Научись онтокритике, чтобы перенаучиться жить

Неграмотными в 21-м веке будут не те, кто не могут читать и писать, а те, кто не смогут научаться, от(раз)учаться и перенаучаться. Элвин Тоффлер

Поиск по этому блогу

2014-04-27

«Сознательная линия на торжество идиотизма»: интервью Леонида Броневого

17:10, 14 Сентября 2011
http://sobesednik.ru/interview/leonid-bronevoi-ya-ne-proch-vernutsya-k-myulleru

Леонид Броневой: Я бы не прочь вернуться к Мюллеру

Броневой – ведущий актер Ленкома, до этого – звезда Театра на Малой Бронной, а про Мюллера и Велюрова вы и так никогда не забудете. У него редкая репутация артиста, способного сыграть решительно все, и человека, не желающего ладить решительно ни с кем. Один прославленный артист в частном разговоре назвал его «самым легким партнером и самым тяжелым коллегой, какого только можно себе представить»; беда в том, что с большинством людей у нас ровно наоборот, поэтому мы и живем так, как живем. А вариант Броневого – далеко не худший.

В собственном качестве мы не нужны

– Известно, что вы не жалуете прессу, а с телевидением вовсе не имеете дела, так что мы вас боимся.

– Правильно боитесь, но это у меня не каприз и не прихоть, а реакция на цензуру. У меня был телевизионный опыт, когда интервью записывали полтора часа и говорил я о том, что меня больше всего волнует: вот мы постоянно вспоминаем войну, но почему не сделать для ее участников несколько простых и давно необходимых вещей? Почему не приравнять к Герою Советского Союза, например, человека с тремя медалями «За отвагу»?

У меня в молодости был друг с тремя такими медалями, а сколько было таких людей всего – единицы, потому что «За отвагу» – это ведь медаль пехотная, вручаемая рядовым, чернорабочим войны, которые почти не выживали. Тот мой друг, мальчишка в сущности, одну получил за «языка», а вторую за то, что подорвал два танка. Ни денежных, ни иных льгот эта медаль не предполагала и сейчас не дает, как и большинство прочих солдатских наград. Вот об этом я говорил, а оставили от этого разговора полторы минуты ерунды. Если это сознательная цензура, то давайте возвращать Советский Союз в целом, со всем – пусть немногим – пристойным, что там было.

Вообще, мне кажется, это сознательная линия на торжество идиотизма, а точней – на повальную депрофессионализацию, потому что в своем профессиональном качестве я телевидению ни разу не понадобился. Один раз меня позвали спеть песенку в «Нашу гавань», и я при всем почтении к Успенскому не пошел, потому что занимаюсь не пением; в другой раз мною заинтересовался Малахов, но этот интерес не взаимен. В собственном качестве мы никому не нужны: в любом, но – только в чужом! Я смотрю «Культуру», все больше напоминающую резервацию, а в национальной политике, направленной на создание стада, участвовать не хочу.

– Эта политика дает результаты, по-вашему?

– Дает. У нас возвращают билеты на «Вишневый сад», собирается худсовет и всерьез обсуждает, почему это происходит. Ладно, говорю я, давайте предположим, что дело в нас, в спектакле, – но спектакль и так максимально легкий, короткий, быстрый, для зрителя нетрудный. Можно понять, когда и актерам, и зрителям труден шестичасовой «Сад» Някрошюса. Но наши два часа? Нет, не в нас дело, и не зря Захаров – универсальный Захаров, во всякое время находящий ключ к зрителю – искренне говорит сегодня: я не знаю, что ставить. Что им надо – варьете на сцене? У нас с аншлагами идут «Юнона» – это уж традиция – и «Аквитанская львица» с Чуриковой. Чем брать этого обработанного, зомбированного, по сути, зрителя – не знает сегодня ни один театр; разве что половой акт? Как ни горько это признавать, они добились, чего хотели: как у Горина, перестали подкупать актеров – проще оказалось скупить зрителей.

Мой отец сидел с матросом «Авроры»

– Вы стали известны в сравнительно зрелые годы – в тридцать пять – сорок: а что такое был молодой Броневой, какое, так сказать, амплуа?

– Амплуа – провинциальное, на все руки. Это же были Магнитогорск, Оренбург, Воронеж, а там актеры играют всё.

– Ну, Грозненский театр по тем временам – не такая уж провинция…

– А в Грозном, в чечено-ингушском драмтеатре, как назывался он тогда, работали две труппы: чечено-ингушская, собиравшая аншлаги, и русская – двадцать человек на спектакле… В Оренбурге я сподобился сыграть молодого Ленина – в пьесе Ивана Попова «Семья», в Воронеже — стареющего, в «Третьей патетической», а в Грозном – Сталина в «Кремлевских курантах». Меня и постановщика специально вызывали в обком – как это Броневой играет Сталина, не будучи партийным? «Я плохо играю?» – «Нет, хорошо, но…» – «А насчет «но» – я не толстовец и прощать не собираюсь». Меня семилетнего вместе с матерью отправили в ссылку после ареста отца – из Киева в Малмыж Кировской области. Отец не послушался матери, она его заставляла выбрать адвокатскую карьеру, он выбрал экономическую и оказался в органах. Сначала – в качестве начальника экономического отдела ГПУ, а потом – в качестве заключенного. Инкриминировали ему троцкизм – он в двадцать третьем на комсомольском собрании выступил в поддержку Троцкого, извлекли из-под спуда пятнадцатилетней давности протокол и припомнили ему это…

Вообще говоря, в ГПУ, даже и в экономическом отделе, нечего делать нормальному человеку. У того же Троцкого, когда Ленин предлагал ему пост наркома внутренних дел, хватило ума отказаться: еврей на этом посту, репрессивном по определению, – огромный козырь для антисемитов. А отец так и не прозрел до конца: когда уже вернулся, с гордостью говорил мне, что ему восстановили партстаж, вернули орден Красной Звезды (он гордился тем, что у него был орден за номером 34, а у самого Орджоникидзе – 35!), вручили золотой значок «50 лет в КПСС» – как же, дореволюционный стаж! Деньги, спрашиваю, деньги тебе вернул кто-нибудь за твои десять лет отсидки и пять ссылки? Но он был фанатик, его такие мелочи не интересовали.

Кстати, рассказывал он много интересного – тот лейтенантик, совсем юноша, который выбил ему зубы, демонстрируя троцкистский протокол, тоже потом попал в лагеря, обычное тогда дело. Отец валил лес в бригаде матроса с «Авроры», из той самой команды и чуть ли не того самого, который заряжал известную пушку. Он-то на разводе и показал этому матросу: смотри, вон новеньких привезли, а тот, крайний – мой следователь стоит… Матрос кивнул и ничего не сказал. Он взял этого бывшего следователя в свою бригаду. В пятидесятиградусный мороз валили лес. Лейтенантик спрашивает отца: вы не в обиде на меня? Да что ж, отвечает отец, вы человек подневольный… Лейтенантик быстро устал, присел отдохнуть на пенек. Отец говорит бригадиру: он ведь замерзнет! Матрос отвечает: оставь его. Через восемь часов они подошли к тому пеньку – на нем сидело уже что-то непонятное, непохожее на человека. Бригадир ударил ломом – отец вспоминал, что будто бриллианты брызнули. Следователь тот замерз, заледенел насквозь. Так что к Советскому Союзу у меня отношение однозначное, и ностальгии я ничьей не понимаю.

«Два чувства дивно близки нам»: голод и страх. Вот их я и помню, они меня всю жизнь сопровождали, хотя, конечно, ослабели потом… Ничем, кроме дикого страха, эта власть не держалась, я это про нее понимал и не скрывал особо – они, видимо, сами всё про себя понимали в последние годы, так что многое мне сходило с рук. Когда снимали «Мгновения», был на фильме консультант от органов. Он тихо сидел, не вмешивался, только однажды Лиознова меня подзывает и говорит: они бы хотели, чтобы Мюллер в картине пытал какого-нибудь генерала, а то уж больно выходит интеллектуал… Я подошел к консультанту и спрашиваю: какого генерала мне пытать? Если немецкого – ладно, а если советского – у вас это всегда лучше получалось. В результате вставили эпизод, где я ору на участника заговора Штауффенберга.

– А войну-то СССР выиграл, Леонид Сергеевич.

– Войну выиграли пространством, которое в самом деле поглотит любого захватчика, нечеловеческими жертвами, которых могло быть меньше, – вы же не станете, думаю, называть Жукова великим военачальником и поддерживать его нынешний культ? Войну выиграли потому, что самонадеянным безумцем был Гитлер, надеявшийся завершить блицкриг до холодов. А еще потому, что любой провозглашающий лозунг «Бей жидов» обязательно проигрывает. Это сказал мне один старый еврей в сорок втором году, когда исход войны был далеко не очевиден. Если бы Гитлер пошел против коммунистов, но не против евреев, – поддержка его, в том числе всемирная, могла быть больше в разы. Я тогда не поверил: «Неужели евреи поддержали бы Гитлера?» «Поддерживают же они Сталина», – сказал старый еврей и был прав, вероятно.

– А Семен Липкин говорил: «Войну выиграл Бог, вселившийся в народ».

– И это верно. Но я вспоминаю тут остроту Михоэлса, которую Раневская приводила мне как пример настоящего трагического юмора. Я шел мимо Театра Моссовета, вижу – Раневская скребком, деревянной лопатой, чистит снег. Остановился поцеловать ей руку, хоть мы и не были представлены. Восхитился ее юмором, а она сказала, что настоящий юмор был у Михоэлса. Они шли с ним по улице Горького и встретили какого-то знаменитого тогдашнего режиссера, и Раневская громко, чтоб слышно было, сказала: «В некоторых деятелях искусства могут жить только паразиты, а в вас, Соломон Михайлович, живет Бог!» На что Михоэлс гениально ответил: «Если во мне и живет Бог, то он в меня сослан».

Не плакать!

– Вы редко играете в современном кино, а на «Простые вещи» согласились – почему?

– По трем причинам. Во-первых, это хорошо придуманная и сыгранная история о старости – о положении, в котором живут девять десятых российских стариков, и хорошо еще, если у них, как у героя этого фильма, есть что продать. А об этом не говорят – стариков ведь как бы не существует, упоминание о них портит настроение тем, у кого есть пока и работа, и семья…

Во-вторых, это история об одиночестве, а у нас таких одиноких и заброшенных, причем не только стариков, и без всякой помощи – едва ли не полстраны.

А в-третьих и в-главных, это история о достоинстве. Уметь надо и стареть, и переживать времена, когда тебе перестают звонить… Показывали тут одного престарелого номенклатурщика – плачет. Сколько уже я видел этих плачущих большевиков! Что плакать? Стареть надо молча, умирать — с достоинством.

– Слушайте, прямо из вас Мюллер попер при этих словах…

– А я не отрекаюсь от Мюллера, он уже ко мне пристал, как Чапаев к Бабочкину, и это, кажется, была достойная работа.

Мне Юрий Карякин сказал как-то: неужели они все там не поняли, как вы этим Мюллером ударили по КГБ?! Я честно сказал: не только они, но и сам я не понял. Но есть у него там реплики, которые действительно не худо бы помнить. Помните, в сцене с Айсманом: «Что это вас на эпитеты потянуло? С усталости? Разведчик должен изъясняться существительными и глаголами: он пришел, она передала…» Мне там несколько сцен и посейчас нравятся. Особенно бессловесные – скажем, та, где Мюллер ждет, пока починят ящик стола… При этом там феерические несоответствия исторической правде – начать с того, что я на Мюллера не похож абсолютно, и слава Богу, что они мне ни разу не показали его фотографию. Все говорили, что нет хорошей. Если б я увидел, насколько на него не похож – отказался бы от роли.

Шелленберг в кабинете Гиммлера закуривает американскую сигарету – а ведь в стране действует приказ именно Гиммлера о том, что это строжайше запрещено! Ему бы таких люлей там ввалили, несмотря на всю его утонченность…

Но фильм мне кажется достойным, особенно эта его документальная стилистика, которую так испортили идиотской раскраской.

Снимать продолжение было поздно

– Почему тогда не сняли продолжение? Все его так ждали.

– Я думаю, регулярные запои Семенова отчасти с тем и были связаны, что он не может продолжать сагу – просто потому, что и ему, и огромному большинству зрителей не хотелось расставаться со Штирлицем, а рассказать о Штирлице то, что он действительно хотел, тогда не разрешили бы ни под каким видом. Ему важно было отправить его в Аргентину, потом в лубянскую тюрьму – кто бы про это снял? А когда он все это написал, снимать продолжение было поздно. Сделали только радиоспектакль «Приказано выжить».

– А представляете, какая могла быть пьеса на двоих – старый Мюллер и старый Шелленберг? Спорят, например, о том, наш был Штирлиц или не наш.

– Ну, если предположить, что Шелленберг не умер в 1952 году, а скрылся… почему нет? Я бы с удовольствием сыграл, если бы существовала пьеса. Два старых эсэсовца где-нибудь в Бразилии нашли бы много тем для разговора, особенно если бы мясник Мюллер избавился от зависти к интеллигенту Шелленбергу, а тот бы, наоборот, перековался в идейного… Поговорите с Олегом Павловичем.

С президентом в «Горках» без прессы

– Насчет советской власти мы с вами спорить не станем, но неужели сейчас лучше?

– Лучше. Я ведь говорил о голоде и страхе – где они сейчас? Медведев так и вовсе много правильных слов говорит. На меня он произвел самое благоприятное впечатление, когда поздравлял с 80-летием. Кстати, сказал, что его мама в Воронеже у меня училась, когда я преподавал технику сценической речи.

– Вы в Кремле встречались?

– Нет, меня привезли в загородную резиденцию, в «Горки».

– Вы встречались без журналистов – о чем шла речь?

– О многом. Я его поблагодарил, что он к нам пришел. Вообще же он спросил: вам присутствие прессы нужно? Нет, ответил я. Так что разговор был без свидетелей и таковым останется.

– У вас есть ощущение, что все это тем не менее скоро накроется?

– Очень может быть. Но я этого уже, надеюсь, не увижу.

– Увидите. А из-за чего именно накроется?

– Вероятнее всего – из-за национализма, который я ненавижу. В Израиле меня спросили, еврей ли я. Я: «А какое это имеет значение?» – «В Израиле – имеет». Меня это чрезвычайно огорчило. И у нас — посмотрите, как третируют гастарбайтеров. А сколько тысяч эвакуированных приняла Средняя Азия, последней лепешкой делились, словом никто не попрекнул?! В Сибири, на Урале — и то дразнили «выковырянными», а в Казахстане, Узбекистане — никогда. Почему сегодня не вспомнить это?

– Есть несыгранные роли, о которых вы особенно жалеете?

– Мне сейчас тяжело играть и те пять спектаклей в месяц, которые есть в репертуаре Ленкома. Две «Женитьбы», два «Сада» и «Королевские игры». А жалею я о том, что не смог в свое время стать военным или дипломатом, как хотел. Только играл их, и то не под материнской фамилией Ландау, которую люблю, а под фамилией Броневой, дававшей возможность поступить хоть в Ташкентский театральный институт. Артист – бабская, в общем, профессия, и характеры у большинства бабские, хотя случаются у них периоды прекрасной солидарности. Я, например, поддерживаю артистов Таганки в конфликте с Любимовым, потому что могу себя поставить на их место. У меня и с Эфросом не было гладких отношений, он годами не разговаривал со мной, хотя перед уходом на Таганку звал с собой – я отказался и ему отсоветовал.

– А пишут, что вы были любимцем Эфроса.

– Я? После одной репетиции – не стану пересказывать весь инцидент – я отказался с ним работать. Он кричал: «Мне надоела ваша жирная морда!» Я никогда не был ничьим любимцем – может, поэтому и научился ни от кого особенно не зависеть.

– Напоследок было бы глупо не спросить о вашем любимом анекдоте про Мюллера.

– Да тут все предсказуемо: Штирлиц выстрелил, пуля отскочила. «Броневой», – понял Штирлиц.

Меня поразило, что этот анекдот давеча рассказал по телевизору Басков. Такого глубокого знания фольклора я от него не ожидал.

Быков Дмитрий

2014-04-25

Критическое мышление и пропаганда: соотношение сил

В Facebook сейчас множество постов и дискуссий о мощи пропаганды и слабой распространённости критического мышления, а также о соотношении сил между первым и вторым. Я решил в своей ленте напомнить некоторые научные знания и позиции на эту тему:
Даю научную справку про критическое мышление и пропаганду. В современной социальной психологии уже почти как полвека субъективное восприятие индивида (construal) признано в качестве фундаментально определяющего фактора человеческого поведения, т.е. никакие внешние стимулы не способны прямо влиять на решения и поступки человека иначе, как только после переработки в системе собственных субъективных оценок и смыслов. Буквально можно утверждать, что индивидуальное сознание первично, всё остальное — вторично, если мы говорим о пропагандистском воздействии. Как работает такой механизм и какие его особенности обеспечивают массовость и успехи пропаганды — отдельный разговор. И второе — малейшие усилия подлинного критического мышления превращают в бессмысленную пыль любые самые мощные пропагандистские и манипулятивные построения, поскольку последние не имеют объективной власти над сознанием. Читайте «Человек и ситуация» Л. Росса и Р. Нисбетта http://evolkov.net/soc.psychol/Ross.L.Nisbett.R/index.html и «Психологию манипуляции» Е.Л. Доценко

2014-04-11

Как создавать высокие технологии в России, или «Уберите руки из карманов» (Дмитрий Волков)

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=728754360478554&id=100000319895243

Мне не очень понравилась колонка Драгунского (http://www.gazeta.ru/comments/column/dragunsky/5985205.shtml) , в которой должно было быть популярно объяснено, куда делись высокие технологии, которыми так гордился, наряду с ледовыми видами спорта и балетом, Советский Союз. Не очень, для начала, потому что мне представляется ложной картинка развития высоких технологий в СССР. Я не сталкивался с ракетостроительством, зато сталкивался с дистанционным зондированием, не сталкивался с геологоразведкой, зато сталкивался с попытками создания массивов соответствующих данных. И чего скажу - это все во второй половине 70-х подозрительно напоминало повесть Алешковского под названием "Маскировка". (Тут же походя отмечу, что, поскольку занимался отчасти и переводом научных статей, отметаю упреки в адрес нынешнего поколения насчет того, что оно не умеет изъясняться по-русски - видели мы тексты докторов наук, от которых меня тошнило из-за их безграмотности. Так вот таких было большинство). Так что способность позднего СССР не то, что производить высокие технологии, а даже поручать о них подумать тем, кому надо поручать, была близка к нулю. и это судьба таких систем, мне кажется.
Драгунский кидает загадочную фразу: «Можно ли переломить этот уже почти сорокалетний импортоориентированный архаизирующий, извините, тренд? Разумеется, можно. И самое смешное – все понимают, как. Но для этого понадобится железная политическая воля и еще лет сорок времени”. Вот это “все понимают”, конечно, злит.
Сообщаю, что “все” понимают “как” очень по разному. Хотя это “как” и представляет из себя единственный шанс для того, чтобы на нашей бензоклонке открыть хотя бы какую-никакую мастерскую.
Есть совсем уж динозавровые представления о тяжелой индустрии, больших светлых (ну хорошо, грязных – но больших) цехах и гигантских кранах, в общем, о фабриках и заводах, обобществленном производстве и прочей трухе. Их придерживаются немногие, зато держатся за них очень многие, потому что, знаете ли, рабочая кость – и мы тут в Тагиле можем собраться. Ну, вы слышали голос дохлого чудовища. А оно ведь голосует и идет на армейскую службу. Так что дохлость – не повод к неуважению.
Есть угрожающее намерение воспроизводить схемы “Министерство-КБ” под творческим руководством политического назначенца. Ну как, Берия же смог? Дмитрий Олегович Рогозин как олицетворение эффективного политического смотрящего объясняет остальному рукововдству буквально ещечасно, что индикативное планирование, целевое фимнансирование и фокус на боевых роботах с винтовками производства его семьи обеспечат нас штанами, колбасой и превосходством в могуществе. Тут проблема только в том, что уж очень наглядно видны халтура и разводка. Но курс такой предлагается, а в сочетании с первым они способны составить отличный симулякр под заглавием :возвращение к идеалам еловека труда”. Тут даже фашизмом можно приправить, мол, человек производящий – это вам не финансист, который, может, и не человек вовсе, а рептилоид. Ничего, фашизм сейчас в моде, как и державный коммунизм – нельзя отрицать, что наконец-то они сливаются в волю к власти и в народный позыв. Эстетически это верно.
Есть, конечно, “Сколковцы”, которые считают, что этой дикой стране, состоящей из сплошного административного фронтира, нужны резервации, в которых будет выводиться особый высокотехнологический инноватор, и пока он останется в резервации, вдоль стен которой с воем носятся прокуроры, можно иметь сразу два маленьких удовольствия: основанную на прокурорах власть и гаджеты, сделанные в “Сколково”. Прокуроры, правда, обладают черезчур высокой проникающей способностью, а “сколковцы” – слишком мягкими покровами. Иначе и быть не может - исторически доказано, что единственным успешным видом деятельности, который можно развивать в резервациях, вляется блэкджек. И то, если рядом его не крышуют сыновья генеральных прокуроров.
Четвертый вариант, который можно сочетать со вторым и, при определенной наглости, с третьим – это вариант покражи. Ну есть же давний пример Японии, все укравшей из оккупировавших ее США, а в итоге превратившейся в экспортера высоких технологий, и есть, конечно, Большой Вор, Без Которого Не Обходится Приличное Общество, то есть Китай, вступивший в симбиоз с самыми большими рынками мира, соглашаясь быть их конвейером в обмен на их технологии. И на этом пути кража, конечно, является частью негласной сделки. Недостатки такого пути для России очевидны – место занято, а позволять у себя украсть ради недешевой и чванливой рабочей силы объекты воровства вряд ли станут.
Ну и практически нет желающих погромче сказать то, что с моей, и далеко не только с моей точки зрения является правдой, то есть единственным настоящим способом получить воспроизводящиеся высокие технологии: выньте руки из карманов. Ваши руки из карманов высоких технологий. Уберите к уркам свои руки из того, из чего растут бизнесы, которым и места-то другого в России нету, кроме как заниматься высокоими технологиями (поскольку русские не согласные же быть дешевой рабочей силой. То есть бесплатной можно, если есть кнут. Но на кнут, слава богу, сил вроде нету. А можно еще недешевой и плохой. Что хуже не только Китая, но и Индонезии, например. И все). Создайте резервации не для Сколкова, а наоборот, для Прокуроркова. Возьмите жадных внимтельных ФСБшников и отправьте их, что ли, всех следить за содержанием сернистых газов, ну хотя бы в Норильск, если визы в ад не дают из-за санкций. На их место лучше набрать толковых ребят, которые займутся борьбой с внешними угрозами вместо дурацких игр в “геополитику”.
Если бы вы могли это сделать, вы удивились бы, как вопреки всему остальному, даже при безобразной низовой коррупции, даже при так назычаемом упадке среднего и высшего образования (который, я бежден, является чисто технической на сегодня проблемой) вы получили бы пугающие вас результаты, меняющие и производственную базу страны, и основы ее государственного устроения – потому что высокие технологии проросли бы как бурьян.
Но вы не можете, потому что вы и есть руки в карманах, вы и есть смотрящие за резервациями, прокуроры и ФСБшники. Поэтому УЭК вам, или ПРО100, а не высокие технологии. Низкие вам технологии. Они, кстати, как доказывает КНДР, вполне годятся для создания орудий убийств и шантажа, та так же организации массового зомбирования подданных, так что базовые ваши потребности будут удовлетворены. А дальше нет.
Ну и вот. «Все» в большинстве и в силах представляют себе развитие высоких технологий именно по первому или второму из вышеуказанных вариантов или какому-то их сочетанию. Особо одаренные, прозванные айфончиками – по третьему. Совсем циничные готовы красть и копировать, копировать и красть, заворачивая краденое в странички из учебника по истории Великой России. А последний, только и возможный, всем заинтересованным лицам представляется наивным идеализмом. Оно и понятно. Это ж заинтересованные лица. Странно было бы, если бы они сделали что-нибудь в ущерб своей заинтересованности.
Поделиться
4 пользователям это нравится
4 публикаций
Alexander Ku У Драгунского основная проблема состоит в том, что он толком не знает о чем говорит(в части посвященной советской науке). От "шарашек" отказались еще при Сталине, поскольку они доказали свою полную неэффективность. Достаточно быстро перешли к модели "сколково" (резерваций для яйцеголовых). Той свободы мнений, которая допускалась в "закрытых городах" хватило бы на Европарламент. Другой вопрос, что затраты не соответствовали результату в силу огромной бюрократической надстройки. Там был еще фактор "одного заказчика" в виде военных. Он весьма специфический. Так, например, создание БЭСМ-6 было достижением мирового уровня. А про БЭСМ-10 знают только специалисты, ибо это был нереальный прорыв с точки зрения технологий суперкомпьютеров но и конец этого направления. Ибо получив "мозг" для советской ПРО все работы и их результаты были наглухо засекречены. Достаточно сказать, что справочник по командам операционной системы имел гриф круче чем Сов Секретно. А это то, с чем должны работать студенты... И так, собственно везде. Без частной инициативы СССР имел от "звездных войн" дыру в бюджете и кучу секретного ржавого железа. Ну а США давно "отбили в 10 концов" на одном только интернете все расходы на СОИ. Но наши идиоты даже свою историю не знают, да и не хотят знать, судя по "единому учебнику". Хотя все знают, что лучшую в России винтовку выпускает частник.
9 апреля в 11:38 · Отредактировано · 1
Дмитрий Волков Саша, БЭСМ-6 не знаю, это каак раз то, на чем, кажется, "работали" в вычислительтном центре при институте геологии. Понимаешь, а тмосфера НИИЧАВО там была очевидно, за вычетом только собственно работы. Машмна, может, и была мировая, но я не наблюдал случаев ее использования, кроме как ИПД плюс сходить за спиртом для промывки. а про 10 мне говорили не раз, что это очень большой, очень специальный диплодок. И что ни на что, кроме своих специальных диплодоковых целей, он не годен. Ни модульности, ни рростых языков, кмк, ни массовости. Ну, прости, может, врали
9 апреля в 11:43
Alexander Ku Я принимал участие в решении на 10 вполне теоретической задачи. Но это была, кстати вполне частная инициатива с венчурными 3 литрами спирта. Так, что было возможно, хотя и сложно. Массовости у суперкомпьютеров быть не может. Но модульность, разработка алгоритмов для новых задач, написание новых более простых для использования языков невозможно без широкого доступа к машине и ее документации.
9 апреля в 11:53
Дмитрий Волков ну я про 10 только по слухам знал. в любом случае, это, скажем так, сверхвысокая технология, а не высокие технологии. это китайские ракеты 12 века, или печатный станок ихий же, например. высокие технологии в моем маленьком гуманитарном мозгу - это прежде всего технологии, меняющие уклады экономики, антропологического состояния и тп. то, что называется disruptive technologies
9 апреля в 11:56
Alexander Ku Засекреченная технология ничего в укладе экономики поменять не может. Это неявная проблема советского ВПК, хотя и весьма значимая для страны.
9 апреля в 12:04
Дмитрий Волков любопытно, что не только засекреченная не может. должно быть определенное совпадение факторов, либо момент большой воспрриимчивости (как, например, в Англии 17-18 веков
9 апреля в 12:07

2014-04-10

Социальная инженерия, социология и метафора сексуальной жизни

Социология без выхода в прикладную социальную инженерию — это сексуальная жизнь исключительно в виде онанизма без эякуляции, коитуса и зачатия. Любительская социальная инженерия — пацанская насильственная групповуха с гарантированным сифилисом и неизбежными выкидышами. (c) Е.Н. Волков

2014-04-08

Реперы понимания — координаты постепенно складываются

Пять лет назад, в феврале 2009 г., я начал этот блог с двух постов — «Где это я? Кварки и реперы мировоззрения — 1» и «Куда этот мир катится? Кварки и реперы мировоззрения — 2». Был затем и пост «Что делают живые организмы в этом мире? Кварки и реперы мировоззрения — 3».

[Дополнение: Чрезвычайно важно, что примерно тогда же я начал прорабатывать и концепцию визуализации онтологий, что затем привело меня к идее онтографии, тем более, что конструирование реперов прямо толкает к построению и наполнению визуально реализованной топологии. Подобные идеи не одного меня посещают [см. пост «Онтологические каркасы: народ подтягивается» в ОнтоВиз-форуме моих КОРНИ-мастерских. Для меня лично реперно-онтолого-визуально-критический подход оказывается фантастически плодотворным, не успеваю осваивать и упаковывать всё, что начинаю понимать и видеть. И это здорово :) ]

В них я отразил шаги по выстраиванию системы реперов (базовых ориентиров и точек отсчёта) для выстраивания мировоззрения и знаний с «нулевого цикла» («кварки» — это метафора базовых концептов, элементов-«кирпичиков», сейчас бы я использовал как метафору бозон Хиггса, возможно). Конструкцию эту я понемногу выстраиваю и совершенствую, а один очень интересный текст, встреченный и перепощенный мною сегодня, подарил мне чрезвычайно ценную концепцию, которая позволила сложить сразу значительную часть пазла.

Я имею в виду концепцию «Фашизм — восстание ценностей против норм» из одноимённого поста.

У меня складываются следующие цепочки и пары взаимозависимостей и закономерностей:

любители детерминизма — предпочитают эмоции (иррационализм связан с детерминизмом, поскольку позволяет снять ответственность за иррациональное поведение и оправдать отказ от усилий рациональности) — предпочитают ценности (классовое чутьё или патриотизм или интересы государства-нации важнее правил/норм/законов) — предпочитают «бадейную теорию» — предпочитают малообразованных (пролетариат, люмпены, троечники, мало читающие и читающие макулатуру, низкооплачиваемые и зависимые бюджетники, несамостоятельные) — поэтому смыкаются утопизм, фашизм и коммунизм — предпочитают утопическое прошлое или утопическое будущее

выбравшие индетерминизм — предпочитают работу с верованиями для контроля эмоций — выбирают освоение и приоритет рациональности — предпочитают нормы и правила — предпочитают теорию «поискового прожектора» — предпочитают пошаговую социальную инженерию по тем направлениям, где она в первую очередь и возможна, и необходима — опираются на самостоятельных людей

Наука выбрала целенаправленно поиск норм и правил, а инженерия по необходимости сделала своим фундаментом нормы и правила.

Если есть соответствующая нацеленная щупальца (теория), то она будет вылавливать в реальности то, на что она настроена (попробовать изобразить на карте визуально), а если её нет, то неискомое будет мимо пролетать, точнее, короткие и неверно настроенные щупальца ничего не нащупают и не всосут (метафора всасывания реальности через теории-«щупальца» в концепции восприятия и поиска истины как «поискового прожектора»).

Дополнение от 2024.06.18. Спустя 10 лет я разворачиваю свои идеи в концепцию онтокритики в специальном блоге — https://ontocritic.org/blog/

СССР — Сильных Сгноить, Слабых Развратить, или Отрицательный когнитивно-поведенческий отбор

Постоянно формулируются и предлагаются различные теории о причинах сползания России в пропасть контрцивилизационной деградации. Поиски глубоких исторических ядовитых корней и наследуемых веками ментальных и культурных традиций интересны и полезны, но здравый смысл и наука подсказывают, что погоду сегодняшнего дня с наибольшей причинной силой определяет день вчерашний, а не погода вековой давности.

Известные мне эксперименты в социальной психологии и собственный опыт работы со множеством людей, оказавшихся в интенсивно обрабатывающих группах (культах), подталкивает к поиску объяснений российской социально-психологической ситуации в процессах ближайших десятилетий, а не в глубинах веков. Изменения состояния целого общества, тем более состоящего из многих миллионов граждан и расположенного на громадной территории, не происходят, само собой, мгновенно и, возвращаясь к метафоре погоды, за один день в жизни народа можно условно принимать десятилетие. В таком случае причинно-следственные основания сегодняшней социальной «погоды» следует искать в пределах 1-2 «недель», не больше.
В такой перспективе я полностью разделяю печальный вывод о «цивилизационной миссии» русского человека, которая якобы состоит в том, чтобы показывать свою мощь и удаль в особо трудные времена:
«С цивилизационной миссией я согласен — но, стесняюсь сказать, не уверен в том, что тот русский человек ещё существует в сколько-нибудь серьёзных количествах. Потому что крупнейшей геополитической, а заодно и человеческой катастрофой надо, по-моему, считать не развал Советского Союза, а, наоборот, его существование. Российские времена сперва было вернули в повестку дня важность инициативы, да затем быстро свели на нет, и снова, как в советские годы, успеха стали чаще добиваться люди лояльные и компромиссные, бездеятельные и хваткие — а не инициативные и самоотверженные. Отрицательный отбор, навредивший России при безбожной власти, продолжился, население люмпенизировано и привержено патернализму. И теперь, если вдруг будет сделан новый территориальный подарок электорату, а Европа не проглотит этого, — как опираться на такие собственные силы?
Хотя есть и другая гипотеза, которой я не разделяю: что русским человеком управлять невозможно, он всегда сам по себе и просто обладает выдающейся приспособляемостью. Нисколько не хочу в этом убеждаться — буду тихо надеяться, что ни Донецкая, ни какая иная украинская область России не понадобится». (Отрицательный отбор русского человека / Кирилл Харатьян)
Под отрицательным отбором не стоит понимать генетический отбор, поскольку это уже эволюционный масштаб, а мы точно имеем дело всего лишь с геологическим мгновением. Сиюминутно же действует когнитивно-поведенческий отбор (дрессировка) через наказания и ограничения в отношении одних типов поведения и подкрепление (поощрение) других типов поведения. В истории СССР и затем РФ мы видим постоянное преобладание дрессирующего подавления индивидуальной инициативы, таланта и независимости и поощрение посредственности, иждивенчества и группомыслия. Почти сто лет такой дрессировки, сочетавшейся с физическим уничтожением даже только предполагаемых, а не активных, несогласных, — что было прежде всего средством ещё более успешной дрессировки выживших, — вполне правдоподобное объяснение сегодняшнему массовому мороку.

20 лет существования РФ делятся на  первые 15 лет, когда не было НИКАКОЙ серьёзной и последовательной политики дрессировки народа хоть в каком-то внятном направлении, а последние 5 лет вернули нас в СССР именно по методам и задачам социальной дрессировки, только идеологические «декорации» несколько поменялись.

И ещё раз изложу свою теорию, откуда же взялось «всё то хорошее, что было в СССР». Вроде бы я уже где-то высказвался на эту тему, но для изменения ложных условных рефлексов у дрессируемых требуется множество повторений одного и того же упражнения.

Во-первых, стоит различать хорошее и «хорошее», т.е. объективно хорошее и кажущееся хорошим (по плодам узнаете дерево). Кажется хорошим передать все заботы о своей жизни в заботливые руки партии правительства, а крах целого общества и собственной жизни с этим «хорошим» почему-то не у всех связывается причинно-следственным отношением.
Во-вторых, немало вроде бы объективно хорошего было связано с уже не совсем хорошим (битое стекло в варенье). Доступный летний отдых для детей, например, сам по себе дело хорошее, но вспомните или посмотрите фильм «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён!» — и картина «советского хорошего мира» станет не такой радужной. Не буду напоминать о более печальных «подкладках» и «изнанках».

В-третьих, в самых существенных отношениях советская система паразитировала на досоветском «капитале»: социальном, экономическом, научном, инженерном, моральном, эстетическом, историческом и т.д. Я в 1970-х годах застал в университете пару преподавателей с дореволюционным бэкграундом, один из них был фантастически хорош! Остальные профессора были учениками дореволюционных профессоров, что неплохо бы понимать и помнить. Как только иссякли досоветские ресурсы социально-психологические и прочие человеческие ресурсы с определёнными досоветскими качествами, так СССР и рухнул. Было бы неплохо отобразить эту историческую конструкцию и процесс визуально, тогда миф «хорошего СССР» можно будет разрушать наглядным образом.

И, о, Великая Сеть! Пока я писал этот пост, в моей ленте в FB появилась меткая зарисовка процесса дрессировки не только людей, но и животных, в США:
Галстук Мебиуса https://www.facebook.com/ALOTE616/posts/658288337568450
Наблюдение о Штатах. Во первых заметил то что политика правительства направлена на атомизацию общества. Люди, в одноэтажной Америке(на самом деле она бывает и двух и трех этажная), в соли земли американской, живут очень замкнуто. Коммюнити из домов с дорогой от куда жители ездят на работу, в магазины, развлекаться и т.д., но отсутствует как таковая улица. Помните у Райкина, в миниатюре "Родительское собрание" один из родителей, предлагал оградить детей от вредного влияния улицы замуровав их во дворе? Это реализовано в современном США. Улицы нет, нет детских площадок во дворе, детям негде набираться уличной мудрости. Знаменитые американские гангста, через поколение могут сохраниться лишь как реликтовый вид, подпитываемый мигрантами в плохих кварталах мегаполисов. Детям же из благополучных пригородов просто не куда пойти погулять. Все детство под контролем родителей.
Во вторых, понял почему в США, достаточно благополучной стране в плане преступности, такой большой процент заключенных и порой, несоразмерно жестокое наказание, за преступления против личности. Обратил внимание, что все собаки, даже бойцовых пород, очень дружелюбны. Алексей(брат моей жены) сказал, на это, что ничего удивительного, ведь всех агрессивных собак усыпляют и отбор действует в пользу дружелюбных животных. То же и с людьми выходит. За попытку убийства(без жертв), за разбой и грабеж, без вреда жертве, можно легко схлопотать срок в 10-20 лет(правда тюремная система там хитрая, и при везении можно при сроке в триста лет, откинуться через пару годков, с чистой совестью). Идет такой же отбор людей. Агрессивных граждан банально запирают в тюрьмы до окончания репродуктивного возраста. Результат, отличный, надо сказать. Ни в одной стране мира, так безопасно себя не ощущал. Даже знаменитый Гарлем сейчас, весьма спокойное место. Конечно, если поискать, то можно найти квартал, где тебя подвергнут ласкам за цвет кожи, или просто ради любви к искусству, но таких кварталов все меньше. В общем, евгеника в действии, и никакого возмущения псевдогуманистов.
И для овладения знаниями в области дрессировки людей и животных хотя бы на популярном уровне читайте: Прайор К. Не рычите на собаку! О дрессировке животных и людей

P.S. Ещё подоспело интервью профессора А. Зубова на туже тему дрессировки:

«Новых людей слишком мало, чтобы победить наступающую архаику»

Андрей Зубов о том, сколько поколений нужно, чтобы исчезли следы рабства
11.04.2014, 00:00 http://kommersant.ru/doc/2444487
В минувшие выходные издательство НЛО в 22-й раз провело ежегодную научную конференцию "Большие Банные чтения". В этом году для обсуждения была предложена тема "Рабство как интеллектуальное наследие и культурная память". Анна Наринская расспросила профессора Андрея Зубова о том, почему тема крепостного права представляется ему актуальной для современного российского общества
В США ежегодно проходит несколько конференций и семинаров по последствиям рабства и их преодолению — но там это вроде бы понятно. А у нас-то что?
По моему убеждению, революция, которая погубила историческую Россию, произошла именно в результате того, что полтора века большинство людей здесь были крепостными рабами. Именно этим воспользовались Ленин и большевики. Они воспользовались не только самим фактом озлобленности крестьян и их ненавистью к бывшим "господам", но также и тем, что крепостное право было сопряжено с неграмотностью, причем с неграмотностью, сознательно поддерживаемой властью.
Но к революции-то крестьяне уже 50 лет как были свободны.
Они были свободны, но на то, чтобы "залечить" следы рабства, нужно куда больше, чем два поколения. В лучших произведениях о крестьянской жизни начала XX века, например в "Деревне" Бунина и "Неупиваемой чаше" Шмелева, завязка современного повествования — это всегда трагедия крепостного времени. У Бунина это воспоминание о том, как людей травили собаками, у Шмелева это судьба крепостного художника, учившегося в Италии, человека европейского образования, вынужденного существовать в условиях рабства. Так что это травма за 50 лет никуда не делась.
Но как все-таки так вышло — власть не хотела, не хотела освобождать крестьян, сознательно держала их в темноте, а потом по мановению руки Александра II вдруг все изменилось?
Ну, во-первых, первым, кто хотел освободить крестьян, был Александр I. Он даже выпустил известный указ о свободных хлебопашцах (указ 1803 года, предоставлявший помещикам право освобождать крепостных крестьян с выделением им земельного участка.—Weekend). Но перейти к реальной реформе он не смог, потому что практически все дворянство было против. А насчет Александра II — не будем питать иллюзий. Он был сторонником крепостного права, но тогда ведь встала реальная угроза новой пугачевщины. Несколько лет назад были опубликованы отчеты Третьего отделения о состоянии умов крестьянства в то время, и они показывают, что, не случись реформы, новое огромное восстание произошло бы непременно.
"Крепостное право было сопряжено с неграмотностью, причем с неграмотностью, сознательно поддерживаемой властью"
То есть реформа 1861 года — это был не жест доброй воли, а вынужденная мера?
Именно. Но вернемся к вопросу грамотности. Пока было крепостное право, крестьяне были тотально безграмотны. Это не случайно, не вдруг получилось — это была политика власти. В XVI веке, когда крестьяне не были еще окончательно закреплены, грамотность русского населения была выше, чем в веке, например, XVIII. Причем намного. По берестяным новгородским грамотам видно, что грамотность была практически всеобщим явлением. Да, писали с ошибками, но писали почти все. А теперь найдены берестяные грамоты и в Старой Руссе, и в Смоленске. Отчасти причина этого в том, что христианизация произошла не с непонятной латынью, а с понятным славянским языком — это помогало усваивать не только христианские нормы, но и грамотность. В Европе с этим, кстати, было сложней. Поэтому там даже многие короли были неграмотны в средние века.
А XVIII век отличался тем, что росло качество образования в высших слоях — при Елизавете Петровне открылся, например, Московский университет. А школа из среды крестьян ушла полностью.
При Николае I среди крестьян — и частных, и государственных — уровень грамотности был 1,5%. И в основном это были старообрядцы, которые специальным образом внимательно относились к грамоте, к обучению детей.
В 1914 году среди новобранцев (а они набирались из всех сословий — там были не только молодые крестьяне, но и дворяне и мещане) неграмотных было 64,6%. И это через два года после того, как Николай II подписал указ о всеобщем начальном образовании!
То есть значительная часть русского народа вступила в революцию, в 1917 год, неграмотной. В итоге агитация большевиков, иногда совершенно безумная, вроде лозунга "Мир без аннексий и контрибуций" во время ужасающей войны, воспринималась этими людьми без всякой критики.
Примерно как сейчас без критики воспринимается агитация, льющаяся с телеэкрана?
Примерно. Но подождите, сейчас надо сказать о другом.
Дело в том, что русская церковь, будучи церковью государственной, поддерживала рабство. Ни один епископ русской церкви в эпоху крепостного права не высказался против крепостного права. Ни разу. Это я говорю с полной ответственностью. Некоторые священники, бывало, возмущались отдельными эксцессами крепостного рабства, писали об этом в консисторию, но письма эти обычно ложились под сукно. Другие пытались создавать школы для крестьян, но помещики им на это обычно отвечали, что нам-де нужны работники, а не ученые.
Что происходило? Крепостное право было страшно непопулярно среди крестьян. Все мечтали получить свободу. А церковь была за крепостное рабство. Соответственно, церковь становилась чужой.
"Агитация большевиков, иногда совершенно безумная, вроде лозунга "Мир без аннексий и контрибуций" во время ужасающей войны, воспринималась без всякой критики"
Как вы объясните такое поведение церкви? Священство до такой степени боялось властей предержащих?
И это тоже. Но к тому же это был вопрос корысти. Когда при Екатерине были созваны комиссии и думали создать новое законодательство, которое должно было сменить Уложение 1649-го (в результате его так и не создали), ни один из синодалов, участвовавших в этих комиссиях, не заикнулся об отмене крепостного права, о том, что оно богопротивно и аморально. Они, наоборот, в один голос говорили о том, что надо позволить им, священству, владеть "душами" (владеть крепостными разрешено было только дворянам). Им этого не разрешили, но характерно, что именно об этом был запрос.
Это привело к тому, что крестьяне не верили церкви. В Бога веровали, а в церковь — нет. Когда в ноябре 1917 года были выборы в Учредительное собрание, а они были относительно свободными, за православную партию и за все остальные христианские партии, включая старообрядческие и лютеранские, было подано 1,5% голосов. А за большевиков и эсеров, которые явно демонстрировали свою антирелигиозную позицию, было подано суммарно около 80% голосов.
"Крепостное право было страшно непопулярно среди крестьян. Все мечтали получить свободу. А церковь была за крепостное рабство. Соответственно, церковь становилась чужой. В Бога веровали, а в церковь — нет"
То есть к семнадцатому году большинство населения составляли необразованные антиклерикалы?
К семнадцатому году общество разделилось. Все-таки 50 лет уже не было крепостного права, работало земство — так что из наиболее активной части крестьян сформировался новый класс. Это уже были люди образованные. Например, дед моего деда был крепостным крестьянином. Он был призван в военную службу и по окончании двадцатилетней николаевской службы, уже свободным человеком (из рекрутчины в крепостное состояние не возвращали), был отселен в Витебск. А мой прадед был уже мастером на Витебской железной дороге. И всем сыновьям он дал высшее образование, а все дочери ходили в гимназию, пока не случилась революция.
Это был новый слой — из бывших крестьян, мещан и так далее. Это был, можно сказать, новый класс. Они были образованны, они были активны, их становилось все больше. Но все же большинство людей было еще той, старой, сложившейся еще в крепостническую эпоху формации. Они были неграмотные. У них были совершенно причудливые представления о политическом процессе. И именно ими воспользовались Ленин и большевики. То есть то, что случилось в октябре 1917 года, это была не революция, а архаическая контрреволюция, которая вернула Россию аккуратно в эпоху Ивана Грозного, то есть в то время, когда все слои населения были рабами царя. По сути, Гражданская война была, да, войной нового и старого, но только за новое были как раз сторонники Белого движения, те, кто хотел защитить европейскую перспективу России от архаичных народных масс и сами эти массы постепенно модернизировать. Но победила мужицкая архаика. Недаром аббревиатуру ВКП(б) стали расшифровывать как "второе крепостное право большевиков".
По-вашему, получается, что крепостное право продолжалось вплоть до перестройки?
Даже до событий 1988-1991 годов, после которых опять стал возникать новый слой — исчез железный занавес, у молодежи появилась возможность учиться повсюду, появился доступ к информации (который теперь опять пытаются ограничить). Но опять этих "новых" людей просто по количеству недостаточно для того, чтобы победить наступающую со всех сторон архаику, чтобы преодолеть остатки рабской психологии.
"Гражданская война была, да, войной нового и старого, но только за новое были как раз сторонники Белого движения, те, кто хотел защитить европейскую перспективу России от архаичных народных масс и сами эти массы постепенно модернизировать. Но победила мужицкая архаика"
Но это ведь общее место насчет рабской психологии. Все произносят это словосочетание, но не то чтобы понимают, что это значит конкретно.
Рабская психология — это, во-первых, психология безответственности: не ты определяешь свою судьбу, ее определяет твой господин, государство, начальство. Во-вторых, это психология неуважения к собственному труду — потому что его плоды тебе не принадлежат. Если, скажем, разорялся помещик, он мог продать всю собственность крестьянина, вплоть до его избы. То есть крестьянину не принадлежало ничего, ни он сам, ни его тело, ни его дети — их можно было продать отдельно от родителей. Люди чувствовали, что у них ничего нет — да и не будет. Что надо просто работать кое-как, чтобы от тебя отстали. Как говорили в советское время, мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят. В-третьих, это отсутствие гражданского чувства, чувства, что я гражданин и от меня зависит судьба моей деревни, моего города и в конечном счете моей страны. И эта психология, этот взгляд на мир, к великому сожалению, так и не исчерпали себя в России окончательно — ни после того, как отменили первое рабство, ни после того, как отменили второе.
Анна Наринская
Андрей Борисович Зубов — доктор исторических наук, бывший профессор МГИМО, уволенный месяц назад за публичное выражение мнения о событиях на Украине, противоположного официальному. Автор книг «Парламентская демократия и политическая традиция Востока» (1990), «Обращение к русскому национальному правопорядку как нравственная задача и политическая цель» (1997), ответственный редактор книги «История России. XX век» (2009).
У нас это в некотором смысле даже более важно, хотя бы потому, что перед отменой рабства в Америке только в двух штатах среди населения было большинство рабов — в Джорджии и в Луизиане, а у нас до 1861 года вполне официально рабами было большинство населения. Государственные и частновладельческие крепостные составляли абсолютное большинство (от 80 до 90% всего населения) во всей европейской части России. Мы были обществом рабов — это факт. И, говоря, например, о прогрессивном в принципе екатерининском указе о вольности дворянства (манифест 1762 года, освобождавший дворянское сословие от обязательной гражданской или военной службы.—Weekend), мы не должны забывать, что он касался тончайшего слоя людей — дворянство в разные времена составляло от 1 до 1,5% населения России. Поэтому очень важно понять, во-первых, что такое русское рабство, и, во-вторых, какое оно имеет влияние на сегодняшнюю жизнь и сегодняшнее сознание.

2014-04-07

Преподаватели вузов как новые рабы корпораций-университетов

О преподавательской работе

Опубликовано: 04.04.2014  4 743

rabkor4 http://rabkor.ru/analysis/2014/04/04/chomsky

Иллюстрация Ильи Колесникова © mdst.me

Это запись высказываний Ноама Хомского, произнесенных по скайпу 4 февраля 2014-го на собрании членов и сторонников «Ассоциации внештатных преподавателей», входящей в профсоюз «Объединенные рабочие сталелитейной промышленности», состоявшегося в городе Питтсбург. Высказывания профессора Хомского являются ответами на вопросы, заданными Робином Кларком, Адамом Дэвисом, Дэвидом Хоински, Марией Сомма, Робином Дж. Соуэрдсом, Мэтью Уссиа и Джошуа Зелезничком. Транскрипция: Робин Дж. Соуэрдс под редакцией профессора Хомского.

О найме преподавателей на испытательный срок

Это часть бизнес модели — фактически то же самое, что наем временных работников на промышленных предприятиях или так называемых «компаньонов» в сети Wal-Mart, то есть это такой принцип найма работников, когда можно сэкономить на выплатах. Иными словами, это часть корпоративной бизнес-модели, специально созданной для сокращения затрат на оплату труда и повышения раболепства среди сотрудников.

Когда университеты стали превращаться в корпорации (а это систематически происходило на протяжении последних 25 лет в рамках общего неолиберального наступления на население), то в принятой ими бизнес-модели значение стала иметь лишь итоговая сумма в бухгалтерской ведомости. Только «эффективные собственники» в данном случае — это члены правления (или законодательные учреждения в случае, если это государственные университеты). Они хотят снизить затраты и быть уверенными в том, что сотрудники будут покорными и послушными. И в большинстве случаев добиться этого можно при помощи найма работников на непостоянной основе.

Как раз в тот период, когда наем временных работников стал распространяться в связи с общим подъемом неолиберализма, в университетах стала все чаще прослеживаться аналогичная тенденция. Сама идея заключается в том, чтобы разделить общество на две группы. Одну группу иногда еще называют «плутономией» (термин, используемый в Ситибанке, когда там советуют своим инвесторам, куда именно вкладывать финансы) — это верхушка богачей, сконцентрированная преимущественно в таких странах, как США. И другая группа — это вся остальная часть населения — «прекариат», люди, не имеющие социальной защиты.

Иногда эту идею уже совершенно откровенно озвучивают. Так, например, когда Алан Гринспен рассказывал в американском Конгрессе в 1997-м году о тех чудесах, которых добилась экономика под его руководством, он открыто заявил, что одной из основных составляющих экономического успеха стало внедрение системы, предполагающей «меньшую социальную защищенность рабочих» (как он это называл). Если рабочие менее защищены, то это, дескать, очень «полезно» для общества, потому что тогда они не будут требовать зарплату, выходить на забастовки или требовать социальных выплат — короче, они будут служить хозяевам пассивно и с превеликим удовольствием. А это как раз и есть оптимальный вариант экономического «здоровья» корпораций. Тогда все считали аргументы Гринспена вполне разумными, если судить по отсутствию возражений и бурным овациям, которыми его приветствовали.

А теперь давайте перенесем этот же принцип на университеты: как здесь создать «меньшую социальную защищенность работников»? Здесь важнейшим фактором является отсутствие гарантии занятости — люди работают фактически «на птичьих правах», их можно уволить в любой момент. Тогда они заткнутся, примут без возражений свою крохотную зарплату и займутся делом. А если им еще дать подачку — позволить поработать и следующий год на таких же условиях, то они и это примут и большего уже требовать не будут. Именно так можно сохранять общество эффективным и «здоровым» (с точки зрения корпораций, конечно). Поскольку университеты постепенно начинают внедрять у себя корпоративную бизнес-модель, то и в них, соответственно, тоже чаще используется прекарный труд. Мы еще будем видеть все больше и больше таких вот примеров.

Однако это всего лишь один аспект, а есть и другие, с которыми тоже давно знакомы в частной индустрии: это огромное увеличение прослойки управленцев и бюрократов. Если вам нужно контролировать людей, то вам для этого понадобится ведь сила администрации. В американской промышленности работает огромное количество (больше, чем где бы то ни было) менеджеров, уровень за уровнем. Пусть это и предполагает больше расходов на управление, но полезно для контроля и подчинения. То же самое наблюдается и в университетах. Последние 30-40 лет происходил резкий рост количества управленцев в университетах по отношению к преподавательскому составу и студентам. Количество преподавателей и студентов при этом практически не менялось, однако количество управленцев существенно возросло. На эту тему есть одна замечательная книга известного социолога Бенджамина Гинзберга «Поражение преподавательского состава: усиление администрации университета и почему это так важно» (Oxford University Press, 2011), в которой детально описывается сам бизнес-стиль управления и различные уровни администрации (которая, конечно же, хорошо оплачивается). Есть профессиональные управленцы (вроде деканов, например), которые раньше были преподавателями, потом на пару лет занимали какую-нибудь должность в какой-нибудь администрации, а затем возвращались в университет, став профессиональными управленцами, они нанимают заместителей деканов, секретарей и так далее — всю структуру, связанную с управлением.

И всё это — второй аспект данной бизнес-модели. Однако использование дешевого труда социально незащищенных работников это ведь старая практика бизнеса, она применяется с тех пор, как существуют частные предприятия, а профсоюзы возникли уже лишь в ответ на нее. В университетах дешевый и социально незащищенный труд — это труд прежде всего доцентов и аспирантов. Аспиранты наименее защищены и по вполне понятным причинам. Идея заключается в том, чтобы переложить сам процесс обучения на незащищенных работников, что не только улучшает дисциплину и контроль, но также помогает использовать сэкономленные средства на иные цели. Все расходы за такую политику, естественно, возложены на студентов и на самих социально незащищенных работников. И это стандартная практика в обществе, где всем правит бизнес — перекладывать всю тяжесть на плечи народа.
По сути и экономисты негласно способствуют этому. Вот, например, представьте себе, что вы обнаружили ошибку в своем банковском счете и звоните в банк, чтобы там всё исправили. Вы же сами знаете, как это происходит. Вы набираете номер и слышите автоответчик: «Мы вас очень любим — выберите, пожалуйста, то, что вам нужно из следующего меню…». Может быть вам это меню и необходимо, а, может и нет. И вот когда вы наконец находите нужную опцию — вы слышите музыку, а затем — через какое-то время слышите голос: «Пожалуйста, оставайтесь на линии — мы ценим ваше время»… и так далее. И вот, наконец, через какое-то время вы слышите уже голос живого человека, которому можете задать коротенький вопрос. Это и есть пример того, что экономисты называют «эффективностью». По расчетам экономистов, такая система сокращает издержки на оплату труда для банка и, конечно же, перекладывает эти издержки на вас. Издержки эти многократно преумножаются массой клиентов, но они, естественно, не учитываются при экономических расчетах.

Если взглянуть на сам принцип, по которому функционирует наше общество, то вы увидите то же самое, причем, повсюду. То есть университеты перекладывают издержки на студентов и преподавателей, которые не только не зачислены в штат, но все время находятся в том положении, которое должно гарантировать их социальную незащищенность. Всё это прекрасно укладывается в принцип корпоративной бизнес-модели. Пусть это вредно для самого образования, но оно-то как раз в данном случае и не является целью. В действительности же, если оглянуться назад, то можно понять, что данная тенденция корнями уходит гораздо глубже. Можно вспомнить, что еще в начале 1970-х (когда данная тенденция стала отчетливо проявляться), весь политический спектр был сильно обеспокоен активизмом 1960-х годов — этот период тогда обычно называли «временем проблем». И «временем проблем» тот период считался потому что страна становилась более цивилизованной — а это ведь весьма опасно. Люди чаще участвовали в политической жизни, они пытались добиться прав для групп, которые именовались группами «особых интересов» — это женщины, рабочие, крестьяне, молодежь, старики и так далее. А это уже вызвало мощную обратную реакцию, причем вполне открытую.

Либералы (точнее, «Тройственная Комиссия» — интернациональная либеральная организация) тогда издали такую книгу «Кризис демократии: об управляемости демократиями — доклад Тройственной комиссии» (авт. Майкл Крозье, Сэмюель Хантингтон, Джоджи Ватануки, изд. New York University Press, 1975). Представителей администрации Картера тогда почти полностью сместили с постов. Особую обеспокоенность вызывала такая проблема, как «кризис демократии», а именно тот факт, что демократии стало якобы слишком много. Ведь в 1960-х происходило огромное давление со стороны населения — со стороны всех этих «групп особых интересов», пытавшихся добиться своих прав на политической арене и оказывать давление на государство, а это считалось просто недопустимым. Была ведь только одна группа «особых интересов», а именно корпоративный сектор — именно его интересы считались «национальными интересами». Лишь корпоративный сектор, как считалось, должен контролировать государство, но об этом вслух не говорили. А остальные группы «особых интересов» только «создавали проблемы». И тогда было принято решение: «нужно быть поосторожней с демократией» — общество должно отступить назад и снова стать пассивным и апатичным. Особое внимание после этого стали уделять школам и университетам, которые, как считалось, не справляются со своей обязанностью — не достаточно «внушают молодежи нужные идеи». Достаточно взглянуть на студенческий активизм (правозащитное движение, антивоенное движение, феминистское и экологическое движение) и становится ясно, что молодежи плохо внушают нужные идеи.

Однако как же ей внушить нужные идеи?

Для этого есть масса способов. Один из вариантов — повесить на них огромные долги за обучение, которые практически невозможно выплатить. Долг — это ловушка. Особенно долг студента за обучение — он может быть огромен — он нередко гораздо больше, чем долг по кредитной карточке. Это капкан, в который ты попадаешь на всю оставшуюся жизнь, потому что сами законы составлены таким образом, чтобы ты из него не вырвался. Когда дело касается бизнеса, который погрязает в неоплатных долгах, то еще можно объявить о банкротстве, но человек, на котором висят неоплатные долги за обучение, объявить о банкротстве не может. В случае невыплаты этого долга даже социальное пособие могут автоматически переводить на оплату этого долга. Это же сугубо дисциплинарная технология. Я не утверждаю, что так изначально всё и было задумано, но в результате именно такой эффект мы и получаем. И сложно сказать, что в этом есть какая-то экономическая необходимость.

Взгляните хотя бы на другие страны мира — высшее образование там зачастую бесплатное. В тех странах, где соблюдаются наивысшие стандарты в сфере образования (например, в Финляндии, которая всегда «держит планку»), высшее образование бесплатное. В богатых и успешных капиталистических странах (типа Германии) — оно бесплатное. В Мексике — стране бедной, но где стандарты образования все же достаточно приличные (учитывая ее экономические трудности) — высшее образование бесплатное. А теперь давайте посмотрим на США. Если оглянуться на период 1940-50-х в США, то мы увидим, что тогда система высшего образования была близка к тому, чтобы стать бесплатной. Закон о льготах для демобилизованных военнослужащих позволил получить высшее образование массе людей, которые в иных условиях поступить в колледж не смогли бы. Это было хорошо как для них самих, так и для экономики и общества в целом — именно это позволило обеспечить высокие темпы экономического роста впоследствии. И даже в частных колледжах образование было почти бесплатным. Возьмем, например, меня: я поступил в колледж в 1945-м году — это был университет Пенсильвании, входящий в элитную «Лигу Плюща». И плата за обучение была тогда 100 долларов (или 800 современных долларов). И к тому же получить стипендию было достаточно легко. Ты мог жить дома, работать, ходить на занятия, и тебе это ничего не стоило. Сейчас же это просто ужас какой-то! У меня вот внуки ходят в колледж, так они должны и платить за свое образование, и работать, и все равно оплатить образование практически невозможно. Это самая настоящая дисциплинарная технология по отношению к студентам.

Еще одной технологией идеологической обработки является нарушение контакта между преподавателем и студентом: огромные аудитории, временные преподаватели (которые к тому же перегружены работой, но все равно вынуждены едва выживать на аспирантскую зарплату). И у них ведь нет никакой гарантии сохранения рабочего места — ты просто не можешь построить свою карьеру, двигаться дальше, получать больше. Все это и есть дисциплинарная методика идеологической обработки и контроля, что очень напоминает методы, применяющиеся на фабрике, где фабричные рабочие должны просто слушаться и подчиняться; где не предполагается, что рабочие будут играть какую-то роль в организации производства или перераспределении функций на рабочем месте — это задача менеджмента. И этот же принцип сейчас применяется в университетах. Думаю, что того, у кого есть опыт работы в частных компаниях или в промышленности, это ничуть не удивит.

О том, каким должно быть высшее образование

Прежде всего нам следует отбросить саму идею о том, что когда-то якобы был некий «золотой век». Было по-другому, в чем-то, может быть, и лучше, но все равно далеко от совершенства. Традиционные университеты были, например, жестко иерархическими структурами и в них практически не допускалось демократическое участие в процессе принятия решений. Отчасти активизм 1960-х был вызван и стремлением к демократизации университетов — попыткой, так сказать, ввести представителей студентов в преподавательские комитеты, дать возможность всему преподавательскому составу участвовать в принятии решений. И некоторые из этих студенческих инициатив были в той или иной степени реализованы. В большинстве университетов сейчас студенты в какой-то степени влияют на принятие решений преподавательским составом. И, думаю, что в этом отношении нам нужно двигаться дальше — строить демократические институты, где все участники, кем бы они ни были (преподаватели, студенты, обслуживающий персонал), могли бы участвовать в определении самой структуры данного института и принципов его управления. Всё то же самое касается и фабрики.

И, я бы сказал, что это отнюдь не какая-то совсем уж радикальная идея. Она напрямую следует из классического либерализма. Если вы почитаете, например, Джона Стюарта Милла, весьма значимую фигуру в классической либеральной традиции, то поймете, что он считал само собой разумеющимся то, что место работы должно управляться и контролироваться людьми, которые там непосредственно и работают — это и есть свобода и демократия (см., например, работу: Джон Стюарт Милл, «Принципы политической экономии» кн. 4, гл. 7).

И те же идеи мы встречаем и в США. Взять хотя бы тех же «Рыцарей труда», одной из заявленных целей которых было: «Создать кооперативные институты, которые должны будут вытеснить систему зарплаты и заменить ее кооперативной индустриальной системой» («Учредительная церемония» для новых местных ассоциаций). Или же взять, например, Джона Дьюи — популярного в XX-м веке социального философа, призывавшего не только к введению системы образования, направленной на стимулирование творческой независимости в школах, но и к введению рабочего контроля на промышленных предприятиях, что он называл «демократией в сфере промышленности». Он говорил, что до тех пор, пока жизненно важные институты современного общества (производство, торговля, транспорт, масс-медиа) не будут поставлены под демократический контроль, то и сама «политика останется лишь тенью, отбрасываемой на общество крупным бизнесом». (Джон Дьюи «Необходимость новой партии», 1931).

Это на самом-то деле элементарная идея, укорененная и в американской истории, и в классическом либерализме. Она должна быть реализована как для рабочих, так и в университетах. Есть, конечно, определенные вопросы, в которых демократическая прозрачность не нужна, где нужно сохранить приватность студента, я имею в виду, что есть ряд щекотливых вопросов, которые затрагивать не стоит, однако в том, что касается самого функционирования университета, я не вижу никаких причин, по которым прямое участие было бы не только легитимным, но и весьма полезным. У меня на кафедре, например, представители студентов уже на протяжении сорока лет участвуют во всех заседаниях, что, кстати, весьма полезно.

О совместном управлении и рабочем контроле

Университет — это, вероятно, тот социальный институт нашего общества, который ближе всех прочих стоит к демократическому рабочему контролю. На факультете, например, это в принципе нормальная практика, когда, по крайней мере, штатные преподаватели могут самостоятельно определять большую часть своей работы: чему и когда именно они намерены учить, как составить учебный план и т.д. Большая часть решений, касающихся непосредственной работы, тоже принимается самими штатными преподавателями. Преподавательский состав может рекомендовать принять кого-либо в штат, хотя кандидатуру могут и отклонить (либо декан, либо президент, либо члены попечительского совета, либо законодательного органа). И хотя своим правом отклонить кандидатуру пользуются они не часто, но иногда и такое случается. Всё это часть той базовой структуры, которая (хотя и существовала всегда) раньше вызывала гораздо меньше проблем, когда преподавательский состав не был наделен административными функциями, а саму администрацию в принципе можно было отозвать. При представительской системе вам нужен тот, кто будет исполнять административную работу, но те, кем он управляет, должны иметь право отзыва. И этот принцип все чаще и чаще нарушается. Становится все больше и больше профессиональных администраторов — слой за слоем, — все большее количество административных должностей становятся неподотчетными преподавательскому составу. Я уже упоминал о книге Бенджамина Гинзберга, который детально описывает, как этот принцип работает в тех университетах, которые он изучал: университет Джонса Хопкинса, Корнельский университет и еще пара других.

А тем временем сам преподавательский состав все более низводится до категории временных работников, у которых фактически нет никакой социальной защиты, а возможности быть принятыми в штат — практически нет. Я, например, лично знаю некоторых лекторов — лекции они читают постоянно, но тем не менее, в штат их не зачисляют — они должны каждый год вновь подавать заявление, чтобы их опять назначили лекторами. Нельзя допускать, чтобы такая практика применялась. Что же касается аспирантов, то в данном случае такая практика институциолизирована — им не позволяют стать частью того аппарата, который принимает решения, на них не распространяются гарантии занятости, а это лишь усиливает проблему. И я считаю, что и обслуживающий персонал должен участвовать в процессе принятия решения, поскольку они тоже являются частью университета. Иными словами, много проблем, которые надо решать, но в данном случае я хочу, чтобы вы поняли, почему мы сталкиваемся с такими тенденциями развития. Они являются частью процесса навязывания определенной бизнес-модели всем аспектам нашей жизни. Это неолиберальная идеология, под воздействием которой весь мир живет вот уже 40 лет. Она весьма пагубно сказывается на людях, однако сопротивление ей все же имеет место. И здесь следует отметить, что двум частям нашего мира, по крайней мере, хоть в какой-то степени удалось избежать ее воздействия. Я имею в виду Восточную Азию, где эта идеология так и не была принята, и Южную Америку в последние 15 лет.

О якобы необходимой «гибкости»

«Гибкость» — термин, хорошо знакомый промышленным рабочим. Так называемая «трудовая реформа» отчасти оправдывается необходимостью большей «гибкости», то есть облегчения процесса найма и увольнения рабочих. И, опять же, это лишь способ обеспечить максимизацию прибыли и контроля. Предполагается, что «гибкость» это тоже нечто хорошее, как и «большая социальная незащищенность» рабочих. Однако давайте обратим внимание сейчас не на промышленность, где действует тот же принцип, а на университеты. И здесь подобная практика не имеет оправданий. Возьмем, например, недобор студентов. Проблема вроде бы не большая. Одна из моих дочерей преподает в университете. И вот она звонила мне как-то вечером и сказала, что с нее сняли преподавательскую нагрузку, потому что был недобор на курс, которые ей ранее было предложено вести. Ладно, ничего страшного, можно сменить расписание, можно вести другой курс, взять дополнительную группу или что-то вроде того. Людей нельзя выбрасывать или лишать гарантий лишь из-за периодических изменений количества студентов, записавшихся на курс. Есть ведь масса вариантов решения таких вот ситуаций. Сама идея о том, что труд должен соответствовать такому условию, как «гибкость» — является очередной стандартной техникой контроля и господства. Почему бы не заявить тогда, что и членов администрации можно выбросить, если в этом семестре им особо делать нечего? Или членов попечительского совета? Аналогичным образом это касается и топ-менеджмента на производстве: если уж труд должен быть «гибким», то как тогда насчет менеджмента? Ведь многие из них либо бесполезны, либо даже вредят — так почему бы от них не избавиться? И можно продолжать дальше.

Возьмем, например, некоторые новостные заголовки за последнее время: Джэми Даймону, директору банка JP Morgan Chase, только что была повышена зарплата почти вдвое — как бы в благодарность за то, что он спас банк от уголовного разбирательства, в результате которого менеджмент данного банка мог целиком отправиться в тюрьму, а он вот отделался всего лишь 20-миллиардным штрафом за уголовно-наказуемую деятельность. Поэтому я и считаю, что если избавиться от кое-кого, то это будет весьма полезно для экономики.

Но ведь когда говорят о «трудовой реформе», то совсем не это имеют в виду. Страдать должны рабочие, по их мнению. Они должны страдать от незащищенности, неуверенности в завтрашнем дне — от того, что не будут знать, где же им завтра взять кусок хлеба. Следовательно, они будут дисциплинированными и послушными, а о своих правах спрашивать более не будут. Именно так ведь действует система тирании, а мир бизнеса это и есть система тирании. Когда эта система навязывается в университетах, то вы видите, что она отражает те же самые идеи. И это не должно быть какой-либо тайной.

О целях образования

Дебаты о целях образования восходят еще к эпохе Просвещения — именно тогда вопросы о высшем образовании, о массовом образовании (а не только об образовании для духовенства и аристократии) были поставлены всерьез. На протяжении XVIII-XIX веков обсуждались преимущественно две модели. И обсуждались они на основе определенных образных представлений. Кто-то представлял себе образование в виде сосуда, заполненного водой. Сегодня мы называем этот принцип «обучать на прохождение теста»: вы заливаете воду в сосуд, а затем сосуд изливает назад эту воду. Да, сосуд получается дырявый — и это на своем школьном опыте знает практически каждый — вы просто заучиваете неинтересный материал перед самим экзаменом (только чтобы его сдать), а через неделю вообще забываете, что это вообще был за предмет. «Модель сосуда» в наши дни еще называется «не оставить ни единого ребенка в стороне», «обучить для прохождения теста», «гонка к вершине» — называть можно этот принцип по-всякому. В университетах применялся тот же принцип. И мыслители эпохи «Просвещения» выступали против такой модели.

Другую модель можно условно охарактеризовать как проведение общей базовой линии, которой ученик в ходе обучения будет следовать — каждый по-своему — иногда по своей инициативе, иногда отклоняясь, иногда решая затем идти куда-либо в другую сторону, иногда задавая вопросы. Проведение такой линии в определенной степени предполагает навязывание некой общей структуры. Поэтому образовательная программа — какой бы она ни была (допустим, курс физики) — не включает всё, что угодно, здесь есть определенная структура. Цель данной модели — дать ученику возможность научиться исследовать, творить, придумывать нечто новое, оспаривать, это и есть образование. Один из ныне всемирно известных физиков рассказывал, что на первом курсе, когда его спрашивали «чем мы закроем этот семестр?», он отвечал: «не важно чем мы его закроем — важно, что мы для себя откроем».
Вы должны обрести саму способность (как и уверенность в своих силах) оспаривать, творить, придумывать новое — именно так вы обучаетесь. Именно так вы усваиваете материал и можете затем двигаться дальше. Обучение это не есть накопление некой установленной массы фактов, которые вы затем сможете вписать в ответах на тесты и забыть на следующий же день.
Это и есть две принципиально разные модели образования. Идеалом «Просвещения» была вторая модель, и, думаю, что мы должны стремиться к реализации именно этой модели. Это и есть настоящее образование — от детского сада до аспирантуры. В действительности есть ряд такого рода программ для детских садов, и очень даже хороших программ.

О любви к преподаванию

Мы, конечно же, хотим, чтобы все — и преподаватели, и студенты — в ходе обучения и преподавания получали удовольствие, радовались, оспаривали догмы; хотим, чтобы сам процесс действительно волновал их — и я думаю, что реализовать это не так уж и трудно. Даже малые дети это уже люди любознательные и творческие, они действительно желают познать окружающий мир и предметы вокруг, и если эту любознательность не выбить у человека из головы, то она пребудет с ним на всю оставшуюся жизнь. Если у вас есть возможности удовлетворять свое любопытство и сохранять любознательность, то это будет одной из наибольших радостей вашей жизни. И это касается в равной степени всех: будь вы хоть физиком-исследователем, хоть плотником — вы пытаетесь создать нечто ценное, вы сталкиваетесь с проблемой и решаете ее. Думаю, что именно это и делает саму работу такой, что вы сами ее хотите делать — вы ее делаете, даже если совершенно не обязаны. В нормально функционирующем университете вы встретите людей, которые работают там всё свое время просто потому, что они любят свою работу; просто потому что они хотят это делать; потому что им предоставлены для этого возможности, у них есть необходимые ресурсы; потому что там им дают свободу и независимость для творчества. А чего же еще можно желать? Они любят делать то, что делают. И, опять же, этот принцип можно применять на всех уровнях.

Думаю, что стоит подумать об образных и творческих образовательных программах и их развитии на разных уровнях образовательной системы. Вот, например, мне кто-то недавно рассказывал на днях об одной программе, которую применяют в средней школе. Ученикам просто задают вопрос: как может комар летать во время дождя? И, если подумать, то это действительно трудный вопрос. Ведь если человека ударит соразмерная с ним «капля», причем, с соразмерной силой, то человека она просто расплющит. Так почему же дождевая капля не разбивает комара? И как он может вообще летать под дождем? Если вы задумаетесь над этим вопросом (действительно нелегким вопросом), то вам придется углубиться в математику, физику и биологию. Такого рода вопросы и стимулируют поиски ответа. Именно таким и должно быть образование на каждом уровне вплоть до детского сада (в буквальном смысле). Есть образовательные программы для детских садов, где детям, например, раздают набор различных мелких предметов: камушки, ракушки, семечки и тому подобное. Потом детей просят выбрать из всего этого набора, скажем, семечки. И процесс решения задачи начинается, так сказать, с «научной конференции» — дети переговариваются друг с другом, пытаясь определить, что же из всего этого семечки.

Воспитатель, конечно, направляет детей, но смысл заключается в том, чтобы дети самостоятельно подумали и разобрались. Через какое-то время дети, испробовав разные варианты, экспериментируя, начинают определять семечки. Затем каждому ребенку дают увеличительное стекло, и при помощи воспитателя ребенок раскалывает семечку, чтобы посмотреть, что внутри — и обнаруживает там зародыш растения — то, что может прорасти. Так дети учатся — это действительно так и происходит — они учатся не только определять семечки, не только узнают, как произрастает растение, но они одновременно учатся и тому, как открывать для себя неизвестное. Они познают радость открытия, радость творчества, именно она и будет вести человека уже самостоятельно, за пределами школьного класса или университетской аудитории. Всё то же самое касается и образования на всех уровнях, вплоть до аспирантуры. Вы же не рассчитываете, что на нормальном семинаре для аспирантов ваши слова будут просто копироваться, а затем повторяться слово в слово. Вы ведь ожидаете, что теперь уже вам укажут, где вы ошиблись, рассчитываете услышать новые идеи, новые вопросы или варианты решения проблемы, которые до сих пор не рассматривались. Именно это есть настоящее образование, причем на всех уровнях. Именно такой подход следует всячески поощрять. Это и должно быть целью образования. Образование это не есть вливание в чью-то голову определенной информации, которая затем оттуда вытечет. Образование — это предоставление самой возможности стать творческим независимым человеком, которого способна волновать сама радость открытий, созидания и творчества, на каком бы уровне, в какой бы области его интересы ни находились.

Об использовании корпоративной риторики против корпораций

Это вроде бы как поставить вопрос таким образом: как нужно убедить самого рабовладельца в том, что люди не должны быть рабами. На моральный вопрос такого уровня достаточно сложно найти ответы. Мы люди, обладающие правами человека. Это хорошо для самого индивидуума, хорошо для общества и даже для экономики (в узком смысле) это хорошо, если люди креативны, независимы и свободны. Каждый оказывается в выигрыше, если люди способны принимать участие, контролировать собственную судьбу, сотрудничать друг с другом. Это, может быть, и не максимизирует прибыль и не усилит господство, но почему нас вообще должны волновать такого рода ценности?

Советы по организации профсоюзов внештатных преподавателей

Вы сами знаете, причем гораздо лучше меня, что нужно делать и с какими именно проблемами вам доводится сталкиваться. Не позволяйте себя запугать, не бойтесь и признайте, что будущее может быть в наших руках, если мы сами захотим взять его в свои руки.

Опубликовано: 04.04.2014  4 743
Источник: Counterpunch
Перевод: Дмитрий Колесник

Об авторе: Ноам Хомский
Всемирно известный политический деятель, писатель и профессор лингвистики Массачусетского технологического университета.

2014-04-04

Фашизм — восстание ценностей против норм

Не входить в мировое цивилизованное

Речь о русском фашизме

От редакции. В годовщину кончины выдающегося русского мыслителя Вадима Леонидовича Цымбурского мы представляем вниманию читателя одно из его наиболее значительных с теоретической точки зрения публичных выступлений. Оно было озвучено 24 января 1994 года на заседании московского клуба «Свободное слово», посвященного теме «Русский фашизм — миф или реальность?». Члены клуба, включая цитируемых в выступлении Цымбурского философов В.М. Межуева и К.М. Кантора, обсуждали, по следам неожиданного успеха партии Владимира Жириновского на выборах в Государственную думу в декабре 1993 года, насколько вероятен политический успех «русского фашизма» и в какой мере ответственность за возникновение этого феномена несет либерализм в его искривленной отечественной версии.
* * *
Начну с того, что моему выступлению предстоит быть своего рода дополнением и комментарием к выступлению В.М. Межуева. Прежде всего, я хочу полностью поддержать то, что говорилось Вадимом Михайловичем о необходимости различать понятия «фашизма» и «нацизма».
Нужно видеть в фашизме то, что не покрывается ранжированием людей по национальному и расовому признакам — ранжированием, которое исторически проявлялось в разных обстоятельствах, разных культурах, разных обществах. Уже достаточно и в прессе и здесь говорилось о Прибалтике и об ее обращении с «русскоязычными». По существу Прибалтика, как о том писал в свое время один журналист в «Огоньке», тяготеет к типу нацистского общества, и однако мы не можем назвать сегодняшние прибалтийские общества «фашистскими».
Если мы присмотримся к двум эталонным фашистским обществам, какие нам являют, при всем различии между собой, Германия и Италия во второй четверти нашего века, и попытаемся определить их общие черты, стремясь охарактеризовать феномен фашизма, то, на мой взгляд, он должен быть охарактеризован следующим способом. Прежде всего, фашизм есть форма восстания нации против попыток вписать нацию в непрестижный и дискомфортный для нее мировой порядок на правах нации «второго сорта». Это, как мне кажется, исходное, родовое определение фашизма.
Но такого рода определения мало, ибо надо задуматься над тем, в чем именно состоит это «восстание нации». Вспомним здесь то, что некогда Джилас писал о большевистской революции и о неразрывной с ней экспроприации иностранных капиталов и кассации иностранных долгов России. В конце концов, Джилас рассматривал нашу революцию также как форму национального восстания против миропорядка, не устраивающего нацию. Однако фашистское восстание имеет свои отличающие его черты.
Во-первых, такой чертой является четкое противопоставление мировым нормам, правилам игры, определившимся в капиталистической мир-системе, ценностей данного народа, нации. Фашизм — восстание ценностей против норм. Отсюда вытекает все, что говорилось Карлом Моисеевичем насчет язычества, ставки на «кровь и почву», по сути — на исконные культурные начала данной нации, как бы возносимые в противовес диктуемым ей извне нормативам и правилам. Такой поворот неизбежен уже потому, что в своем бунте впавшая в фашизм нация стремится опереться на те начала, где она менее всего зависит от миропорядка, — на то, что создано и непосредственно выпестовано ею и где она не так явственно соединена с «чужим» миром, как в циркуляции стоимостей и в балансе сил. Бунт ставит на культуру, на ее первоосновы, где антропология погружается в биологию, — и в этой бездне черпает прообразы восстания политического.
Во-вторых, помимо ставки на эти «кровные» и «почвенные» основы, типологической чертой фашизма является использование тоталитарной техники власти, а именно приобщения всех граждан общества к всеобщности единой воли через посредство партии-авангарда, снимающей противопоставление общества и государства, партией, которая становится над формальными структурами государства как собрание «лучших сил народа». Партия-авангард с ее дробным, слабо формализованным переходом от партии «внешней» к «внутренней» притязает на снятие разрыва между элитой и массами, превращая каждый человеческий атом общества в «единой силы частицу».
Третий признак фашизма состоит в том, что в своем восстании фашизированная нация стремится внутри себя снять классовые противоположности и противоречия, нейтрализовать конфликт богатых и бедных, экономических «верхов» и «низов» нации. Поэтому, как правило, при фашизме не происходит экспроприации, физического истребления заправил экономики, но «хозяев жизни» склоняют консолидироваться с низами своей нации на основе морального единства, на основе именно тех своих, и только своих, исконных первоначал, во имя которых «нация-пролетарка» поднимает бунт против не устраивавшего ее мира.
Посмотрим еще раз на этот теоретический эталон фашизма:
— ставка на свои неотъемлемые, не экспроприруемые миропорядком истоки; на «кровь и почву» — раз;
— тоталитарная техника власти, связывающая массы в «единую силу» — два;
— стремление на этой основе снять внутренние классовые противоречия — три.
Попытаемся теперь инвертировать данный эталон и построить другой, который зеркально противостоял бы эталону фашистскому. Мы получим при этом эталон компрадорского государства.
Я обращаю ваше внимание на то, как абсурдно, оксюмороном звучит словосочетание «компрадорский фашизм», предполагая некий лицемерный выгиб мысли, соединяющий члены антитезы. Ибо компрадорство — прямая альтернатива фашизму для общества, закатившегося в дискомфортную лунку мир-системы.
Пункт против пункта.
Вместо ставки на кровь и почву — полное привязывание государства к внешним мировым структурам, черпание режимом ресурсов выживания из внешней поддержки и внешнего признания.
Вместо тоталитарной техники власти — техника власти авторитарная, когда атомы не связываются ни в какую всеобщность, но им предоставляется порознь вертеться в атомарном их состоянии, лишь бы не вмешивались в дела власти, не препятствовали ей по своему усмотрению определять условия этого «верчения».
Наконец, вместо морально-политической нейтрализации противоречий — их предельная поляризация, общеизвестная игра на противопоставлении образа жизни одной десятой приобщившихся к мировому цивилизованному и девяти десятых не приобщившихся, оставшихся «при своих».
Причем авторитарная техника власти предназначена удержать общество в этом напряженном неравновесии, до бесконечности отсрочивая взрыв.
По правде, для государства, втягивающегося в миропорядок на неблагоприятных для него условиях, есть два пути: либо смиряться с положением вещей, когда в обществе выделяется верхушка, приобщенная к мировым стандартам, пользоваться авторитарной техникой власти для обуздания девяти десятых и гордиться тем, что играешь по правилам «мирового цивилизованного», — либо идти на бунт, который с высокой вероятностью придаст обществу фашистские черты.
Выбор страшный.
Во второй четверти века либеральная Европа и весь Запад были напуганы тем, что в их собственном, романо-германском ареале обозначилась такая «периферия», такой тип бунтующих наций. А потому после мировой войны были приняты все меры к тому, чтобы в Европе — а заодно и в Японии как ближайшей к США части «мирового приморья» — эти очаги погасить и абсорбировать подобные нации — внутри либерального «центра». Это было сделано.
Россию никто в таком качестве и на таких льготных условиях абсорбировать не будет, да и не смог бы. Потому надо признать, что при желании любой ценой закрепиться на окраине «мирового цивилизованного», перед Россией встанет выбор между двумя путями: путем компрадорским и путем фашистским.
Если мы поглядим, что пишут демократические эксперты вроде Миграняна, восславляя авторитаризм как форму перехода в лучшее состояние; что пишут люди, подобные моему старому соавтору Драгунскому, превозносящему общество, где армия, влившись в «цивилизованную» одну десятую, возьмется ее защищать от девяти десятых, оставшихся «при своих», — мы увидим отчетливо: выбор между этими путями стал определенным и близким.
И то, что Вадим Михайлович говорил насчет близнечности типов Гайдара и Жириновского, — это близнечность альтернативных путей, выбираемых внутри обозначенной ситуации, близнечность удовлетворенности ею и бунта против неё.
Сколько раз за последние годы в демократической прессе в оправдание сегодняшних боссов цитировалась строчка Бродского насчет того, что «ворюга мне милей, чем кровопийца». А ведь как сказать, население-то может выбрать и по-иному. Ведь у кровопийц нередко бывает этакий пассионарный шарм — вспомним рассуждения Раскольникова о Наполеоне, — ворюги же, тем паче ворюги на экспорт, как правило, никаким шармом не обладают. Потому народы в истории частенько выбирают по-другому, чем Бродский.
На самом деле, вопрос состоит единственно в следующем: неизбежно ли гнать к этой страшной ситуации, когда население данной страны окажется только перед таким и никаким иным выбором? Если мы хотим войти в мировое цивилизованное на тех условиях, которые нам сегодня предлагаются в обмен на наши идеологические обязательства, нам придется либо пройти путь компрадорства до некоего неочевидного конца, либо в какой-то момент срываться в фашизоидную фрустрацию со всеми последствиями.
Все, о чем сейчас надо думать, — так это о способах предотвратить подобный выбор, уклониться от него. Есть ли по существу такая возможность? В последние годы мы слушали столько насмешек нал «третьими путями», что даже неловко высказывать напрашивающуюся мысль: пока — не входить в мировое цивилизованное, не садиться на трехногий стул, который нам там приготовлен, продумать, не осталось ли в запасе для такого вхождения неких возможностей, скрывающихся имплицитно в нынешнем, еще сильно внесистемном положении России. Нельзя ли еще использовать эту внесистемность для реорганизации и внутренних сил, и внешнего потенциала страны? Все ли варианты нашего отношения к мир-системе рассмотрены, не остались ли пропущены такие, которые давали бы шанс фрустрирозать вызов неприемлемого выбора?
Что касается социально-политической программы, то главный вопрос сегодня в следующем: возможно ли в нашей стране такое принятие либерально-гуманистических норм, выработанных Западом, такое претворение их, которое было бы ради этой страны, а не ради оправдания ухода от нее? Именно так: может ли западник в России быть либералом и западником для России, а не для Запада? Причем не в начале века, не в дни Милюкова и Струве, а в наши дни, когда мы обсуждаем шансы русского фашизма?

Избранное сообщение

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Популярные сообщения