Александр Сокуров: Мы падаем в цивилизационную яму
Источник ДАТА ДЕК 5, 13
Кино и жизнь. Александр Сокуров: для меня жизнь всегда оптимистична, потому что в ней обязательно есть шанс появления какого-то чуда. Великий русский режиссер Александр...
ЖУРНАЛ "УПРАВЛЕНИЕ БИЗНЕСОМ" №11
Александр Сокуров: для меня жизнь всегда оптимистична, потому что в ней обязательно есть шанс появления какого-то чуда.
Великий русский режиссер Александр Сокуров работает над своим новым фильмом в Париже. На несколько дней он приехал в Санкт-Петербург, и нам удалось поговорить с ним не только о его будущем фильме, но и о многом другом, ибо Сокуров не просто режиссер, но режиссер-философ, режиссер-историософ. Услышать его мнение по тем или иным вопросам политики и культуры всегда интересно и плодотворно.
Вы как-то сказали: «Государство направило абсолютно кривое зеркало в сторону культуры»… Изменилось ли что-нибудь в отношении государства к культуре?
– Во всяком высказывании есть свои плюсы и минусы. Минусы понятны, любое красивое высказывание – всегда преувеличение. Есть страны, где вообще нет министерства культуры. Но если речь идет о странах, где министерство культуры есть, то оценка деятельности государства в этой области – во многом оценка деятельности министерства культуры. Какое оно, чем занимается и как себя позиционирует министр культуры, как он представляет себе свои главные задачи.
Если министр культуры позиционирует себя как человек, который организовывает экономику и общественные настроения вокруг развития культуры, – это одно. А если он позиционирует себя как человек, который занимается в основном политической ориентацией культуры, то это совсем другое. И совершенно разный результат в итоге одной и другой деятельности.
В государственной политике в области культуры не хватает сильного, простого, ясного, практического действия. Надо начинать с самого начала – с сельского клуба с широким влиянием на местное население. Я часто бываю в Ставропольском крае, в маленьком городке Ипатово, где у меня живет мама. Культура там – это упадок. Когда-то в Ипатово был большой Дом культуры, много форм культурной работы с населением. Сейчас, конечно, этого почти нет.
Александр Сокуров
Для меня министерство культуры – государственная организация, которая занимается практической стороной жизни культуры, например, зарплатой людей в этих домах культуры. Причем это должна быть единая тенденция – что для Ставропольского края, что для Дальнего Востока, что для Кавказа. Все должно быть одинаково, требовательно и просто. В каждом поселке, в каждом городке – уж не знаю, должно ли быть там отделение связи, но клуб или Дом культуры должен быть.
Уровень общей культуры населения катастрофически падает. Раньше не понимал, почему большевики главной политической акцией в области культуры выбрали ликвидацию безграмотности. Теперь я это прекрасно понимаю, видя миллионы безграмотных людей. Безграмотных не только с точки зрения родного языка, но и с точки зрения всеобщей грамотности – социальной и культурной. Абсолютно дремучее состояние людей, которых можно повести за собой под любыми знаменами: нацистскими, тоталитаристскими, националистическими. Нет тех знамен, на которые не откликнулось бы население при его нынешнем культурном уровне. Я говорю сейчас именно о среднем уровне культуры.
Ни президент США, ни один из президентов Европы не могут быть причислены к числу культурных гуманистов
Это общая мировая тенденция дегуманизации. Россия – только самый яркий и опасный пример. Дегуманизация началась в Европе, потом дошла до России. Если брать результат падения культуры, посмотрите на ведущих политиков современности. Вы можете назвать хоть одного современного государственного руководителя, про которого можно было бы сказать, что это образец культуры, просвещенности и гуманизма? Ни президент США, ни один из президентов Европы не могут быть причислены к числу культурных гуманистов.
Религия и политика
Томас Манн писал, что «религия и искусство – две сферы, абсолютно несовместимые с политикой»…
– Теперь видно, что он ошибался…
Но он делал оговорку: «что касается искусства, то ему дозволено в крайних случаях проникать в эту чуждую ему сферу, и тогда возникает нечто фантастическое, то, что существовать не может, но существует, – некое веселое чудовище». Вы как-то тоже сказали, что сама природа политики – лавирование и компромиссы, тогда как природа искусства – четкое и прямое высказывание, прямой путь, via rectas…
– Эта мысль очень простая и естественная. В данном случае Манн высказал то, что очень просто на самом деле. Что же до несовместимости религии и политики, то практика современной, и не только современной, Русской православной церкви полностью перечеркивает этот принцип. Православная церковь всегда была политизирована, участвовала в управлении, стремилась к власти, к слиянию с властью и, по сути, к обретению земной, политической власти, полной и окончательной.
Александр Сокуров
На мой взгляд, это печальная тенденция, это ошибка. Но так оно есть. Практика показывает, что слияние политики и религии – вещи очевидные и осуществляемые. Иногда в нашей жизни разницы между политикой и религией нет никакой, потому-то Православная церковь и пала в 1917 году, и понесла такие страшные потери, когда случилась революция. По мнению народа, культ был столь же греховен, как и вся старая власть, которая привела страну к экономическому развалу, участию в абсурдных войнах и так далее. Для народа религия и священники были просто частью государственного аппарата.
Надежды и опасения
Есть ли в современной России что-то, что внушает вам надежду?
– Пока появляются молодые талантливые люди, всегда есть надежда на что-то удивительное и уникальное. Искусства России не существует. Его просто не может быть, как не может быть итальянского или французского искусства. Это просто игра слов искусствоведов и так называемых исследователей. Им проще взять и объединить совершенно разных людей под одним названием. На самом деле, искусство – персональные усилия отдельных людей разной степени одаренности. Есть блестящие ремесленники, которых подавляющее большинство. Есть люди скромного художественного дарования. А есть люди гениальные и выдающиеся – их вообще единицы, на всю цивилизацию, может, десять человек наберется.
Для меня жизнь всегда оптимистична, хотя она, конечно, пессимистична в силу всеобщего закона смерти. Но она оптимистична, потому что обязательно есть шанс появления какого-то чуда. Просто талантливый человек – это чудо. Не всегда это чудо божественное. Очень часто это чудо – противобожественное. Потому что человек по природе своей противится воле сверху, законам разным и делает то, что противно законам, со времен изгнания из рая.
Что вызывает у вас наибольшие опасения в современном развитии России?
Просвещенная часть моих соотечественников соглашается с властью и в буквальном смысле этого слова ее обслуживает
– Надо быть системным политиком, человеком, изучающим политические закономерности, я же могу говорить только про эмоциональные наблюдения. Просвещенная часть моих соотечественников в подавляющем своем большинстве готова соглашаться с властью и в буквальном смысле этого слова ее обслуживать. Это и писатели, и музыканты, и артисты, и режиссеры, и художники.
Эти люди находятся в тысячепроцентной зависимости от власти в силу условий и договоренностей. И таким образом они живут и существуют. Большинство известных людей политико-наркозависимые, я бы так сказал. Никто из них не свободен. Каждый из них мне тихонечко на ухо признается: «Я бы да, я бы сказал, что я не согласен, но у меня театр». У другого – школа, у третьего – журнал. Они все готовы пойти на любой компромисс…
Чтобы спасти свое дело?
– Слишком красиво сказано. Не дело спасти – шкурку спасти. Потому что по большей части дело это не столь великое и не столь значимое, чтобы ради него идти на такие компромиссы.
Может, они оправдываются тем, что безоглядная оппозиционность русской интеллигенции в немалой степени поспособствовала социальному взрыву 17-го года?
– Не знаю, чем они оправдываются, но не этим. Если бы они оправдывали себя такими глубокомысленными историческими парадоксами, это было бы еще хорошо. Все оправдываются, не стесняясь, животными интересами. Интересами живота своего. Вот это главная опасность. Потому что в обществе всегда должно быть какое-то количество людей, которые вне зависимости от погоды скажут начальнику, какая погода на самом деле…
Если он не может сам посмотреть в окно… Есть ли среди оппозиции серьезные политики и вообще, есть ли шанс у оппозиции?
– Я отношусь к числу людей, которые считают: я как гражданин России, как человек, живущий у себя на родине, не могу отдать на откуп жизнь и культуру своих соотечественников какому-то резкому, но, по сути своей, инерционному течению. Я прекрасно понимаю, что какой-то областью жизни руководят не очень достойные люди, но я считаю необходимым, сколько есть сил, а их, конечно, немного, все же пытаться привести этих не очень достойных людей к пониманию того, что общие интересы имеют значение принципиальное.
В частности, я имею в виду градозащитное движение. Люди все чаще мне говорят, что это бесполезно, что с такой властью нельзя иметь никакого дела. Я понимаю их резоны. Но если ваш дом строят плохие строители, неужели вы не сделаете хотя бы так, чтобы дом на вас не обвалился? Недостойные люди – временно, а мы – навсегда, пока существует Россия. Мы же не можем вот так просто наблюдать за тем, что делают недостойные люди?
Люди, заряженные оппозиционной энергетикой, заблуждаются, полагая, что чиновники принимают решения исключительно в корыстных целях. Это далеко не так
Люди, заряженные оппозиционной энергетикой, заблуждаются, полагая, что все решения, которые принимают чиновники, находящиеся у власти, принимаются исключительно и только в силу их корыстных экономических и политических интересов. Это далеко не так. Дайте любому из наших оппозиционеров власть, и он захлебнется в море спутанных проблем. Соучастником нашего абсурда является весь народ, который частично очень плохо работает, частично проявляет абсолютное равнодушие, частично очень беден, частично слишком богат. Развращен политической практикой, неудавшейся и раз за разом не удающейся. А кроме того, размазан по огромной территории. Нас очень много, и мы очень разные.
Мы разные и в национальном смысле. У тех, кто является носителем русской культуры, одни жизненные цели; у тех, кто является носителем иной религиозной или национальной культуры, – совсем другие. И средства достижения этих целей разные, и уклады – разные. Россия – единственная крупная страна, в которой феодальные общественные конструкции существуют рядом с демократическими. Нужно работать не над слиянием разных культур. Задача государства должна быть иной: создать благородную, уважительную дистанцию между культурами.
Александр Сокуров
Нельзя вынуждать разные этносы так резко, интенсивно перемещаться с одной территории на другую, сталкивать этносы, вынуждать их фактически воевать друг с другом. Надо всеми силами удерживать людей на территории Кавказа. Обеспечить их нормальной работой, чтобы не было этих агрессивных набегов на территории других народов, где живут другие люди с другим жизненным укладом. Это – задача государства. Если ее не решить, то дело начнется волной взаимной ненависти а закончится просто гражданской войной.
Настоящая национальная политика – это не торжество слияния, но торжество благородной дистанции и взаимного сохранения культур в их неагрессивном, человечном виде. Это только одна проблема. А сколько их? Поэтому мне странно, когда с Алексеем Навальным начинают бороться изо всех сил. Дайте ему власть или часть власти. Вы увидите, что он ничего не сделает. А если сделает, то что плохого? Но он ничего не сделает, потому что без участия всего населения в решительном трансформировании общественной и экономической жизни ничего не сделать в нашей стране.
Надо создать государство в России. Его никогда не было по-настоящему. Никогда у нас власть не могла создать разумное государство. У нас нет опыта государственного строительства. Мне так кажется. Сто раз могу ошибаться, но я не могу назвать ни один из периодов в жизни нашей страны в этом смысле удачным. Не могу найти в истории России нормальный баланс целей, средств решения задач и осуществление этих целей ненасильственным, нетеррористическим по отношению к собственному населению образом.
Великий Новгород до поглощения Московским государством…
– Мы не знаем степень принуждения и давления, существовавшую в этой республике. Нам хочется, чтобы Новгородская республика выглядела такой прекрасной, удивительной и идеальной, но мы не знаем, как на самом деле жили слои населения в этой республике. Мы вообще о средневековой или древней России, допетровской России практически ничего не знаем. Даже о России XVII века…
Мы не знаем нашего прошлого, остались только идеологические предположения. Идеологические вампуки такие, постоянно возникающие. Реально мы не знаем ни бытовой жизни, ни политической. Мы оказались глухими и немыми по отношению к своему прошлому, потому что искусство никак не сформировало этот образ. Средневековую Европу мы можем представить по ее живописи. Можем мы увидеть жизнь России XVI–XVII веков так, как мы видим жизнь Голландии того же времени по «малым голландцам», по Рембрандту? Тут мы понимаем, как прошлое выглядело реально. У нас же ничего нет. За нашими спинами – пустое пространство. Я очень сожалею, что это так.
Народ и власть
То есть главная проблема не во власти и не в государстве, а в народе?
– У меня нет сомнений в этом. Народ не умел выделять из себя политиков. Слава Богу, конечно, что русский народ не выделил из своей среды такого политика, как Гитлер, но зато народ долго терпел и поддерживал Сталина. И если вообразить себе такие исторические весы исторического Страшного суда, то еще надо понять, на какой чаше этих весов лежит тело потяжелее. Нам стыдно признаться, что терроризм Сталина во многом превосходил терроризм Гитлера, потому что в этом участвовали наши люди. Ни о каком осуждении нашего тоталитаризма и речи не идет. И нынешний наш президент даже подумать о том, чтобы вынести тело Ленина из Мавзолея, не может.
Кроме всего прочего, это было бы уважение к мертвому телу…
– Может, для научных целей и нужно сохранить этот труп, но это же, в общем, не проблема тела Владимира Ульянова, это проблема правильного отношения к нашему недавнему прошлому. Существует ли анализ деятельности компартии в практической области? Его нет. Как нет понимания, что наша вина перед цивилизацией в том, что мы взяли на себя ответственность практической реализации идеального социалистического общества и провалились. В достижении этой цели мы погубили миллионы своих соотечественников. Мы девальвировали идею государственного социализма. С одной стороны, социализм как идея, с другой – Сталин. И вроде как социализм хорошо, а Сталин плохо. Или вроде как Сталин – хорошо, а социализм – плохо.
Владимир Ленин и Иосиф Сталин.
Политики, как правило, отличаются тем, что думают на один-два изгиба. Политика – искусство лавирования, а когда начинаешь лавировать, никогда не можешь знать наперед, куда тебя вынесет кривая. Это прямая дорога указывает куда. А когда ты лавируешь, то никогда не знаешь, куда придешь. Когда политики начинают осуществлять такие грандиозные гуманитарные акции, как изменение жизни народа, это всегда приводит
к жестокому абсурду.
В оборот снова входит термин Гертруды Стайн «потерянное поколение». Речь идет на этот раз не о фронтовиках, а о молодых людях, не находящих себе места в современной российской социальной действительности…
– Не согласен, что это «потерянное поколение». Господь дал им жизнь, они не умерли, не заболели, не попали в какие-то на грани жизни и смерти ситуации, они выжили, даже получили образование. Страна и предшествующие поколения открыли им двери в мир. Ведь это диссиденты, люди предшествующего поколения, добились всех этих перемен. Плохих, хороших – не о том речь. Но они открыли двери в мир тому поколению, которое вы назвали «потерянным». Они открыли ворота, открыли границы. Пожалуйста, живи, где хочешь. Почему человек, который уезжает куда-то, должен называться человеком «потерянного поколения»? На каком основании так вообще можно ставить вопрос? Раз тебе открыли мир, пожалуйста, учись. Изучай языки, ищи работу, получи практику, возвращайся сюда.
Конечно, тяжело. Неприязненное отношение к тем, кто уезжает в Европу, складывается у тех, кто предполагает, что в Европе жить легче. Они глубоко заблуждаются.
Я подолгу живу за пределами страны, и вижу, что люди в Европе живут очень тяжело. В материальном смысле в том числе
Я постоянно бываю за пределами страны и живу там подолгу теперь уже. Я вижу, что люди живут очень тяжело. И французы живут очень тяжело, и немцы. В материальном смысле в том числе. Дрожат за каждую копейку, и каждая возможность где-то пообедать и выпить кофе за счет общественных акций и мероприятий используется всеми за здорово живешь. Вся интеллигенция приходит покушать. Там жесточайшая проблема денег. Это абсолютная выдумка, что где-то есть благополучие.
Благополучия нет нигде. Разве что среди миллиардеров. Но я боюсь, что здесь мы тоже ошибаемся. Потому что получение таких денег требует расхода огромной энергии, времени, нервов, для того чтобы удержаться на плаву, грамотно оперировать этими деньгами. Так что благополучия нет нигде. Как из рая изгнали, так пошла у нас трагическая, совсем неблагополучная жизнь. Хорошо никогда не будет уже.
Санкт-Петербург
По поводу того, что хорошо уже не будет: изменилась ли ситуация с историческим центром Санкт-Петербурга, а если нет, то что можно сделать, чтобы ее изменить?
– Нужно провести профессиональный, объективный анализ реального состояния исторического центра. Для этого нужны силы, люди, организации, которые могут сделать такую независимую экспертизу. Неподкупные люди и организации, которые не будут работать под кого-то. Мне неизвестны такие силы. Мне неизвестны такие организации. Потому что я всегда и во всех обстоятельствах вижу чьи-то интересы. Бывает терпимая ситуация, когда понимаешь, что ситуация не очень чистая, но результат может быть близким к обнадеживающему.
А бывает ситуация, когда ты видишь с самого начала, что толку не будет, что это просто денежные операции на предоставленных площадях, в этих пространствах. И ты прекрасно понимаешь, что ты ничего не сможешь сделать. Потому что у тебя только твой голос. И он прозвучит иногда на совещаниях или акциях, но он (этот голос) на самом деле ничего не решает.
Послушают, пожмут плечами, пошушукаются между собой, но сделают так, как делают. Для того чтобы что-нибудь изменить в этой системе, нужно очень серьезное действие. Должна быть реконструирована вся система управления городом. Это такое переплетение интересов самых разных людей, хотя, скорее, нет, по сути дела – это переплетение интересов одних и тех же людей. Когда вы смотрите, кто стоит за проектами реконструкции города, какие экономические группировки, какие архитектурные мастерские, какие строительные комплексы, вы обнаруживаете одних и тех же людей.
У меня было в свое время предложение тогдашнему губернатору Петербурга Валентине Матвиенко: сделать исследование практики работы архитектурных и строительных организаций на территории города. На основании этого определить, кто совершил архитектурно-строительные преступления, и сделать так, чтобы эти организации не получали городские заказы. На 10 лет все эти архитектурные мастерские и все эти
большие, богатые строительные организации должны быть отлучены от работы в городе. И провести расследование, почему, при каких обстоятельствах это оказалось возможным?
Естественно, предложение отвергли. Было ощущение, что я произношу оскорбительные фразы, что это – абсолютно нетерпимая радикальность и левизна. Именно «нетерпимая». А что тут нетерпимого? Преступления налицо – нарушение всех строительных норм и нормативов. Если нет изначальной политической воли к тому, чтобы пресечь эти вещи, тогда мы понимаем, что победы не одержаны. Я знаю, что очень большое давление бывает на нового главу КГИОП и что далеко не всегда он может выиграть те сражения, в которые вступает. Интересы целой системы в городе не преодолены.
Вы снимаете фильм о Лувре, по душе ли вам стеклянные пирамиды во дворе этого музея?
– Внешне мне трудно это воспринимать. Но я понимаю, что там есть правильное понимание исторического контекста. Пирамиды все же, а не какой-то тупой небоскреб. У этой формы, у этого вторжения есть своя гносеология: Лувр известен своей огромной египетской коллекцией. Кроме того, это очень точно инженерно замотивировано. Я знаю теперь все пространства Лувра, я был в тамошних подвалах и в подземном помещении Лувра, над которыми установлены стеклянные пирамиды. Под Лувром же целый город с улицами, светофорами.
Мне нравится, что стеклянные пирамиды ночью подсвечены. Это рассчитано не только на восприятие дневное, но и ночное. Чего нет у нас, и о чем я много раз говорил на разных строительных совещаниях: вы планируете жизнь и связь города с людьми только на летний период, а мы живем большую часть времени зимой, то есть фактически ночами. Темно, холодно, а когда темно и холодно, горожанам некуда деться.
У нас нет больших согретых, светлых пространств. У нас нет улиц, покрытых стеклянными крышами, что было бы уместно в Петербурге. У нас нет ярких, часто расположенных фонарей. У нас ничего этого нет. Зимой мы умираем, скукоживаемся, засыпаем. И это сказывается на всем.
Луврский дворец
А в Лувре сияющая ночью стеклянная пирамида имеет и большое символическое звучание: в этом есть знак хорошего несуетливого ума. Архитекторы и инженеры, да и все, кто принимал участие в этом проекте, после, разумеется, большой общественной дискуссии, приняли очень мудрое решение. И пропорции, и высота, сами размеры – не наглые, не выпирающие за рамки, – что-то в этом есть умное, неленивое.
Хотя эстетически я все время наталкиваюсь на то, что мне не нравится, кажется чужим, чуждым и радикальным. Все равно как среди тихо говорящих людей появляется человек, который специально говорит очень громко. Но это такая инфицированная архитектура. Архитекторы нашего времени потеряли всякое дарование и всякую системную гениальность. Это началось с конструктивизма, конечно. Они не выдержали гармонии и архитектурного пиршества, которое подарил человечеству стиль модерн.
В образовательную архитектурную среду стало попадать гигантское количество бездарных людей. Как в сточную яму
А потом появилось поколение, которое попало в эту образовательную среду и окончательно погубило свое дело. Почему-то в образовательную и воспитательную архитектурную среду стало попадать гигантское количество бездарных людей. Как в сточную яму. Немножко инженеры, немножко дизайнеры, но не архитекторы. Я бы даже сказал, уже не дизайнеры и еще не инженеры, но почему-то… архитекторы. Такая получилась цивилизационная яма.
А может быть, органичность, которая свойственна и модерну, и предшествующим архитектурным стилям, исчерпала все возможности и всю фантазию. У меня такое впечатление, что Гауди был последним всплеском какой-то даже… архитектурной растерянности. Я много ездил и смотрел, но мне неизвестны большие архитектурные удачи, кроме, может быть, испанского архитектора Сантьяго Калатравы, чья выставка недавно была в Эрмитаже. Это очень интересно. Это тоже, как и Гауди, опора на какое-то звероподобие, я бы так сказал. Все-таки это не человеческие вещи. Это фантазия, связанная с сопротивлением материалов. Позволяет металл себя так выгнуть – попробуем, так и будет. Фабрики могут делать эти огромные стекла – давайте делать здания в расчете на эти огромные стекла.
Штука в том, что среди архитекторов никто не проводит гуманитарную работу. Нет среды, которая авторитетно может сказать: «Дорогой господин! А обращали ли вы внимание на это? Вы стопроцентно уверены, что вы правы?» Никто из архитекторов по-настоящему не учитывает, кто и что думает по поводу его творений. Для них главным является заказчик: сказал «хорошо» – значит, хорошо.
Это – общекультурная проблема: искусство пришло в упадок. В области музыки что-то сохранилось через Бриттена, Мессиана, Шостаковича, Прокофьева, а в области живописи и архитектуры ведь ничего, равного Бриттену или Шостаковичу, или Гауди, не появилось. Это не пессимизм и не оптимизм, это констатация факта.
Время может расставить все на свои места. Появится великий архитектор. Появится великий композитор, который своим творчеством закроет ту пропасть, которая существует сейчас между Мессианом, Шостаковичем и нашим временем, когда ничего подобного нет. Когда еще было время, чтобы в России не было бы дирижеров и великих композиторов? Когда еще такое было? Когда еще было такое, чтобы в Германии не было великого композитора? Ау, где он? Во Франции, в Италии – где это все?
Фильм и Лувр
Почему вас увлекла тема Лувра и есть ли тут перекличка с вашим фильмом об Эрмитаже «Русский ковчег»?
– Никакой переклички нет, только если с той стороны, что Лувр, как и Эрмитаж, – музей, фундаментальное создание, без которого нет культуры.
Музейная культура, к счастью, не поддается вкусовым давлениям. В музее есть все, от не очень любимых мной французских импрессионистов до очень любимых классиков. Музей смиряет всякую гордыню художественно действующих сегодня людей. Не было бы музеев, под славословия в собственный адрес и уверенности в собственной гениальности просто сгнила бы вся культура. Было бы внутреннее разложение, гниение культуры, если бы не было музеев, которые указывают, что есть высоты, которых современным людям не достичь.
Лувр интересен своим высокомерием, способом формирования коллекции, историей и, конечно, еще тем, что он смог пережить две мировых войны. Меня всегда интересовало, как удалось спасти Лувр, когда немецкие войска вошли в Париж. Когда это мое желание было воспринято руководством Лувра не без опаски, но с большим интересом, началась разработка сценария всей этой идеи – чего стоило сберечь Лувр в страшное время. Об этом фильм. О Лувре во время немецкой оккупации. Это художественная картина с элементами
игрового и документального кино.
Картина еще не готова. Это франко-немецкий фильм. Здесь в России он вряд ли будет показываться. Русский вариант мы даже не делаем. Прокатного интереса к этой картине в России нет. Ни у моих продюсеров, ни у меня нет связей с прокатной мафией в России. Я давно успокоился по этому поводу, нет никакой особо болезненной реакции. Мне хочется работать. Делать то, что я могу еще делать. А уж кто посмотрит, как… Может, вообще, картина не получится. Этого же никто не знает. Когда режиссер делает картину, он никогда не знает, получится или нет. Поэтому всегда неприятно и трудно говорить о том, чего ты еще не сделал. Даже с точки зрения содержания. Потому что многое меняется.
Российское кино
Каким вам видится положение дел в современном российском кино: обнадеживающим, безнадежным или обычным?
– Ни на один из этих терминов я бы не стал обращать внимания. В кино есть чрезвычайно много способных людей, это не только моя априорная уверенность. То, что я иногда вижу, мне нравится. Порой мне это не нравится эстетически, но как поступок очень нравится. Мне не нравятся многие личности режиссеров, пришедших в кино. Люди резкие, высокомерные, агрессивные. Личностно мне многие не нравятся просто по своему поведению, но это уже частное мое мнение.
Вопрос, какое кино сегодня и каким оно будет завтра, действительно драматичен. Вопрос этот я бы так сформулировал: насколько доступным становится кинематографическое творчество для талантливых людей? Надо, чтобы количество дебютов в стране стало в десятки раз больше, чем сейчас. Из 10–20 дебютов можно выбрать одну серьезную картину. 20–30 дебютов – один серьезный режиссер.
Александр Сокуров
Нам в стране нужно, по крайней мере, десять крупных фигур кинематографических, которые будут расти. В год нужно делать 100–150 дебютов, как это было в советский период, когда 300–350 картин выпускалось и в кино были люди разных поколений. Необходимо сделать все, чтобы одно поколение, например мое, потеснилось, а к кинематографическому творчеству получили доступ люди другого поколения. Нужно помочь этим людям. Мы организовали фонд «Пример интонации», в декабре будет три игровых картины, три дебюта. В следующем году, если Бог даст, будет запуск большой документальной картины. Может быть, что-то получится с новыми игровыми полнометражными или дебютными фильмами.
Границы кинопроизводства жестко охраняются людьми одного поколения
Все кинематографические группы должны направить свои усилия на выявление талантливых людей и помощь им в реальном кинопроизводстве. Пока границы кинопроизводства жестко охраняются людьми одного поколения. Государство выделяет большие средства на кинопроизводство. Но в первых рядах на участие в дележе этого пирога стоит с большими ложками огромное количество московских коллег. И они получают в свои большие миски под свои большие ложки практически все, что дают на кинопроизводство.
В федеральном масштабе у нас нет национального кинематографа. Есть только московское кино, как и московская пресса, московский театр, московская литература. У нас ведь нет киностудий за пределами Москвы и Петербурга. Все областные киностудии погибли. Да у Москвы и нет особого желания
На экране мы видим выражение интересов очень узкой московской, более-менее образованной кинематографической среды
развивать кинематографические студии по всей стране. На экране мы видим выражение интересов очень узкой московской, более-менее образованной кинематографической среды и московских телевизионщиков.
Никаких других интересов – эстетических, сюжетных, социальных – вы на экране сейчас не найдете. Нет национального кино по масштабу. Хотя оно должно быть. Неоднократные мои попытки обратить внимание на это печальное обстоятельство на самых разных уровнях вызывали очень резкую реакцию коллег. Мои выступления на эту тему порой просто останавливали. Борьба, но борьба, в которой пока не видится победная часть.
Никита Елисеев
Поделиться
Комментариев нет:
Отправить комментарий