Научись онтокритике, чтобы перенаучиться жить

Неграмотными в 21-м веке будут не те, кто не могут читать и писать, а те, кто не смогут научаться, от(раз)учаться и перенаучаться. Элвин Тоффлер

Поиск по этому блогу

2013-02-26

Незнание + неумение + ненаука + негуманитарность = небытие России

Перепост очередной статьи А. Рубцова — «Дорога к обществу незнания»:
Александр Рубцов

Дорога к обществу незнания

Одна из его особенностей – оно не в силах опознавать гуманитарную катастрофу 

 Карикатура © РИА Новости
Об авторе: Александр Вадимович Рубцов — руководитель центра исследований идеологических процессов Института философии РАН.
Статья подготовлена в рамках проекта «Основания и критерии оценки результативности философских и социокультурных исследований» при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (Грант РГНФ N 11-03-00442 а).

Сегодня на наших глазах риторика модернизации, инновационного прорыва сходит практически на нет, уступая место сакральным регуляторам и скрепам. При этом на страну надвигаются планы очередной оптимизации науки и высшей школы, что у нас всегда чревато развалом — даже при лучших побуждениях. Масштаб риска и цена вопроса в данном случае куда выше, чем кажется.

Пока в программных текстах командные высоты занимали планы модернизации, особой популярностью пользовались рассуждения про «общество знания», «экономику знания» и т.п. Но, похоже, люди не всегда понимали, о тенденции какого масштаба идет речь.

Идея общества знания стала знаковой для всего XX столетия (хотя в собственном смысле она возникла во второй половине века; термин knowledgeable society появился в 1966 году). Суть дела и глобализм претензий переданы в известном докладе ЮНЕСКО 2005 года с эпохальным названием «К обществам знания»: «...Знание превратилось в предмет колоссальных экономических, политических и культурных интересов настолько, что может служить для определения качественного состояния общества, контуры которого лишь начинают перед нами вырисовываться».

Век науки и мифа

Вместе с тем бурная предыстория идеи началась между мировыми войнами с дискуссий «первой технократической волны», а в широком смысле может относиться одновременно и ко всему «большому модерну» (от Нового времени), и даже к истории западной цивилизации в целом. С некоторой натяжкой эту цивилизацию можно назвать «цивилизацией знания» (оговорив его особенности – чтобы не обижать ориенталистов).

Потом были (если очень пунктирно): «техноструктура» Джона Гэлбрейта, «постиндустриальное общество» Дэниела Белла, критика идей технократии, экспертократии и т.п., в том числе у Макса Хоркхаймера, Юргена Хабермаса. Дошло и до сближения идей общества знания и общества риска.

Сюда же встраивается идеология «экономики знания» с принципами перманентной технологической революции и «человеческого капитала». И в официальных текстах, и в околонаучной рефлексии обычно «экономику знания» отождествляют с «инновационной экономикой» и не зря склеивают ее с обществом знания, прежде всего в социально-политических аспектах изменений.

Однако в плане культа знания на прошлый век можно посмотреть и в ином ракурсе, более житейском и политическом. Именно тогда на пике «очень высокого модерна» в страшнейшей в истории человечества войне столкнулись два тоталитарных колосса: Советская Россия и нацистская Германия. СССР был заряжен культом особо правильного знания и отменно научной идеологией, социально-политическим и даже своего рода историческим технократизмом, пафосом всемирно-исторической инновации – модернизации через колено. Не случайно «перманентная революция» Льва Троцкого даже литературно перекликается с инновационным угаром конца прошлого – начала нынешнего веков. Немецкий нацизм, наоборот, идеологически базировался не столько на сциентизме и рацио, сколько на мифологии и мистике с привкусом мускулистой архаики, на сверхмощных иррациональных влечениях, но тоже был не чужд научной организации труда и внедрения высоких технологий в деле уничтожения себе подобных.

В этой истории советское аполлоническое начало победило германское дионисийское, светлый гений победил гения сумрачного. Утилизация результатов этой победы происходила, между прочим, и в более общем тренде культа знания. Однако конец века все же был в не меньшей мере отмечен дистанцированием от идей самодостаточной науки, кумулятивно развивающихся технологий и ломового прогресса. Постмодерн ровно про это. Тем не менее идея общества знания устояла, выходит в новые горизонты и в том числе может быть в перспективе увязана с программой выхода из постмодерна в духе очередного неоклассицизма, например, рационалистического.

Блеск и нищета технократов

На обывательском уровне техническое обычно сводят к материальной технике, к «железу», в лучшем случае к «ботанике» – к наукам и практикам биомедицинского цикла. При этом и саму идею общества знания редуцируют до уровня инновационной экономики, экономики научного поиска и технического творчества, открывающего явления материального мира (природы) и изобретающего на основе этих открытий всякого рода полезные приспособления, которые потом можно в массовом порядке и не в ущерб себе производить, продавать, покупать, использовать и выбрасывать. Но уже первые технократические идеи выходили на иные, новые горизонты: утверждалось, что техника, в отличие от политической власти, не нуждается в какой бы то ни было легитимации, а наоборот, сама является легитимирующим фактором. Проще говоря, то, что выгодно для развития техники и знания, выгодно и для человека, а потому надо меньше руководить и голосовать, а больше слушать знающих людей и поступать в соответствии с их мудрыми, научно обоснованными, а главное – «политически индифферентными» предписаниями.

Потом оказалось, что эксперты-технократы и сами не рвутся к власти, да и отдавать им ее никто просто так не собирается, даже во благо прогресса и человечества. Более того, выяснилось, что власть сама все более интенсивно использует науку и технику в собственных политических целях, сплошь и рядом против ценностей, представлений и желаний ученых, технического сообщества и прочих «потенциальных технократов».

Как бы то ни было, к концу прошлого века в самой идеологии культа знания произошел фундаментальный сдвиг. Великий антрополог и отец структурализма Клод Леви-Стросс сказал: «XXI век будет веком гуманитарных наук, или его не будет вовсе». Здесь просматриваются сразу два направления: во-первых, акцент на гуманитарной составляющей жизни, не сводимой к «железу» и «мясу», и во-вторых, гуманитарные проблемы и аспекты самого знания, в том числе позитивного – точного и естественно-научного (гуманитарное в науке и в жизни).

Именно гуманитарное знание оказалось выдвинуто на первый план в деле спасения человечества уже не столько от жестокой природы, сколько от самого себя, в том числе от безоглядного опыта и бесконтрольного использования его результатов.

К знаниям по-русски: разворот над Атлантикой

Как обстояло дело с наукой в СССР, примерно понятно, хотя в последние годы режиму было не совсем до нее. На излете даже был сделан эффектный жест в сторону социогуманитарного: добравшись до поста генсека, Юрий Андропов, этот Клод Леви-Стросс из КГБ, первым делом заявил: «Мы не знаем общества, в котором живем» (пожалуй, самое мудрое, что когда-либо генерировалось на Лубянке).

Но обвальный вход в рынок отодвинул российскую науку на задний план интересов государства. Началась двойная утечка мозгов: внешняя и внутренняя (в другие сферы активности, в том числе в политику и бизнес). Картину радостного перемещения нашего интеллекта в коммерцию и на Запад несколько испортила мировая закулиса, прежде всего Дж. Сорос, особенно в отношении гуманитарных наук. Если бы не его программа поддержки российской гуманитаристики, размягчение и утечка мозгов стали бы еще более интенсивными: примерно столько же носителей ценного интеллекта уехали бы тогда из России, ушли бы из науки или просто опустились и вымерли на трудовом академическом посту. И возможно, XXI века у России не оказалось бы вовсе уже тогда.

Дополнительные ресурсы пошли в науку еще при позднем Ельцине, хотя про это было мало пиара (впрочем, как и про все остальное в той политике, мало заботившейся о том, чтобы себя подавать если не лицом, то хотя бы не задом). В новом веке поток ресурсов наращивался еще более заметно, особенно для отдельных особо привилегированных представителей научного руководства. А главное, наука вновь стала выходить в идеологические приоритеты, в том числе в базовой на тот момент идеологии модернизации, инновационного маневра и т.п.

Разворот обозначился после рокировки осенью 2011 года, хотя подспудно зрел до этого. Риторика модернизации, инновационного прорыва и т.п. начала сдуваться, уступая место духовному, сакральному и всякого рода не вполне рациональным, иногда просто мистическим «скрепам». Ранее наметившаяся тенденция воцерковления школы, начальной, средней и высшей, стала оформляться уже и знаково, как один из приоритетов политики, для которой вера едва ли не важнее знания. Ельцин только один раз, в особо критический момент призвал «выбирать сердцем» – теперь поползновения к отключению головы становятся все более регулярными.

Здесь проблема знания как науки смыкается с социально-политической проблемой знания как массовой информации. Если эти тенденции возобладают, Россию скоро можно будет отнести к категории «обществ незнания», в которых науку затыкают либо используют, а СМИ в первую очередь следят за тем, чтобы люди не знали, чего им знать не положено, но знали, чего нет.

Пока тенденция имеет двойственный характер: науку одновременно и отодвигают, но и пытаются оптимизировать как процесс и как институт. В таких случаях у нас говорят: над отраслью нависло страшное слово «реформа». В связи с этим российских ученых особенно воодушевляет недавно завершенная реформа полиции и проведенная в ее рамках переаттестация кадров. Все понимают, что оптимизация такой сверхсложной и тонко настраиваемой системы, какой является система производства знания, при недостаточно осмысленном и не слишком компетентном подходе может давать прямо противоположный результат. И тогда возникает множество лишних поводов для бытовой конспирологии: науку якобы нарочно оптимизируют именно такими методами, чтобы точно угробить то, что осталось, открыв дорогу к светлым идеалам сакрального знания, политической теологии и социальной магии, хотя бы и ценой сбрасывания страны в котлован необратимого отставания.

Не вполне научная наукометрия

Как только возникает задача реорганизовать науку, на первый план выходит вопрос об оценке результативности исследований, о критериях и основаниях такой оценки, о ее методологии и «технике». При этом, естественно, хочется, чтобы такая оценка была максимально объективной и по возможности исчисляемой, количественной. Тогда сразу три плюса. Во-первых, с такой оценкой якобы не поспоришь. Во-вторых, она якобы устраняет искажающий субъективный фактор – как со стороны самих ученых, так и со стороны разного рода комиссий, которых у нас всегда умеют встретить и проводить. В-третьих, наличие такой формализуемой и «считаемой» оценки позволяет чиновнику руководить наукой, мало что в ней понимая, и всеми направлениями сразу, в режиме «одного окна» – раздачи указаний, оргвыводов и «оптимизирующих» решений.

Возникает административная мода на разного рода точную наукометрию, в частности на библиометрические показатели, такие как статистика публикаций, индексы цитирования, импакт-факторы и т.п. Эта мода кажется тем более оправданной, что ценность таких методов якобы удостоверена мировым опытом, а их применение будто бы сразу вставляет руководство в мировой тренд, делает его «передовее» своей же науки, в том числе самой передовой, что радует, повышает административную самооценку и украшает доклады вышестоящему руководству, которое тоже начинает понимать, как можно ухватить академию за бороду и поставить власть выше знания при помощи того же знания.

Однако тут коса находит на камень. Выясняется, что мировой тренд в этом плане уже основательно скорректирован. Как только вводится формализованная система критериев оценки результативности, ученые, будучи в целом людьми неглупыми и уж точно более изобретательными, чем чиновники, тут же начинают внедрять новые методы повышения отчетной результативности исследований при той же их содержательной наполненности: писать тексты, производящие впечатление и специально провоцирующие ссылки, заниматься «салями-слайсингом» (нарезкой одного результата на несколько публикаций), договорным перекрестным цитированием по принципу «ты меня, я тебя» и пр. Происходит типичный леонтьевский «сдвиг мотива на цель». Более того, выясняется, что даже при совершенно искреннем применении таких методов они не дают настолько адекватной оценки результативности, чтобы ее было достаточно для принятия административных, организационных, а тем более политических решений. Сквозь мелкое сито количества то и дело утекает крупное качество, в том числе эпохальное. В истории полно примеров, когда проходные сюжеты массово тиражировались в поле публикаций, а титаны мировой науки, наоборот, оказывались в определенные моменты аутсайдерами с точки зрения нынешней новейшей и «объективнейшей» отчетности (причем эти моменты при нынешней системе оценки и управления знанием могли бы оказаться для ученых судьбоносными, а для мировой науки едва ли не трагичными).

Кстати, когда одного из молодых нобелевских лауреатов нашего происхождения, отказавшегося возвращаться в Россию, спросили, что надо делать, чтобы получить Нобелевскую премию, он ответил предельно просто, откровенно и точно по сути: писать «правильные» статьи. Надо понимать, что есть ценные люди, неспособные этим заниматься по убеждению и складу личности. В философии это вообще императив.

Далее оказывается, что главные базы данных, на которых строится вся эта статистика, не просто сугубо англоязычные, но и крайне избирательные в отношении включаемого в обработку материала. Эта выборка крайне далека от глобальной репрезентативности. Даже мощная и передовая немецкая наука испытывает в этом плане огромные трудности, не говоря об остальных, тем более о российской. Получается, что мы вроде бы боремся с американоцентризмом, с неоимпериализмом, с конструкцией однополярного мира, но при этом сами же загоняем в эту ловушку и свою науку, и систему управления ею, и оценку наших ученых в стране и за рубежом. Страдает имидж российской науки в обществе и в мире, а значит, и имидж в мире самой России, что непатриотично или диверсия. Если хотя бы часть денег, выделяемых на создание положительного образа России, пустили на переводы и публикацию российской гуманитаристики, эффект был бы выдающийся.

Если же отдельно анализировать гуманитарные науки, без которых этого века «не будет вовсе», то здесь все еще хуже, причем многократно. Никто даже не ставит всерьез вопрос о том, насколько применимы в оценке гуманитарного знания приемы, так или иначе, но все же работающие в точных и естественных науках. Хватит того, что здесь основным модулем часто является не статья, а именно книга, тогда как книги в стандартных базах данных не учитываются вовсе. К тому же национальное гуманитарное знание сплошь и рядом занимается такими предметами, которые значимы и имеют смысл только на языке места и вовсе не предполагают англоязычных версий. Поэтому когда высокопоставленный российский чиновник дает универсальный совет российским же ученым писать статьи в англоязычные издания, за версту видно, что он либо изощренно хамит, либо вообще не в теме.

Правда, в стадии запуска и раскрутки находится специальная служба РИНЦ – Российский индекс научного цитирования. Однако пока эта система работает лишь на начальных, стартовых оборотах. Тем не менее есть желание ее использовать в самое ближайшее время, до вывода на расчетную мощность. С таким же успехом можно пытаться заплатить за стометровый забор как за десять метров на том основании, что у заказчика рулетка больше десяти метров пока не вытягивается. И это не вообще, а в преддверии тотального аудита интеллектуального ресурса страны, ранжирования отраслей, институтов, подразделений и ученых с точки зрения их измеряемой результативности! С соответствующими выводами, вплоть до перераспределения ресурсов, включая сокращения, слияния и сливы в небытие.

Симфония науки и власти: встречный контроль

Надо признать, что история, когда наука была священной коровой и удовлетворяла свое любопытство за общий счет, постепенно уходит, если не уже ушла. А все-таки жаль: познание ради познания делает честь человеку и человечеству. И буквально приговором звучат слова Ж.-Ф. Лиотара: «Знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным… Оно перестает быть самоцелью и теряет свою «потребительскую стоимость». И студента, проходящего профессиональную подготовку, более не должен интересовать вопрос: «Верно ли это?», а лишь вопрос: «Чему это служит и можно ли это продать?» Даже если это перехлест, постнеклассическая наука так или иначе вынуждена вступать с обществом в паритетные отношения и в том числе объяснять, чем она занимается, доказывать, что это нужно, что исследования и опыты (в том числе социальные) не чреваты новой, а то вовсе небывалой бедой.

Для российской науки здесь есть особые резоны, поскольку ее результативность неравномерна, перфорирована, местами пунктирна. Реформы нужны.

Однако всякий грамотный специалист, приступая к делу, сначала тестирует инструмент. Которым в данном случае является система управления наукой и образованием. Здесь есть что тестировать!

Нет нужды с ходу оценивать эту систему в ее нынешнем состоянии ни как машину, ни как коллектив (хотя потуги использовать библиометрию не как подспорье, а как приговор уже наводят на мысли о компетентности и вообще). Достаточно того, что система тестирования этого инструмента отсутствует вовсе. Кто и как оценивает тех, кто оценивает науку и делает далеко идущие выводы? Эта система стремится стать закрытой и заниматься даже не управлением, а именно руководством. Даже в советское время такой страсти «водить руками» не было. Это опасно: Австралия тоже ударилась в руление по точным показателям... и за шесть лет едва ли не угробила свою науку. Проблема в том, что наша система, судя по всему, об этих ошибках плохо осведомлена или не в курсе вовсе. А общество узнает меру компетентности этого руководства только после того, как судьбоносные решения будут приняты, методики спущены, выводы сделаны и непоправимые шаги предприняты. Хроники общественной и профессиональной апробации такого рода проектов выглядят убого, а то и просто имитацией (в науке это называют фальсификацией и фабрикацией). Если и начинать, то с тестирования именно этой процедуры, с абортирования неграмотных, а уже затем выходить на коррекцию процесса под контролем сообщества.

В советской системе образования в методисты часто шли несостоявшиеся педагоги, неспособные учить детей, но готовые учить учителей. Эта же опасность есть и в управлении наукой: взлетевшие аутсайдеры – народ мстительный. Поэтому здесь всегда были так важны принципы кадровой ротации, барражирования из науки в систему управления и обратно, не говоря уже о прямом совмещении научного поиска и администрирования. Идея запуска в систему науки, образования и культуры «эффективных менеджеров» со стороны сродни идеям возрождения сталинщины в политике, хотя и ориентирована не на идеологию, а на деньги. Слишком велик риск получить нанотехнологии Петрика и прозевать очередную генетику с кибернетикой.

Тем более обречена эта идея в ситуации провальных злоупотреблений и попыток разворота науки к инновациям в стране, экономика и административная система которой инновациям по определению враждебны. Красивая идея: развернуть высшую школу к науке, а науку к инновационным проектам. Только сначала надо создать положение, когда в жизнь сможет пробиться хоть какая-то доля инновационных разработок, осуществленных вне академии, отраслевой науки или высшей школы и даже вовсе не за средства федерального бюджета. О каких инновациях речь, когда на государственных тендерах по сговору побеждают противогазы времен Зелинского и покорения Крыма, зато «дочерние»?!

И наконец, главное: сохранение принципов академической независимости и университетской свободы. Это должно быть идеологией и кредо, причем как ученых, так и власти, претендующей на выживание вместе с этой страной в новом веке.

Наука (как и культура) — слишком сложная организованность, чтобы ею можно было управлять, как дышлом, жестким, механическим рулением. Если в организации работают десять ярких исследователей на сотню рутинных, не надо думать, что простое сокращение кадров решит проблему: через некоторое время вы получите одного выдающегося на девять экземпляров «массовки». Все это очень нежные, ранимые организмы, и порой ради локального, но особо ценного результата приходится содержать все то, что чиновнику кажется лишним, но на деле создает необходимую для поиска и творчества среду.

А уж если оценивать результативность и резать по живому, то начинать надо не с науки и культуры, а с административной реформы. Например, с повальной проверки знаний, дипломов и публикаций чиновников и политиков всех уровней.

материалы: Независимая Газета © 1999-2011
Опубликовано в Независимой Газете от 26.02.2013
Оригинал: http://www.ng.ru/scenario/2013-02-26/13_katastrofa.html

Критическое мышление и история России

Продолжаю публиковать КМ-кейсы, т.е. тексты и статьи, в которых достаточно хорошо и последовательно реализовано критическое (научное, умелое, высокоорганизованное) мышление. Очередной образец предоставляет «Ежедневный Журнал»: «Кузницы счастья имени графа Бенкендорфа» историка Никиты Соколова:

Кузницы счастья имени графа Бенкендорфа

22 ФЕВРАЛЯ 2013 г. НИКИТА СОКОЛОВ

….кто умножает познания, умножает скорбь.

Екк. 1:18

19 февраля на заседании Совета по межнациональным отношениям Владимир Путин поставил задачу создать общенациональный учебник истории для школы. Намерение, на первый взгляд, благое. Действительно, хорошо бы получить такое повествование о российском прошлом, которое способствовало бы смягчению трений и возрастанию взаимной толерантности между различными фракциями «многонационального российского народа».

Разрешение задачи не только теоретически мыслимо, но в некоторых странах к нему уже существенно и приблизились. Для этого надобно отказаться от представления об истории как о «предыстории», все значение которой в том, что она подводит к торжеству преодолевшего все лихолетья наличного политического и социального режима, благодетельному царствию которого не будет конца. Признать историю бесконечной, в силу чего никакая группа ни в настоящем, ни в прошедшем не обладает окончательной истиной и монополией на титул носителя «прогресса». И смириться с тем, что существо истории составляет свободная борьба человеческих воль, отнюдь не всегда направленных на благо. Только на таких основаниях можно составить школьный учебник, повествующий, например, о депортации кавказских народов в Казахстан в 1943 году, который равно был бы пригоден для ведения уроков в Москве и Грозном.

Беда, однако, в том, что последующие наставления и пожелания Владимира Путина с таким образом истории вступают в разительное противоречие. Школьный курс, на его взгляд, должен строиться «в рамках единой концепции, в рамках логики непрерывной российской истории, взаимосвязи всех ее этапов». То есть речь идет опять о «большом нарративе» — повествовании о тотально осмысленной и тотально целеустремленной истории, обладающей собственной субъектностью, грубо говоря, в ней главным действующим лицом оказываются разнообразные общности (нация, класс, цивилизация…, борьбе или росту которых подобают «логика» и «этапы»), но только не самостийно действующий человек.

Дальше пуще. Замышляемый школьный курс, по мысли Владимира Путина, не должен «иметь внутренних противоречий и двойных толкований. Это должно быть обязательным требованием ко всем учебным материалам». Поскольку невозможно допустить, чтобы под «противоречиями» имелись ввиду всего лишь логические несообразности и технические погрешности (вроде различных датировок одного события в разных местах текста по разным календарным стилям), неизбежно приходится заключить, что речь идет о едином толковании смысла и значения исторических событий. Между тем достижение этой цели уничтожает собственно историческое знание. Для Николая I и Михаила Лунина «события 14 декабря» 1825 года имеют совершенно разный смысл и даже вовсе – разные события. Но, не представив ученику деятельность тайных обществ, завершившуюся стоянием на Сенатской площади, в «оптике» всех действующих лиц, мы нисколько не подвигнем его к пониманию этого важного в нашей истории факта (убеждение, что «исторический факт», подобно явлениям природы, якобы существует отдельно и независимо от его восприятия и осмысления современниками и потомками — широко распространенный, но оттого не более заслуживающий уважения предрассудок).

Ну и, наконец, самое существенное: чаемый школьный курс должен быть проникнут «уважением ко всем страницам нашего прошлого», чего решительно невозможно добиться, не пожертвовав нравственностью, поскольку предкам нашим случалось наряду с деяниями героическими и высокомудрыми, впадать в обольщения, а подчас и сознательно совершать деяния неразумные, постыдные и прямо преступные. Искоренение подобных событий из общественной памяти или лицемерное оправдание злодеев наносит народной совести непоправимый ущерб. А насчет того, что эта вроде бы эфемерная субстанция играет важнейшую роль в обустройстве человеческого общежития и даже в достижении простейшего хозяйственного благополучия, уже сошлись единодушно все социологи и экономисты.

Так что есть сильное подозрение, что готовится реинкарнация единственно верного «краткого курса», сущность коего описал еще в 1836 году первый шеф корпуса жандармов Александр Христофорович Бенкендорф в ответ на попытку Михаила Орлова вступиться за объявленного сумасшедшим после публикации «Философического письма» Петра Чаадаева: «Прошлое России удивительно. Настоящее более чем великолепно. Что же касается ее будущего, то оно выше всего того, что может себе представить самое горячее воображение. Вот, мой друг, точка зрения, с которой русская история должна быть писана».

Не подлежит сомнению, что такой вариант формирования народной исторической памяти в высшей степени сообразен целям политической полиции – охранению существующего порядка. Беда, что при таком способе охранения блокируется свободное творчество в будущем, поскольку для такого творчества весьма часто оказываются потребны примеры прошлых неудач. И не только потому, что «на ошибках учатся», но и потому, что типы поведения и идеи, некогда оказавшиеся несвоевременными и маргинальными, могут быть переосмыслены и сослужить пользу в будущем. Собственно, именно по этой причине, а вовсе не ради успешной партийной борьбы, учебников при демократическом порядке должно быть много и разных — у разных проектов будущего обнаруживаются разные «предтечи» в прошлом. А наличие единственного — служит безошибочным симптомом общества авторитарного, если не тоталитарного, где нет граждан, а забитые подданные доверили формирование будущего усмотрению благодетельной властной вертикали.

Именно из-за этих опасений ответственная научная и школьная общественность постсоветской России уже в который раз в штыки встречает попытки «унификации» школьных пособий. (Характерно, что в предшествующей попытке «установления единомыслия», предпринятой командой политолога Александра Филиппова, из историков согласился принять участие один только профессор МГПУ Александр Данилов, профессиональная репутация которого теперь не составляет секрета и для неспециалистов.)

Но на сей раз устоять будет труднее – «вертикаль» соорудила «троянского коня». Владимир Путин выразил уверенность, что в работе над единственным учебником примут участие «два старейших российских общественных объединения». Речь идет о созданном полгода назад под председательством спикера Госдумы Сергея Нарышкина Российском историческом обществе и Военно-историческом обществе, образованном президентским указом в январе 2013-го. Сии «старейшие общественные» объединения пока ничем себя не проявили, но не зря же их создавали. Отработают. И создадут учебник истории достойный восставшей с колен суверенно-демократической энергетической сверхдержавы, так чтоб подрастающие поколения насчет грехов прошлого сильно «не парились» и исторические опыты на современность не прилагали. Вместо «умножения печали» выйдет по-первости несомненно умножение счастья. Но, боюсь, будущее такой страны опять может «превзойти самое смелое воображение». Да только не в том величательном смысле, какой имел в виду шеф жандармов.

Фото ИТАР-ТАСС/ Алексей Дружинин

НИКИТА СОКОЛОВ
Все права на материалы, находящиеся на сайте ej.ru, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на ej.ru обязательна.

2013-02-17

Здравый смысл — первая жертва близорукой выгоды, или Как два психиатра разыгрывали в суде разум и безумие

Глубочайше уважаемый мною профессор Владимир Юрьевич Завьялов буквально сегодня опубликовал расшифровку стенограммы его прений с другим экспертом-психиатром в судебном заседании по делу о наследстве — «Заметки о выступлении в суде в качестве специалиста-психиатра по делу о признании продавца дома и участка недееспособной по якобы "слабоумию"». Все подробности дела читайте ниже в перепосте, а я, как всегда, лишь добавлю комментаторские «рамочки» к ещё одному яркому примеру развитого критического мышления (КМ). Мне самому приходилось напрямую сталкиваться и оппонировать сомнительным экспертизам в судебных делах, хотя и без прямого диалога с коллегой-противником, и наблюдать растерянность судьи, не обладающей ни знаниями, ни критериями для отделения более обоснованной экспертизы от, скажем так, менее обоснованной.

В описанном сюжете, как в капле воды, отражаются многие коллизии пересечений науки и обыденного сознания, формальной логики и прямой материальной выгоды, критического мышления и мышления эгоцентрического, честной дискуссии и манипуляции, опять же честного настоящего профессионализма и своекорыстного использования формального профессионального положения. Читатель, я полагаю, легко сам восстановит «белые пятна» судебной истории до получения полной картины отношений и интересов всех участников имущественной и профессиональной драмы, которые очевидны именно с позиций здравого смысла и реалистических представлений о сегодняшней российской жизни.

Отдельный затронутый сюжет — это состояние психологической и психиатрической профессии в современной России, уровень научной культуры и культуры дискуссии в этих областях. Если бы критическое (умелое, высокоорганизованное) мышление, включающее владение сократовым выспрашиванием и логикой, стало предметом прямого научения с детского сада, то дискуссии в любых судебных и научных заседаниях приобрели кардинально иной характер — принципиально более объективный и более продуктивный. Но такое обучение КМ — это прямая мощная угроза для манипулятивной и незаконной власти и для любителей всех видов коррупции и воровства, так что вряд ли можно в ближайшее время рассчитывать на господдержку проектов обучения КМ. Остаётся одно средство — гражданская самоорганизация и краудфандинг, т.е. общественное финансирование разработок и учебных площадок по КМ. А пока — очередной КМ-кейс:

«Какой такой здравый смысл? Я им в своей работе не пользуюсь…». 

Психиатр-эксперт с 15 летним стажем работы на судебном заседании в своей речи под запись

14 февраля 2013 года я выступал в суде города Объ в качестве специалиста по делу о признании сделки купли-продажи дома с землёй не действительной по причине «слабоумия» продавца – старой женщины (будем называть её «Х»). На момент разбирательства она уже умерла. За несколько лет до смерти она сначала написала завещание одной женщине (истица в данном процессе), которая ухаживала за ней и втёрлась в доверие, но потом передумала и завещание аннулировала. Все необходимые документы были нотариально зарегистрированы. Потом она продала свой дом и участок другим людям (ответчики в суде), и отправилась проживать в дом престарелых. Договор купли-продажи прошёл все стадии гос. регистрации. Ни у кого из оформлявших сделку не было подозрений, что «Х» слабоумна. При поступлении в дом престарелых психиатр не нашёл никаких признаков слабоумия. Дом и участок был перепродан ещё раз. И тут появилась та, которой было отказано в наследстве (не родственница) – очень активная, наглая женщина. Она выкрала «Х» из дома престарелых (взяла её якобы в домашний отпуск), привела к психиатру на «добровольное психиатрическое освидетельствование», получила документ о «деменции» у «Х» и стала истцом по делу о непризнании сделки купли-продажи. По её инициативе «Х» прошла психолого-психиатрическую экспертизу, на которой была признана недееспособной, вновь отправлена в дом престарелых, где через год умерла. Суд о признании её недееспособной длится ровно три года. Судья никак не может решить, кто прав. Я, как приглашенный специалист полгода назад ещё дал своё заключение об экспертизе, в котором усомнился в правильности диагностики слабоумия, всё подробно изложил в своём заключении. Этого оказалось не достаточным. Меня и психиатра-эксперта вызывали в суд, чтобы в очном споре найти истину. Вот некоторые эпизоды нашей дискуссии, которые раскрывают «кухню» современной российской системы правосудия и роли в ней психиатров-экспертов.

Я. «Для решения вопроса об общественном признании человека психически больным и лишения его прав на управление собственным имуществом нужно пользоваться здравым смыслом, а не специальными, клиническими знаниями. Психическая несостоятельность должна быть очевидной для всех, кто контактировал с данным лицом. Все здоровые и взрослые люди прекрасно отличают психическую норму от психической патологии. Так сказано в Гавайской декларации Всемирной психиатрической ассоциации ещё в 1968 году, для остановки злоупотреблений психиатрической диагностикой».
Психиатр-эксперт. «Какой такой здравый смысл? Я им в своей работе не пользуюсь! Может им и пользуются какие-то независимые психиатрические организации. Я – нет! Если бы я пользовался здравым смыслом, меня бы убили мои коллеги!»
Судья (обращаясь ко мне). «Вы хотите сказать, что обычные люди, не обладающие психиатрическими знаниями, могут определить психически здоров человек или нет?»
Я. «Да, Ваша честь. Любой здоровый человек, включая судей, (и больные также, как показывает практика) могут отличать поведение психически здорового человека от поведения душевно больного, а тем более – слабоумного человека. Более того, доказано, что у ребенка 4-5 лет формируется представление о том, что другой человек обладает психикой, отличной от его психики. Это называется «теорией психики».
Адвокат истицы. «Но ведь только психиатры могут выявить тонкие психические нарушения».
Я. «Да. Психиатры выявляют такие тонкие расстройства, которые есть практически в всех людей. Несколько лет назад, во время «дня психического здоровья» главный психиатр Новосибирской области Г.И. Прокофьева, выступая на телевидении, ответила на вопрос журналиста «есть ли психически здоровые люди», так: психически здоровых людей нет, все люди немножко больны психически, но не настолько, чтобы всех тут же начинать лечить. Я тоже выступал на телевидении в тот же день, и также отвечал на этот же вопрос: психически здоровые люди есть, их преобладающее большинство».
Судья. «Но психиатры видят то, что не видят обычные люди, не специалисты.»
Я. «Душевно больные люди видят и слышат то, чего не видят и не слышат обычные здоровые люди».
Судья. «На что Вы намекаете?» Я. «Психиатры сами признают, что они не знают, что такое «психическое здоровье», нет теории психического здоровья, но есть большая и противоречивая теория психической патологии, включая «психопатологию обыденной жизни Фрейда».

Я. «За полгода до экспертизы, которая установила «деменцию», гражданка «Х» написала письмо из дома-интерната. Это было обычное бытовое письмо малограмотного человека, однако со знаками препинания, чётким разделением предложений, помарками, которые говорят о продумывании стиля изложения. Как может якобы «слабоумный» человек обдумывать и реализовывать доброжелательно-любезный стиль письма, исправлять самой же допущенные орфографические ошибки и объединять украинские и русские слова?»
Психиатр-эксперт. «Я не знаком с этим письмом». Читает письмо, но ничего не комментирует и не заявляет.
Адвокат истицы (обращаясь к психиатру-эксперту). «Если это письмо приобщить к делу, изменит ли оно ваш вывод о том, что «Х» была слабоумной?»
Психиатр-эксперт. «Нет, не изменит».
Адвокат истицы (к судье). «Ваша честь! Тогда это письмо не надо приобщать к делу».
Я. (комментарий). Вот способ устранения противоречий – всё, что не соответствует принятой концепции (в данном случае – «слабоумие «Х»), устраняется из анализируемого материала.

Я. «После продажи дома «Х» была оформлена в дом-интернат для престарелых людей. Её осмотрел психиатр, ваш коллега, и не выявил ничего, кроме «лёгких когнитивных расстройств». Как это увязывается с признаками слабоумия, которые были установлены через несколько месяцев во время «добровольного психиатрического освидетельствования»?
Психиатр-эксперт. «Описание психического состояния «Х» при осмотре психиатра настолько расплывчато, что это можно интерпретировать как угодно».

Я. «В заключении «добровольной психиатрической экспертизе» указано, что «Х» не смогла ответить на вопрос, где она находится, сбивчиво говорила о ком-то и на этом основании ей выставлен диагноз «деменция» без всяких других пояснений. Этого достаточно, чтобы признавать её «слабоумной»?
Психиатр-эксперт. «Вполне. Мы доверяем мнению психиатров-экспертов, наших коллег».
Я. «Но как может «слабоумный» человек прийти самостоятельно на «добровольную психиатрическую экспертизу»?
Психиатр-эксперт. «Её привели, а мы не интересуемся, кто её привёл. Мы разговариваем с испытуемыми с глазу на глаз в кабинете, а тот, кто привел, например, риелтор, сидит в коридоре. Мы даём испытуемому бланк о добровольном психиатрическом освидетельствовании и спрашиваем испытуемого, согласен ли тот на добровольную экспертизу».
Я. «Она согласилась?»
Психиатр-эксперт. «Да, она правильно назвала себя, согласилась на освидетельствование и подписала документ».
Я. «И сразу после этого она потеряла ориентировку и не смогла ответить на вопрос, где она находится?»
Психиатр-эксперт. «Да, так написано в заключении – «не смогла ответить на вопрос, где она находится». Это является признаком слабоумия».
Я. «А как точно называется ваше учреждение?»
Психиатр-эксперт (сбивчиво, с третьего раза правильно называет учреждение).
Я. «Пожалуйста, назовите адрес учреждения».
Психиатр-эксперт. «Эээ…улица Т…9 «А» или 3 «А», я всё время путаю…»
Судья. «Я тоже путаю, дом 9 или 3».

Психиатр-эксперт. «Мы, психиатры-эксперты, тщательно выявляем все факты и обстоятельства дела и соотносим симптомы с юридической ситуацией».
Я. «Уважаемый коллега, что означает «соотносим симптомы с юридической ситуацией»? Не означает ли это, что вы произвольно выбираете симптомы для той или иной юридической ситуации, например, для отзыва завещания одни симптомы («легкие когнитивные расстройства»), а для непризнания договора купли-продажи другие симптомы (признаки сосудистой деменции)?»
Психиатр-эксперт. «Нет, Вы меня не так поняли. Мы не устанавливает связь между симптомами и юридической ситуацией, а выявляет только соотношение между ними».
Я. «То есть соотношение симптомов «деменции» при написании завещания одни («легкие когнитивные расстройства», установленные врачом-психиатром уже после продажи дома), а при заключении сделки купли-продажи другие (слабоумие и недееспособность). Но ведь это скрытое признание того, что договор дарения – правильный (и истица выигрывает дело), а отмена завещания и продажа дома – не правильные, вызванные слабоумием «Х» (и ответчики проигрывают). Ваша честь (к судье), психиатр-эксперт превышает свою компетенцию!
Судья. «Это мне решать, кто выходит за рамки своей компетенции, а кто нет. У Вас есть ещё вопросы?»

Я. «Ваша честь! Эксперт-психолог приводит обобщенные характеристики, которые противоречат друг другу. Например, «зависимость от средовых влияний и внушаемость» и «требовательность к соблюдению другими общепринятых норм и правил поведения». Последнее свойство никак не вяжется с заключением экспертов о том, «Х» «не понимает значения своих поступков и не руководит ими». Как же тогда она требует от других «соблюдения норм и правил»? Чтобы такое требовать необходимо знать нормы и правила общежития, а это противоречит другому выводу об «утрате запаса жизненных знаний», необходимо иметь волю требовать и контролировать ход исполнения этих правил, а следовательно - замечать ошибки и понимать, что это именно ошибки, отклонения от правил. Слабоумному это не под силу. Как все эти противоречивые суждения можно однозначно толковать?
Психиатр-эксперт. «Со стороны психолога это – игра слов. Психолог отдельно записывает свои выводы и расписывается за свои слова».
Я. «Ваша честь! Может и все записи психиатров-экспертов – «игра слов»?

Так не спеша проходила дискуссия, которая ни к чему не привела. Судья и на этот раз ничего не решила. Вернее, решение было принято – повторная психолого-психиатрическая экспертиза (посмертная), но теперь уже в г. Томске. Посмотрим, что на всё это скажут томские психиатры-эксперты!

В.Ю.Завьялов
Профессор, доктор медицинских наук,
руководитель группы научной валидизации дианализа
и полимодальной психотерапии лаборатории психофизиологии,
НИИ физиологии Сибирского отделения академии медицинских наук РФ
www.dianalyz.ru

2013-02-16

Как стать разумнее (=критичнее к себе и своим представлениям), или Трезво об Интернете и людях (к переводу статьи Д. Адамса)

Моя лента в FriendFeed принесла ссылку на перевод замечательно здравомысленной статьи Дугласа Адамса «Как перестать беспокоиться и начать любить интернет». Это очень хороший пример целого ряда навыков критического мышления, достойный внесения в хрестоматию по научению объективному реалистическому взгляду на вещи, что составляет сердцевину критического рационализма. Собственно статья ниже:

Дуглас Адамс. Как перестать беспокоиться и начать любить интернет

13.02.2013
Эта статья впервые опубликована в рубрике «Обзор новостей» газеты The Sunday Times от 29 августа 1999.

Пару лет назад или около того я был гостем передачи Start The Weel, на которой очень заслуженный журналист сообщил мне, что весь этот интернет — просто преходящая причуда вроде любительского радио в пятидесятые, и что если я думаю иначе, то попросту достаточно наивен. Очень британская черта — вероятно, вполне естественная для страны, которая потеряла империю, а обрела Мистера Блобби — подозрительно относиться к переменам.

Но изменения реальны. Я не думаю, что кто-то сейчас станет спорить с тем, что интернет становится важной частью нашей жизни. Тем не менее, он очень нов для нас. Если, например, какое-то преступление было «спланировано через интернет», телекомментаторы всё ещё считают важным упомянуть этот тревожный факт. Они не потрудятся сообщить о том, что преступники использовали телефон или М4, или что они обсуждали свои подлые планы «за чашкой чая», хотя в своё время всё это было новым и противоречивым.

Также в ходу необычный способ, которым отдельные ведущие BBC и журналисты (да, Хамфрис младший, я говорю о тебе) произносят интернет-адреса. Они говорят: «ввв ТОЧКА… бибиси ТОЧКА… ко ТОЧКА… юкей СЛЭШ… тудэй… СЛЭШ…» и так далее, и делают это так, что становится понятно: у них нет ни малейшего понятия о сути этих новомодных штук, однако подразумевается, что вы, слушатели, вероятно знаете, что всё это значит.

Полагаю, предыдущим поколениям приходилось стараться изо всех сил, чтобы разобраться с изобретением телевизора, телефона, кинематографа, радио, автомобиля, велосипеда, печати, колеса и так далее. Однако, определённым образом мы, кажется, учимся понимать, как работают эти вещи:
  1. всё в мире, что изобретено на момент вашего рождения, нормально;
  2. всё, что изобретают после вашего рождения и до того, как вам исполнится тридцать, невероятно увлекательно и изобретательно, а при небольшом везении на этом можно сделать карьеру;
  3. всё, что изобретают после того, как вам стукнет тридцать, идёт вразрез с естественным ходом вещей, и это начало конца той цивилизации, какой мы её знаем — до того момента, пока изобретение не просуществует десяток лет, после чего оно постепенно оказывается вполне приемлемым.
Примените этот список к фильмам, рок-музыке, текстовым редакторам, чтобы определить ваш возраст.

Субъективное восприятие, безусловно, дурачится над нами. К примеру, «интерактивность» — один из тех неологизмов, какие мистер Хамприс любит прихватить словесным пинцетом, но причина, по которой нам внезапно понадобилось такое слово, состоит в том, что в течение этого века доминировали неинтерактивные формы развлечения: кино, радио, музыка в записи и телевидение. До того, как они появились, все развлечения были интерактивными: театр, музыка, спорт — исполнители и аудитория были вместе, и даже почтительно тихая публика своим присутствием влияла на то, как разворачивалась та драма, ради которой она собралась. Специальное слово для интерактивности было не нужно — так же, как нам (пока что) не нужно специальное слово для обозначения человека с единственной головой.

Я предвижу, что история покажет: «нормальные» господствующие медиа двадцатого века были лишь отклонением. «Я вас умоляю, мисс, вы утверждаете, что они могли только сидеть и смотреть? Они ничего не могли делать? Неужели никто не чувствовал себя ужасно оторванным, отчужденным и незначительным?»

«Да, дитя, и поэтому все они сошли с ума. До Реставрации».

«Что это была за Реставрация, мисс?»

«Конец двадцатого века. Когда вернули интерактивность».

Интернет всё ещё очень нов, и поэтому мы до сих пор не совсем понимаем, что это. Мы принимаем его за вид издательства или вещания, потому что мы привыкли делать это. Так много людей жалуется, что в интернете полно мусора, или что в нём господствуют американцы, или что не нужно доверять всему, что вы читаете в вебе. Представьте, что вы пытаетесь применить такую критику к тому, что слышите по телефону. Конечно, вы можете «доверять» тому, что люди говорят вам через веб, не больше, чем вы «доверяете» сообщаемому через мегафоны, почтовые открытки или рестораны. Вырабатывать социальную политику относительно того, кому и почему вы можете доверять — это то, для чего, вполне буквально, развилась большая часть нашего мозга. По какой-то сумасшедшей причине мы отключаем этот естественный скепсис, когда имеем дело с любым медиа, требующим для своего существования большого объема работы и ресурсов, или медиа, которому мы не можем без труда возразить — такому как газеты, телевидение или гранит. Отсюда «высеченный в камне». Нас должно волновать не то, что мы не можем доверять тому, что читаем в интернете — естественно, мы не можем, это всего лишь разговоры людей; а то, что мы вообще поддались привычке верить тому, что мы читаем в газетах или видим по телевизору. Это ошибка, которую никто, кому встречался когда-нибудь настоящий журналист, не допустит никогда. Одна из важнейших вещей, которым возможно научиться в интернете — это то, что никаких «их» не существует. Есть лишь огромное множество «нас».

Конечно, с интернетом много что не так. Например, лишь ничтожно малая часть мирового населения пока что подключена к сети. Недавно слышал, как какой-то знаток доказывал на радио, что интернет навсегда останется ещё одним непреодолимым барьером, разделяющим богатых и бедных — по той причине, что компьютеры всегда будут дороги сами по себе, что к ним приходится покупать много дополнительных устройств вроде модемов, и что программы нужно обновлять. Список впечатляющий, но не выдерживает и беглой проверки. Цена на мощный компьютер, который раньше по стоимости был сравним с реактивным самолётом, теперь ниже цены цветного телевизора и продолжает стремительно падать. Большинство модемов в наши дни встроены, а автономные устройства стали настолько дешёвым изделием, что компании вроде Hayes, чей бизнес единственно состоял в их производстве, разоряются. Как известно, интернет-программы Microsoft и Netscape бесплатны. Тарифы на телефон в Великобритании всё ещё высокие, но они падают. В США местные звонки бесплатны. Другими словами, стоимость соединения стремительно приближается к нулю, и по очень простой причине: ценность веба увеличивается с каждым, кто к ней присоединяется. В интересах всех, чтобы цены падали всё ниже и ниже — до тех пор, пока каждый человек на земле не будет подключен.

Другая проблема с сетью состоит в том, что это всё ещё «технология», а «технология» — как её незабвенно определил учёный Брэн Феррен — это «штука, которая пока что не работает». Мы не думаем о стульях как о технологии, мы думаем о них как о стульях. Но было время, когда мы ещё не определили, сколько у стульев должно быть ножек, какой они должны быть высоты, и они часто «ломались», когда мы пытались их использовать. В скором времени компьютеры будут так же обыденны, их будет так же в избытке, как стульев (а через пару десятилетий и около того — как листов бумаги или песчинок), и мы перестанем отдавать себе отчет в их существовании. Более того, я уверен, что мы оглянемся на это десятилетие и изумимся тому, как мы могли когда-то делать то, что мы с ними делали ради «производительности».

Но самая большая проблема состоит в том, что мы всё ещё первое поколение пользователей, и, несмотря на то, что мы изобрели сеть, нам она всё ещё не до конца понятна. В книге «Язык как инстинкт» Стивен Пинкер объясняет разницу между пиджином и креольским языком. Пиджин появляется, когда смешиваются разные люди — обычно рабы — которые выросли со своим языком, но не говорят на языке других. Им удается кое-как создать грубый и быстрый жаргон, состоящий из кусочков разных языков. Он позволяет им ладить, но практически лишён грамматической структуры как таковой.

Первое поколение детей, рожденных в таком сообществе, берёт эти раздельные куски языка и трансформирует их во что-то новое, с богатой естественной грамматикой и словарём, и получившийся язык называется креольским. Грамматика — это всего лишь естественная функция детского мозга, и дети применяют её ко всему, что попадётся им под руку.

То же происходит и с коммуникационной технологией. Большинство из нас всё ещё, запинаясь, пользуются её пиджин-версией, близоруко косясь на эти штуки размером с холодильник на наших письменных столах, не совсем понимая, куда отправляется электронная почта и проклиная каждый звонок мобильного. Наши дети, тем не менее, занимаются чем-то совершенно иным. Ристо Линтури, член исследовательского центра телефонной корпорации Хельсинки, цитируемый журналом Wired, описывает необычное поведение детей на улицах Хельсинки, у каждого из которых есть мобильный телефон с поддержкой текстовых сообщений. Они не обмениваются важной информацией о бизнесе, они просто болтают, остаются на связи. «Мы стадные животные, — говорит он. — Эти дети объединены в своё стадо, они всегда знают, куда оно движется». Он уверен, что вездесущая беспроводная коммуникация «вернёт нас к формам поведения, которые были естественными для нас, и уничтожит те формы, к которым привели ограничения технологий».

Мы прирожденные жители деревни. На протяжении большей части истории человечества мы жили очень маленькими сообществами, в которых каждый знал каждого. Но постепенно нас стало слишком много, и наши сообщества сделались слишком большими и разрозненными, нам стало трудно чувствовать себя их частью, а наши технологии не справлялись с задачей нашего сближения. Однако ситуация меняется.

Интерактивность. Коммуникация «многих со многими». Повсеместное подключение. Эти неуклюжие новые понятия для частей нашей жизни, которым мы, до того как их потерять, даже не думали давать названия.

Перевод: Глеб Калинин, редактура: Александр Ильин.

Оригинал статьи.

Posted by Глеб Калинин 13.02.2013

2013-02-12

Праздник людоедов

Радио ЭХО Москвы :: Праздник людоедов / Комментарии

Так, в Каргопольлаге смертность составила 18,53% (умер каждый шестой-седьмой), в Тайшетлаге - 21,05% (умер каждый пятый), а в Кулойлаге - 24,29% (здесь за год умер почти каждый четвертый заключенный, это абсолютный "антирекорд" ГУЛАГа в невоенном 1938 году).

В одиозном и печально знаменитом концлагере Бухенвальд в 1938 г. уровень смертности колебался у 10% отметки. В Дахау эта цифра была еще ниже. Сравните относительные показатели смертности в лагерях с удельными цифрами смертности, приведенными выше.

Это не мемуары лагерников, не работы Солженицына и Шаламова, это архивные данные самого ГУЛАГа.

Иначе говоря, САНО ГУЛАГ статистически точно зафиксировал: лесные лагеря в невоюющем СССР 1938 г. было настолько катастрофичны, что превосходили Бухенвальд в тот страшный год в относительных и абсолютных показателях. Это дает представление о степени катастрофы в мировом контексте в лесных лагерях ГУЛАГа, в том числе и Усольлага.

И что мы празднуем в таком случае?

2013-02-04

Эффективные технологии работы со знаниями, решения проблем и личностного развития: КОРНИ-мастерская в Москве 9-10 февраля.

Осталось лишь несколько дней до шанса познакомиться с эффективными технологиями и принципами работы со знаниями, решения проблем и личностного развития!!!

Очередная мастерская #КОРНИ в Москве 9-10 февраля. Хочу предложить новые конкретные наработки и по онтографии (визуальный язык знаний), и по критическому мышлению, и по инженерному подходу к решению проблем. Жду заявок и предложений по проблематике, на которой обкатывать инструменты и технологии :)

Дополнительная информация о мастерской здесь.

Адрес проведения 3-ей КОРНИ-мастерской — м. Текстильщики, 2-й Саратовский проезд, д. 8, кор. 2. Московская служба психологической помощи населению. Сайт — http://msph.ru/ На сайте есть схема, как идти от метро. Запись в группу — touchthesky@list.ru, +7-915-466-25-69 (Виктория)

2013-02-03

Антиамериканизм как внешнеобвиняющая патология (экстрапунитивность)

В психологии довольно давно сформулированы варианты нездорового восприятия реальности и самовосприятия, одним из которых является экстрапунитивность, что в переводе на русский язык означает направление обвинений по любому поводу исключительно вовне по принципу «я (мы) никогда не бываю виноват, во всех моих бедах виноват только кто-то другой».

Немецкий психотерапевт Б. Тренкле в замечательной книге «Пси-хо-хо-терапия» так описывает поиск глубинных корней указанной патологии:
«Это понятие используется Джеффри Зейгом в предложенной им схеме постановки диагноза. Индивид, которому присуща такая черта, постоянно видит источники всех происходящих с ним неприятностей в других людях. Свою вину он не признает никогда.

До недавнего времени механизмы формирования такой установки в семье оставались неясными. Отдыхая в парке вблизи детской площадки, некий специалист в области психологии развития неожиданно стал свидетелем случая, который, возможно, позволяет понять эти механизмы. Одна из матерей, находившихся со своими детьми на площадке, вдруг разразилась громким криком:

«Кто-то насрал моему ребенку в памперсы!»

Это восклицание сразу же ассоциировалось в представлении нашего психолога с постулатом психологии развития, предложенным Выготским: «Структура внешнего взаимодействия превращается в структуру внутреннего диалога» (см. соответствующий раздел этой книги). Так он создал теорию формирования установки, названной Зейгом extrapunitiv».
Наши руководящие политики, в отличие от упомянутой мамаши, точно знают, кто им насрал  в памперсы. Сами они никогда не просираются, всё своё дерьмо внутри перерабатывают безотходным способом.

«Миф о Сталине — это надежда политического подонка»

Текст ниже я публикую без комментариев.

Искушение Сталиным

 Тень «эффективного менеджера всех времен и народов» преследует всех политиков, которые видят в народе неисчерпаемый «расходный материал» на пути в личное бессмертие.

Годовщина появления на свет одного из самых кровавых руководителей России Иосифа Джугашвили (Сталина), правившего страной без малого 30 лет, предсказуемо в очередной раз вызвала в обществе дискуссии «о роли личности в истории» и о «цене вопроса».
Письмо народного комиссара внутренних дел СССР Н. Ежова И. Сталину от 22 сентября 1937 года. Виза Сталина «За И. Ст.».

Как раз на фоне инициированных Дмитрием Медведевым разговоров о модернизации предсказуемо заговорили о том, что «поднятая на дыбу» Иосифом Сталиным страна была экономически модернизирована и стала «передовой державой». Известная метафора о том, что «Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой» является квинтэссенцией намеренно примитивных и циничных представлений о его «заслугах перед страной и народом».

Все эти разговоры не случайны. Как и само время их очередного обострения.

Сталин в глазах многих является воплощением «идеального правителя», обладателем неотъемлемых качеств «народного руководителя», «вождя».

Миф о Сталине сформирован властью, начиная, как известно, с него самого, лично правившего «Краткий курс истории ВКП (б)». Это — сознательно сконструированный образ, предназначенный не только для одного носителя власти, но — для воспроизводства, для политического наследования.

Именно в этом — его особенная опасность. Политический миф, как правило, предназначен в том числе для того, чтобы не однажды снова стать реальностью.

В миф о Сталине заложены сразу несколько очень показательных матриц.

Самая первая из них — это отретушированная и местами просто переписанная биография вождя, по прочтении которой возникает образ «солнца без пятен». Сталин одним из первых в политике ХХ века реализовал принцип «непредсказуемой истории», переписав сначала свою личную биографию, затем — историю захваченной им партии, а потом — историю всей страны.

В мифе о Сталине воплощена матрица «единственно верного выбора», при которой все другие варианты развития истории представляются абсолютно катастрофическими, вызывают панику и паралич воли.

На этой матрице строится матрица страха: страшно потерять «отца народов», страшно остаться без «мудрого вождя», страшно не видеть поводыря. Этот миф превращает народ в стадо, успокаивающееся только при виде указующего перста. Миф о Сталине закрепляет представления о неразумности народа как ведомой толпы.

Миф о Сталине обосновывает неизбежность существования врагов вождя, которые очень показательно называются «врагами народа» и полностью оправдывает их моральное и физическое уничтожение — как персональное, под личным прицелом, так и массовое. Именно Сталин сформулировал тезис о том, что классовая борьба обостряется по мере приближения «светлого будущего».

Миф о Сталине делает из народа вертухая, одна из главных задач которого — искать врагов и доносить на них, инициативно проявлять бдительность, публично требовать смерти «бешеных псов». Миф о Сталине делает из народа карателя и садиста.

Миф о Сталине полностью оправдывает насилие как главный инструмент управления государством, страной. Уничтожение политических конкурентов, грабительское отчуждение собственности, ликвидация целых сословий и депортация народов, заливание народной кровью провалов на фронтах войны представляется не только оправданными, но и необходимыми жертвами, когда «жертвователь» вызывает благоговение, а его жертвы — либо презрение и ненависть (для врагов), либо — смиренное сочувствие и сострадание (для павших на войне). «Бабы ещё нарожают».

Миф о Сталине заранее оправдывает как неизбежные и необходимые народные бедствия и массовую гибель миллионов людей, он формулирует участь народа как главной жертвы, но публично — главного предмета заботы власти. Убитые молчат, а оставшиеся в живых должны быть счастливы.

Миф о Сталине полностью оправдывает отсутствие свободы как основы общественной жизни. Согласно этому мифу, народ свободен любить вождя, служить вождю, преклоняться перед вождем. Других свобод не существует.

Миф о Сталине полностью оправдывает отсутствие свободы совести, свободы убеждений, права выбора. Миф о Сталине поселяет государство в нутро каждого отдельно человека и оправдывает уничтожение любого, в ком государство не прижилось.

Миф о Сталине основан на тотальной государственной агитации и пропаганде. Он предусматривает «ложь во спасение», создание перед народом идеальной картины жизни, при которой вера в счастливое настоящее становится священной обязанностью каждого, а усомнившихся ждут лагеря, пытки, смерть.

Миф о Сталине развращает культуру идеологией. Он делит произведения искусства и культуры на две категории — правильные и неправильные, полезные и вредные. Первые поощряются, вторые уничижаются и часто ликвидируются вместе с их авторами и носителями.

Миф о Сталине полностью обесценивает личное значение труда. Труд может быть только «для Родины», «для партии», «для вождя» но не для самого человека. Миф о Сталине оправдывает массовый подневольный труд, роль народа как «рабочей силы», которую нужно научиться эксплуатировать. Чем дешевле, тем лучше. Стахановцев и их последователей, как известно, в народе ненавидели: после этих «трудовых подвигов» для всех рабочих отрасли поднимали в разы обязательные нормы выработки.

Миф о Сталине — это миф о тотальном управленце, сверхчеловеке, носителе сверхразума и сверхталанта. Правитель в этом мифе получает моральное право на всё — в первую очередь на уничтожение препятствий на своем пути.

Миф о Сталине представляет безумие высшим проявлением разума.
Письмо министра госбезопасности СССР В. Абакумова И. Сталину от 11 апреля 1950 года. Виза Сталина «И. Ст.»

Государство, власть в мифе Сталина становятся сверхценностью, полностью довлеющей над народом. Человек, не любящий власть, не может найти себе место в этой системе, он в ней не просто лишний, он в ней чужой.

Миф о Сталине ставит отношения человека с государством выше отношений человека с человеком. Чужое преобладает над своим.

Миф о Сталине предполагает полное извращение смысла слов, составляющих основу основ человеческой жизни: семья, любовь, верность, честность, счастье.

Миф о Сталине вводит «родственную ответственность» за «грех перед государством». Сын отвечает за отца. Миф о Сталине оправдывает предательство ближнего своего и клятвопреступление.

Миф о Сталине оправдывает любые ошибки государства, любые ошибки власти перед народом, перед человеком. Власть получает право на ошибку, оправданную самим фактом ее высшего по отношению к народу статуса. «Кровь людская что водица».

При этом миф о Сталине снимает с вождя личную ответственность за любые ошибки и преступления, все они связываются в общественном сознании с подчиненными и злонамеренными лицами, явными и тайными врагами, показательные расправы с которыми укрепляют власть и авторитет вождя.

Миф о Сталине гарантирует вождю «место в истории» навсегда. Страницы, пропитанные кровью, труднее других вырвать из летописи. Миф о Сталине делает из злодея и кровопийцы спасителя нации, делает из убийцы и палача благодетеля, провидчески спасшего тех, кто чудом выжил сам.

Миф о Сталине позволяет ненавидеть народ и бояться его, но публично говорить о любви к народу.

Миф о Сталине вызывает к жизни иллюзию о политическом бессмертии, в которое можно войти, управляя государством и народом живодерскими способами. Миф о Сталине — это оправдание бессмертия на пепле и костях.

Миф о Сталине — это надежда политического подонка, мечтающего о всенародной и вечной славе. Миф о Сталине полностью избавляет от совести.

Миф о Сталине — это величие одного, стоящее на крови и слезах миллионов, и это величие должно вызывать у кровных родственников невинно убиенных слезы умиления и счастья.

Миф о Сталине уверяет носителя власти в возможности политического и личного обоснования необходимости и полезности любого злодеяния.

Миф о Сталине — это кровавое «лекарство» от комплекса неполноценности, преследующего выродков и неудачников.

Миф о Сталине — это полное уничтожение морали в политике, оправдание лжи и обожествление дьявола.

Миф о Сталине разрешает палачу считать свой бред, свой красный карандаш перстом истории, рукой судьбы.

Миф о Сталине будит в стремящихся к власти любой ценой страшное искушение. Это искушение способно морально уничтожить любого человека, возжаждавшего возвыситься над людьми, снять перед этим человеком любые моральные преграды и обременения.

Дорога в ад всевластия может быть обсажена райскими деревьями. На них висят налитые красным и отравленные тщеславием плоды.

Каждого вступающего на эту дорогу ждет искушение Сталиным.

Лев ШЛОСБЕРГ

2013-02-01

Без дискуссий — прямо в гроб, или Необозримость цензуры дискурса в России

Игорь Чубайс, философ и брат более известного А. Чубайса, опубликовал в блоге на «Эхе Москвы» заметку «Особенности национальной дискуссии или почему Россия осталась в веке ХХ-ом». В ней он очень хорошо подметил и описал практически тотальное исключение из признаваемой и поддерживаемой государством общественной практики такого жизненно необходимого инструмента, как критические дискуссии по важнейшим вопросам политики, идеологии и экономики. Наклеивание ярлыка «иноземной злонамеренности» на любые несогласия и обвинения в адрес действующей власти есть фактически форма мегацензуры, которую трудно углядеть именно из-за её циклопических масштабов — это цензура не отдельного лица или конкретного масс-медиа, а всего пространства и содержания общенационального диалога (дискурса).

Открытость дискуссии, поддержание и поощрение конструктивной критической дискуссии — это единственное надёжное средство социальной и индивидуальной эволюции, единственный инструмент, способный сделать жизнь завтра немного лучше, чем вчера. Выживет и будет развиваться только критическое общество («открытое общество» в терминологии К. Поппера). Все остальные пути ведут в пропасть. И Россия в этом отношении остаётся пока не то что в 20-м веке, а скорее в 15-16-м. И важно постоянно помнить и понимать, что советская власть и КПСС действительно сотворили чудовищную катастрофу, которая продолжается до сих пор. Катастрофа эта состоит в том, что и основная масса населения, и правящие группы оказались во многих отношениях кастрированы и оглуплены настолько, что и до сего дня ни верхи, ни низы не способны породить ни идей, ни людей для возвращения России на уровень передовых цивилизованных стран. Те, кто славят Ленина и Сталина, не хотят понимать связь нынешний социально-политической импотенции с тем радикальным обрезанием и кровопусканием, которые были «обоснованы» и без малейшей самокритики — и тем более с подавлением всякой внешней критики — проведены в жизнь недообразованными самоучками-экспериментаторами с никами вместо имён. Та деградация, которую сейчас демонстрирует Россия и её население, — это и есть в чистом виде подлинный результат советско-коммунистического дилетантского живодёрства над подопытным населением одной шестой части земной суши. 70 лет интенсивного «развития» самого «правильного и передового» учения не подготовили ни граждан, ни управленческую верхушку к решению критически важных проблем. Единственный хорошо освоенный приём — сваливать все беды на происки врагов.

В связи с этим мне вспоминается меткий анекдот из книги немецкого психотерапевта об идеологии «во всём виноваты враги» на глубинном психологическом уровне: мамаша выходит во двор проведать своего малыша в песочнице, принюхивается к нему, оттягивает штаны на попе и громко кричит: «Кто насрал в штаны моему Адику?»

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ДИСКУССИИ ИЛИ ПОЧЕМУ РОССИЯ ОСТАЛАСЬ В ВЕКЕ ХХ-ОМ

01 февраля 2013, 14:36.
Игорь Чубайс, автор книги "Российская идея", доктор философских наук 
Про дискуссию «у них». Если побывать в соседних, неблизких или совсем далеких странах, мы увидим, что повсюду, за вычетом абсолютно тоталитарных режимов, происходит разноплановая общественная дискуссия. В Японии обсуждают — отказываться от атомной энергетики или не стоит, в Евросоюзе идет полемика — увеличивать пенсионный возраст или нет, американцы спорят как лучше решить проблему госдолга, да и мало ли какие еще вопросы обсуждаются…

Подчеркну, что полемика, идущая в любом нормальном обществе, имеет свои правила и ограничения. Например, традиционный предмет дискуссии — конкретные, локальные проекты, обсуждаются и общие проблемы и правила, в отдельные периоды, чаще — в канун общенациональных выборов, дискуссионными становятся стратегические, общегосударственные планы и замыслы. Одновременно существует другая важнейшая норма общественных обсуждений — фундаментальные принципы наделяются статусом базовых, предельных оснований, с которыми не спорят. Эти нормы — предмет общенационального согласия. Они служат не содержанием, а фундаментом полемики, ее направляющими. Такие истины оказываются итогом предшествующего исторического опыта данного народа. Дискуссия, собственно, и касается того, как лучше и правильнее базовые начала реализовать в сложившейся конкретной ситуации. Необходимо уточнить: узловые точки общенационального согласия, духовные скрепы того или иного народа не просто не являются предметом полемики, они обретают статус бесспорных истин, они определяют характер и лицо данного народа, к ним позволено относится только как к святыням.

Примеры подобных ценностей привести не сложно. Это, конечно, флаг, герб, гимн каждого государства. В рамках все того же Евросоюза неприлично оспаривать трагедию Холокоста, это запрещают и введенные там правовые нормы. В Украине нельзя ставить под сомнение факт Голодомора. В Германии давно достигнуто согласие в том, что Гитлер — преступник, а госсистема Третьего Рейха — преступна. Кстати, в той же ФРГ важный пост министра иностранных дел, обычно, получает СвДП, самая малопредставленная в бундестаге партии. Такая практика связана с тем, что у немцев имеется консенсус по внешнеполитическим вопросам, и кто именно будет реализовывать иностранную политику не суть важно. Можно приводить и другие сюжеты, но, думаю, читатель меня уже понял и согласился.

Про дискуссию у нас. Положение, в котором находимся мы или, говоря точнее, в которое общество поставлено, противоположно описанному выше. Множество вопросов сегодняшнего дня, как и дня вчерашнего и завтрашнего из обсуждения исключено. Например, не являются предметом общественной полемики программные положения и обещания правящей партии, вместо этого прежние, никогда не выполняемые обещания удаляются и заменяются новыми, которые также не будут выполнены. Невозможно критическое обсуждение ныне действующего первого лица государства, а в регионах — первых лиц областей, республик, городов… (Именно поэтому за множество неразрешенных проблемы у нас отвечает Госдеп, Березовский, Саакашвили и т.д. и никогда не отвечает собственная власть.) Ещё один субъект общественно-экономической жизни, закрытый для общества — госмонополии, например Газпром, Роснано или РАО ЕЭС. За годы, прошедшие после роспуска последней, никто не только не обсудил, но даже и не узнал, что итогом «реформ» стало увеличение в 12 раз — в долларовом выражении — цены электроэнергии, что коэффициент использования установленных мощностей в энергетике упал в полтора раза… Принимаемые госструктурами решения, также зачастую не подлежат обсуждению. Губительный для страны проект расширения территории Москвы в два с половиной раза принимался без положенного по Конституции референдума, просто на том основании, что, как было сказано, — «давно пора»… Итак, повседневные, значимые, а, порой, и стратегические для государства вопросы у нас не обсуждаются, либо обсуждение носит имитационный характер.

Что же нас объединяет? А как обстоит дело с ключевыми принципами, с общенациональным консенсусом, с базовыми ценностями, на которых должно выстраиваться Российское государство? Как раз эти начала и являются предметом постоянной полемики, именно здесь присутствует полная свобода мнений. Можно сказать больше, в соответствии с необъявленными, но обязательными правилами, такой дискуссии не позволено заканчиваться никакими выводами, она ни к чему не должна привести и, потому изначально обессмысленна!

Нужны примеры и конкретика — пожалуйста. Со времени распада СССР прошло больше 20 лет, однако ни гуманитарной науке (ее в действительности нет), ни общественному мнению не дано сделать окончательный вывод — 70 советских лет — это высшее достижение нашей истории, или цивилизационная катастрофа? Обществу не дают поставить точку в споре об исторической роли Ленина и Сталина… Официальные гуманитарии просто не замечают вопрос — была ли история страны непрерывна, или наш народ имел две совершенно разные государственности — Российскую империю и т.н. СССР… Думские депутаты носят на лацканах пиджаков разные значки — у одних — флаг России, у других — флаг несуществующей РСФСР. Президент и высшие чиновники никогда не поют текст Гимна, ими же навязанного, более того, в их присутствии мелодия Гимна исполняется без слов.

Не удивительно, что у нас нет общепризнанной история ХХ века, для одних — это история съездов и пятилеток, для других — история народного Сопротивления красно-тоталитарному режиму. Напомню факт, не нуждающийся в комментариях: книги великих отечественных историков Ключевского, Соловьёва, Карамзина, Костомарова переиздаются более ста лет (в России до 1917 года публикации по истории не подлежали цензуре), а труды историков «советской, марксистско-ленинской» направленности, написанные 60 или 30 лет назад, сегодня никто не перепечатывает, потому, что они никому не нужны… Что же до работ ученых-диссидентов — Геллера, Некрича, Авторханова, Восленского, Амальрика, Солженицына, Сахарова, ими интересуются и сейчас. (В Киеве в библиотеке газеты «День» недавно вышла целая серия таких в прошлом самиздатских работ…)

Дискуссия и нацлидеры. Отмечу ещё одну особенность отечественной полемики: её регулярно корректируют и направляют руководители государства, причем посылаемые ими сигналы постоянно «меняют знак». Например, в августе прошлого года В.Путин признал, что поражение России в Первой Мировой войне — это «акт национальной измены». (Имелось в виду доведение Лениным страны до состояния, когда подписание Брестского мира стало необходимо). А в декабре он возвысил мавзолейные останки предателя до уровня святых мощей в Киево-Печерской лавре?! Не трудно догадаться, что через некоторое время он вновь подвергнет критике лидера большевиков, а потом… И т.д. Показательна запись, сделанная Д. Медведевым в твиттере в ноябре прошлого года: «Сталин вел войну с собственным народом и это преступление не может быть прощено». Казалось бы, теперь начнется юридическое расследование, реабилитация всех еще не оправданных «врагов народа», открытие архивов, Верховный суд запретит компартию, будут перенесены захоронения на Красной площади… Но в неправовом государстве за ошеломляющим текстом премьера ничего не последовало. Другими словами, нам объяснили, что война с собственным народом в советско-постсоветской системе — это повседневная рутина, на которую не стоит обращать внимания!

Спор о возможности самого спора. В августе прошлого года президент обратился к уполномоченным по правам человека с призывом сформулировать национальную идею. Прежде он сам предлагал разные ответы на этот вопрос. В 2004-ом Путин говорил про «конкурентоспособность во всём», после чего у нас почти исчезла промышленность и конкурировать стало некому. В 2007-ом назвал поиск нацидеи «народной забавой» и вот теперь вновь призвал искать ответ. Но тут оказалось, что уже не Путин, а ряд его союзников из числа системных либералов объявляют понятие «национальная идея» лишенным смысла. На подконтрольной сислибам радиостанции и главный редактор, и заказной академик уверяют, что «никакой нацидеи не существует». Иными словами, сислибы хотят запретить сам поиск общенациональных, сплачивающих ценностей. Ведь народ, государство интегрируются не тогда, когда на каждом шагу стоят пограничники, омоновцы и охранники с автоматами, а когда сами граждане сознают органичность, подлинность принятой в стране системы идей и правил. Но в нынешней России результаты независимого поиска такой системы либо отторгаются, либо сам поиск наталкивается на фундаментальные препятствия.

Выводы. Без общенационального согласия по ключевым вопросам Россия не может выстроить свою стратегию, не может определить — что, собственно, означает многократно повторявшийся лозунг «вперёд». Если власть предлагает взаимоисключающие оценки прошлого и настоящего, она не способна сформулировать проект будущего, и, значит, она его лишена! Не разобравшись в прошлом, Россия остается в веке ХХ-ом. Как пишет З. Бжезинский, «Россия потерпела поражение, потому, что не имеет концепции бытия»! Запад уже поставил на нас крест, фактически прекратив вещание «радиоголосов». Систему комидеологической лжи, угнетавшую страну семь десятилетий, сменил и продолжил «режим без ценностей». Но и это лихо мы обязаны преодолеть!

Более 1000 лет наши предки созидали и наращивали мощь России. Мы не должны стать проклятым Богом и историей поколением, утратившим собственную государственность! Российскую дискуссию надо выстраивать по мировым правилам. Ценности народа, пережившего Катастрофу ХХ века, должны обрести статус общенациональных святынь!

Избранное сообщение

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Онтокритика как социограмотность и социопрофесионализм

Популярные сообщения