва. Но существует и другая экология, которую предложил Петр Кропоткин в своей книге «Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса». Обратите внимание на то, когда эта книга вышла в 1919 году, в годы братоубийства и голода. Он, по-моему, впервые показал, что существуют другие взаимоотношения между животными, живыми существами вообще — то, что называется альтруизмом.

— Советский генетик Владимир Эфроимсон тоже об этом писал.

— Да, у него была в «Новом мире» в 1971 году статья «Родословная альтруизма». Борис Астауров, представляя эту статью в то время опального медицинского генетика, видел в альтруизме эволюционно-генетические основы этики. Иными словами, налицо две альтернативные концепции, построенные на разных этических принципах. Надо выяснять эти принципы и развести их, а потом искать способы их соединения. Аналитический способ мышления, который сводит сложное к простому, подходит к концу. Требуется не редуцировать, а построить сложное из тех начал, которые существуют. Вот тот ход, который предлагает и осуществляет синтетический способ мышления.

— Существует ли вообще гносеологический разрыв между биологическими и социальными науками?

— Немецкий биолог-виталист Ханс Дриш ввел понятие «эквифинальность», то есть направленность развития клетки на различных этапах от своего зарождения при сохранении ее структуры и состава. Сейчас уже говорят об эквифинальности целостных структур клетки, растительных сообществ, вообще системно-функциональной целостности, о специфических системных детерминантах каждого уровня этой целостности. В русской философии (например, у Льва Карсавина) эта же проблема вставала в иных терминах — терминах взаимоотношения соборности и общины.

— То есть речь шла уже об устройстве человеческого общества?

— Совершенно справедливо. В наши дни предпочитают говорить не об эквифинальности, а о саморазвивающихся системах, воспроизводящих свою структуру и отношения своих элементов. И раз уж зашел разговор о самоорганизующихся системах, здесь не обойтись без осознания того, что же такое свобода. Существует множество интерпретаций понятия свободы — Канта, Гегеля, Маркса и других. Для меня свобода начинается там, где есть саморазвитие и самодетерминация, которые на каждом этапе истории общества различны по своему уровню. Свобода сама по себе — это миф. Руки человека обладают большой степенью свободы, однако и их степень свободы ограничена. Законы тяготения и условия человеческого существования вынуждают человека предпринимать определенные и немалые усилия для того, чтобы преодолеть эти условия несвободы. Наиболее интересно, по-моему, рассуждать не о свободе как таковой, а о том, как в условиях несвободы (нужды, давящей необходимости, авторитарного политического режима) зарождается импульс свободного решения и действия, как усиливается этот импульс. Для такого подхода нужны какие-то новые смыслообразы и новые рациональные понятия. Пока их нет.

Аналогичным образом происходит и с понятием «истина». Выдвинутое в качестве критерия решения эпистемической проблемы Сократом в противовес софистам и киникам, оно на два тысячелетия определило философские и теоретико-познавательные поиски. Правда, в отличие от понятия свободы в двадцатом веке были найдены новые смыслообразы и понятия. Я имею в виду понятие «правдоподобность». Оно, конечно, связано с теорией вероятности и вообще с вероятностным способом мышления. Истина как центральное понятие философии науки — это определенный миф, возникший в определенное время и несущий на себе его печать (противопоставление в античности мнения — доксы и знания — эпистемы, приоритет всей античной философии доказательному, всеобщему и необходимому знанию).

В современной философии очевидны поиски новых понятий, позволяющих по-новому интерпретировать эти проблемы. Так, Хайдеггер связывает свободу с проектом, с трансцендированием (полаганием во вне) экзистенции, а истина трактуется как несокрытое. Наиболее интересен подход Поппера, который связывает свободу не только с критикой и с догадками, но и с отягощенностью знания ошибками и заблуждениями. Понятие «истина» уступает место понятию «правдоподобность», чему можно найти чисто количественные характеристики. Смысл и понимание, их альтернативы (бессмыслица и непонимание) в наши дни становятся центральными темами философии. Причем их выражение не ограничивается пропозициями (предложениями), а относится к надфразовым целостным структурам — дискурсу.

— То есть вы считаете, что истины нет?

— Мне кажется, что гораздо более удачное понятие — правдоподобность. Оно свидетельствует о гипотетичности любого знания. Если вы претендуете на истину, то вы претендуете на ее единственность, незыблемость и абсолютность, а это уже далеко от идеалов точных наук и чревато либо религией, либо плохой метафизикой. Достижение все более и более правдоподобного знания — результат не откровения, а постоянных усилий человеческого ума, воображения, воли. Если бы притязания на истину нашли свое воплощение, то не существовало бы полемики между философами-современниками: между Спинозой и Декартом, Ньютоном и Лейбницем, между Шеллингом и Гегелем и так далее. К сожалению, этот коммуникативный дискурс у нас мало изучен. Превалируют представления о последовательной смене одних концепций другими. Дискурс и есть обмен репликами, аргументами, контраргументами ради достижения хотя бы минимального согласия.

Схема: Развитие философии науки

Антибактериальные тупики российской политики

Прочитал сегодня сообщение в Газета.ру «Антибактериальное мыло может быть опасным для здоровья»:

«Новые данные, полученные в ходе исследования, позволяют предположить, что вред от ежедневного использования антибактериального мыла превышает его пользу», — поясняет микробиолог FDA Коллин Роджерс. Некоторые вещества могут способствовать бактериальной резистентности к антибиотикам и имеют отрицательное влияние на гормональный фон.

У меня эта информация сразу вызвала живейшие ассоциации с текущей политикой российских властей, которые только и делают, что пытаются стерилизовать (блин, глагол в самую точку!!! и сколько с ним ассоциаций чудных готовит нам Госдуры прыть!) «антибактериальными» законами всё и вся, что им кажется опасным, вредным и враждебным.

Современная биология рассматривает бактерии как очень важный элемент жизнедеятельности организма человека (и не только), а про проблему бактериальной резистентности к антибиотикам много чего могут наплакать медики, но российские властные политики явно изобрели машину времени и живут знаниями и представлениями как минимум двухвековой давности, поэтому применяют в политике методы, окончательно провалившиеся в других сферах деятельности. Негативные результаты, прямо противоположные желаемым в Кремле и на Охотном ряду, вряд ли заставят себя ждать.

И как антибактериальное мыло вряд ли щадит и безвредные, и даже полезные бактерии, так и кремлёвские стерилизаторы изничтожают всё, что составляет основу подлинно живой и саморазвивающейся общественной экосистемы... Где тот Онищенко, который им это запретит делать? Или нужны уже санитары из психбольницы, поскольку это уже не обыденная глупость, а органическое заболевание?

Кризис некритичности

Прилагательное «критический» странным образом объединило в русском языке два вроде бы не связанных друг с другом древнегреческих слова: критика и кризис. «Критический взгляд» отсылает нас к критике, а «критическая ситуация» — к кризису, точнее, к некоему решающему этапу кризиса, предопределяющему его исход.

Не собираюсь играть в мистическую лингвистику, но не могу и не согласиться, что язык нередко умнее и глубже индивидов-носителей, поскольку впитывает некую коллективную мудрость. Дело в том, что мировая философия в одном из своих самых интересных и продуктивных направлений — в критическом рационализме — в идеях, прежде всего, Карла Поппера, придала критике решающую (критическую) роль в разрешении всё более усугубляющихся кризисов человеческого сообщества.

Критика — вроде бы разрушение в обыденном представлении, а тут ей отводится роль главного спасителя всего. А разве не спасителен нож, разрезающий путы и отсекающий балласт, тянущий на дно?

Всем хочется придумать спасительную позитивную программу, а, может быть, она проявится сама собой, когда мы, вслед за гениальным скульптором, отсечём всё лишнее и мешающее с помощью критики?

Прости, Мандела, но и ты тоже...

По случаю смерти Нельсона Манделы появилось много материалов с анализом и оценкой его деятельности, в которых обоснованно указывалось на ужасающее ухудшение всех сторон жизни ЮАР — от экономики до здоровья населения — в результате прихода Н. Манделы к власти вместе с возглавляемым им АНК. В одной из статей при этом утверждалось, что никакого влияния на авторитет и привлекательность фигуры Манделы ни сейчас, ни в дальнейшем эти печальные факты не окажут. Проводилась там и параллель с образом Че Гевары, за которым тоже обнаруживается провалившаяся в нищету страна, да ещё и множество бессмысленно убитых и погибших, а больше, собственно, ничего — и при этом на его образ по-прежнему чуть ли не молятся миллионы людей. Не буду в этом ряду упоминать Ленина и Сталина как слишком затасканных фигур и гораздо более поляризованных в общественном мнении, но всё, что будет написано ниже, в равной степени относится ко всем подобным историческим деятелям и к восприятию их имён в обществе.

Чем же можно объяснить такие, буквально противоестественные, искажения восприятия у огромных масс людей?

Господствующая точка зрения заключается в том, что интеллектуальные и прочие когнитивные способности людей чрезвычайно ограничены и неизбежно толкают индивидов к ошибкам и заблуждениям. Это обстоятельство не вызывает, собственно, никаких сомнений, но... Меня сильно интересует вопрос, чёткую постановку которого я до сих пор нигде не встречал: какие доли в заблуждениях людей занимают отдельно внутренние и внешние факторы? Иными словами, какой процент из всей массы иллюзий и ошибок индивида имеет источником его самого, а какой втюхивается разными внешними агентами (отнюдь не госдепа, а в самом широком смысле слова) и социальными институтами?

Как только вопрос поставлен таким образом, можно начать выделять и подсчитывать количество не только прирождённой человеческой глупости (об этом читайте восхитительную статью К. Поппера), но и количество накопленной и неликвидированной социокультурной дурости.

Тогда и ответить на вопрос в начале статьи достаточно просто: примеры с Манделой и Че Геварой — это лишь пара из многих миллионов примеров того, насколько НЕВЕЖЕСТВЕННО (см. Штейнзальц, Адин и Функенштейн, Амос. Социология невежества) и ЛЕНИВО становится сознание человека, у которого с самого раннего детства не только не поощряется любознательность и критичность, а, напротив, эти качества подавляются всеми возможными способами, и вместо них насаждаются шаблоны общепринятой глупости. Это именно примеры внушённой интеллектуальной слепоты, а никак не прирождённой когнитивной ограниченности, которая (ограниченность) может одинаково успешно и корректироваться в сторону большей разумности, и усугубляться в сторону крайних состояний безмыслия и патологической глупости.

Однобокость, избирательность, предвзятость и т.п. — это не только свойства индивидуального сознания, но и свойства любых социальных конструкций: как люди их конструируют (см. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности), так они и функционируют. Как люди, так и социальные институты судят людей по отдельным избранным достижениям или столь же избранным ошибкам вместо всесторонней честной оценки, но происходит это прежде всего потому, что в сложившихся культурных нормах нет нормы и приоритета всестороннего и честного анализа — и почти никто этого как будто не видит и не замечает.

Точнее, эти пороки общественного сознания замечают регулярно, но воспринимают их как неизбежное, независимое и неуправляемое явление природы, — и критики с такими взглядами становятся невольными пособниками худших проявлений человеческой глупости.

Напомню самый успешный на данный момент пост моего блога — «Секрет гарантированного успеха». Я там всячески поддерживаю тезис о наибольшей эффективности пути вычерпывания ошибок в сравнении с поисками «единственно и навсегда во всём правильных» схем деятельности. Правильные решения проблем надо искать, НО в обозримой исторической перспективе основной и непредставимо колоссальный источник индивидуального и общественного развития — первостепенное внимание к постоянно совершаемым ошибкам и работа с ними: поиск, анализ, устранение, предотвращение, обучение знанию о них.

Когда мы смотрим на мир, то без умения мыслить критически и без жёсткого приоритетного учёта иллюзий и самообманов видим даже не одну лишь верхушку айсберга, а гораздо меньше — только мираж одной искажённой плоскости этой верхушки.

Что мы имеем в результате? Повсеместное восхищение людьми, которые вместо поиска и устранения ошибок в своих мозгах и в мозгах окружающих потратили все свои таланты и жизни на сомнительные во многом успехи на второстепенных направлениях при одновременном повторении и усугублении самых опасных и вредных заблуждений, разделяемых когнитивно безграмотной массой.

27 лет в тюрьме хватило бы на то, чтобы многое понять и многому научиться — при научно-критическом подходе и хороших социоинженерных умениях. Да, тогда Мандела мог оказаться не таким известным и популярным — но двигал бы себя, свой народ и человечество в правильном направлении. И тогда бы он боролся не с апартеидом, а с общечеловеческой глупостью в любых проявлениях и предлагал бы более разумные и конструктивные решения проблем своей страны. И да — не стал бы президентом, не получил бы Нобелевскую премию и грандиозных похорон, зато был бы относительно менее глупым и точно более полезным.

Пока же эрратология не стала основной обязательной дисциплиной в системе образования, мы так и будем продолжать восхищаться не теми, кто избавляет себя и нас от заблуждений, а теми, кто эти заблуждения с нами разделяет и освящает шаблонным героизмом не осмысленного критически поведения.

КОРНИ-видео 0001. Вводное слово о видеопутеводителе к проекту КОРНИ