Идёт процесс вырождения государства на всех уровнях: Лев Шлоссберг

Лев Шлосберг: идет процесс вырождения государства на всех уровнях

Источник ДАТА ДЕК 5, 13

ЖУРНАЛ "УПРАВЛЕНИЕ БИЗНЕСОМ" №11

Движение против ветра.

Депутат Псковского областного Собрания депутатов Лев Шлосберг – яркая политическая личность не только на региональном, но и на федеральном уровне. В политику он пришел в начале перестройки и принимал непосредственное участие в развитии современной России. Лев Шлосберг проанализировал текущее состояние политической жизни в нашей стране, объяснил, почему люди устали от вранья и бессмысленности и какой из сценариев будущего оптимален.

На ваш взгляд, много ли сегодня в России настоящих политиков?

– Число настоящих политиков в любой стране зависит от состояния самой политики. Чем неблагоприятнее политическая обстановка и некомфортнее самовыражение через политику, тем меньше людей рассматривают ее как сферу самореализации своих внутренних способностей. Мало охотников лечь под гильотину.

Люди, идущие в политику не из корыстных, а из идеологических и даже альтруистических побуждений, вступают на очень рискованное поле

Люди, идущие в политику не из корыстных, а из идеологических и даже альтруистических побуждений, вступают на очень рискованное поле, где больше всего шансов много раз получить по голове разными способами и чрезвычайно мало шансов чего-то добиться. Соответственно, соискателей очень немного. Нынешний политический класс России в подавляющем большинстве – это не политики, а гастарбайтеры в политике, набранные для вполне прикладных, конкретных и краткосрочных целей.

Вообще, собственно политика – работа стратегическая. При отсутствии стратегии откуда возьмутся политики? Поэтому для тех, кто пытается заниматься подлинной политикой – это движение против ветра. Опять-таки стратегически – в правильную сторону. Но, повторюсь, мал круг охотников.

Что лично вас привело в политику?

– Все-таки я сын перестройки. У меня так получилось, что учеба на истфаке, которая как минимум стимулирует чтение некоторых книжек и перелистывание некоторых страниц истории, вызывая, соответственно, раздумья, совпала с последним кризисом советской власти, когда всем думающим людям становилась понятной неизбежность неких важных сдвигов. В то время началось мое политическое взросление.

Когда стали сдвигаться тектонические плиты, на которых держался Советский Союз, это вызвало много мыслей в голове. Этот толчок истории я воспринял очень близко к сердцу. Притом что тогда еще далеко не все в происходящих политических процессах понимал – я видел только их внешнюю сторону.

А в 1996 году впервые принял участие в выборах – баллотировался в Псковскую городскую Думу. И, наверное, именно тогда почувствовал, что мое общение с людьми может вызывать какое-то ответное понимание. Я тогда не выиграл, занял второе место, но когда понял, что на мои слова, мою точку зрения откликается какая-то часть общества, ощутил поддержку.

А поддержка людей очень много значит. Образуются моральные долги, появляются готовность и желание продолжать работу. Дальше уже, можно сказать, яблоко покатилось. Собственно говоря, это было уже после вступления в «Яблоко».

На какие вехи вы разбили бы политическое развитие России в новейшее время?

– На мой взгляд, есть несколько этапов, которые уже могут осмысливаться. Первый – это попытки реформирования СССР, которые окончательно провалились к 1991 году. Этот этап заслуживает всяческого анализа. Потому что близкий к нему – не по частностям, а по векторам – процесс может быть активирован и возобладать в России в любой момент.

То, что происходило тогда, было распадом империи. Притом по классической схеме: империя сама делала все, чтобы распасться. Все попытки ее реформирования натыкались на то агрессивно-послушное большинство – в первую очередь в различных органах власти, – которое в итоге и возобладало.

Очень серьезно нужно изучать деятельность всех последних советских правительств и, конечно, союзного парламента. Был шанс отказаться от советской модели управления. Но он не реализовался! Потому что просто не был востребован этими управленцами. А появился тот манипулятивный референдум, который якобы отражал политическую волю большинства, но ничего не гарантировал, ведь никаких инструментов для гарантий не было.

И, наконец, последняя попытка сохранить Советский Союз неизменным – путч августа 1991 года. Он в итоге вбил последний гвоздь в гроб СССР. На этом заканчивается первый этап, который завершен и ни при каких сценариях невозвратим.

Следующая веха – 1991–1993 годы. Это этап, когда у Бориса Ельцина и группы близких к нему лиц был уникальнейший шанс выстроить демократическую Россию. И все для этого было в их руках: общественная поддержка, возможность использовать лучшие мозги, еще не утекшие в разные стороны света, возможность выстроить любую нормальную политическую систему и, что самое важное, произвести максимально адекватное на тот момент реформирование экономики. Но все реформы были провалены. Этот период заканчивается указом № 1400 от 21 сентября 1993 года. Это был переход в другую реальность. Уже тогда появился метод ручного управления: назначенные губернаторы, главы администраций и фактически повсеместный отказ от системы выборов.

И назрел мощнейший кризис, в который все участники процесса внесли свой вклад. Никто не смог оказаться выше вызова времени. Собственно говоря, в России не состоялось то, что должно было бы состояться в стране, чувствующей себя единым сообществом. Не получился общественный договор во имя спасения государства и страны. После этого пошел период насильственного политического развития. В 1996 году состоялись первые масштабно сфальсифицированные выборы президента. Это колоссальная манипуляция – целесообразность поставили превыше законности, справедливости, честности, порядочности, вообще все этическое в политике было растоптано.

После 1996-го, строго говоря, и начинается эра Владимира Путина. Потому что расплатой за волюнтаристское управление всеми сферами жизни государства и общества стал системный экономический кризис, дефолт 1998 года, а дальше оставалось только ждать какого-то системного политического результата. Собственно говоря, период с 1996 по 1999 годы – это переход от ельцинизма к его высшей степени – развитому путинизму. С 1999 года мы живем в системе полицейского государства, которое продолжает развиваться, более того – развивается в своем роде очень динамично.

Понятно, что сейчас невозможно взять и посадить миллион человек или расстрелять несколько тысяч, но полицейское государство – это не обязательно массовые казни. Путинский период длится достаточно долго. И он однороден, оттенки внутри совершенно незначительны. Путин ранний или поздний, Путин бодрый, разозленный, уставший, раздраженный – не имеет никакого принципиального значения. Мы продолжаем жить в эпохе, которая формально открылась концом 1999 года и продолжается до сих пор. Это классическая ситуация застоя, когда из Кремля – либо без головы, либо вперед ногами. Ясно, что правление Дмитрия Медведева никаким периодом не является вообще.

А как вы оцениваете сегодняшний уровень политической конкуренции?

На политическом рынке есть спрос на конкуренцию, но предложение очень ограниченно

– Проблема в том, что на политическом рынке есть спрос на конкуренцию, но предложение очень ограниченно. Другое дело, что дойти до людей сложно. Нет ни одного национального политически значимого средства массовой информации, которое могло бы поддерживать соответствующее политическое конкурентное поле. А через что можно прийти к людям, если речь идет о глобальной общенациональной кампании? Только через медиа.

Телевидением управляет фактически президент. Оно практически стало властью, то есть является не средством массовой информации, а средством массовой пропаганды. Газеты не имеют большого общественного влияния. Интернет в принципе не может быть консолидирован, хотя его распространение приносит свои результаты: информационной блокады уже не может быть.

Но в целом есть некое не то чтобы безвоздушное, но очень разреженное пространство общения. У политика альтернативных власти взглядов нет возможности высказаться полноценно и развернуто и высказываться постоянно, но, с другой стороны, политическое общение в таких условиях – вопрос политической работы, политического искусства.

Все происходящее пагубно, очень тревожно, но – логично

Вопрос конкуренции в этой сфере уже превращен в вопрос не политический, а технический. Если есть прямая установка на несменяемость власти, то зачем свободные выборы, зачем средства массовой информации, зачем политическая конкуренция? Они же уничтожают саму систему несменяемости! В этом смысле все происходящее пагубно, очень тревожно, но – логично.

Нет ли у вас ощущения, что политическая конструкция России сегодня основана на отрицательном отборе?

– Это уже стало общим местом. Любая политическая система подбирает для себя людей определенного типа. Да, независимые, свободные, самодостаточные, жесткие, принципиальные сегодня не востребованы политической системой России. Это в чистом виде отрицательный политический и – что неизбежно – человеческий отбор. Более того, каждое следующее действие этой системы будет хуже, чем предыдущее. Потому что она выбирает сначала одних худших из худших, потом худших уже из этих худших, и так далее. Такой процесс называется вырождением. Идет процесс вырождения государства на всех уровнях.

Вы согласны с мнением, что люди устали от политики?

– Люди устали от вранья и бессмысленности. Не от политики они устали, а от того, что у нас пытаются продолжать называть политикой и что ею категорически не должно являться, потому что это по большому счету извращение. Естественно, когда человеку не дают ничего качественного, когда вместо свежего воздуха предлагают затхлый, вместо свежих продуктов – гнилые, вместо нормальной одежды – рваную, он стремится дистанцироваться от этого, ему хочется, чтобы это не касалось его жизни.

Можно это как-то изменить?

– Можно и нужно. Это вопрос глобальных перемен. Вопрос общенациональной политической реформы, отвечающей запросу здоровой части общества. Мы находимся в состоянии, очень похожем на поздний Советский Союз, в котором существовал общественный запрос на перемены, но политическая система не смогла дать на него содержательный адекватный ответ.

При нынешнем состоянии политической системы запустить общенациональную реформу можно было бы сверху при наличии желания. Когда появляется некий правитель и вдруг произносит слова «демократия», «гласность». Теоретически это возможно всегда. Но в современной России этого не произойдет. Потому что сегодняшняя система, в отличие от советской, не пропустит такого человека, он никогда не получит власть.

В любом случае, решающей является позиция общества, а оно сейчас в намного худшем моральном состоянии, чем 25–30 лет назад. Большинство тех, кто занимается политикой в России, не верят ни в какую политическую деятельность. Они знают, как все это устроено. Поэтому даже не пытаются бороться. Здесь такой сплошной, замкнутый, порочный круг. Пассивное общество, огромное количество стяжателей – в худшем смысле этого слова – в политике. Это такой Рим периода упадка, который сам себе противен, но уверен, что проживет долго.

Возможны ли какие-то сдвиги? Есть три основных сценария. Первый: если общество дозреет настолько, что даже на таких выборах, как сейчас, сменится власть – и парламентская, и президентская. Просто победят другие люди, которые каким-то чудом прорвутся на выборы, докажут свою состоятельность в общении с избирателем и одержат победу. Это чудовищно тяжелая задача, но самый лучший вариант развития событий.

Другой вариант – очень близкий для России – это дворцовый переворот. Это интрига элиты, интрига конкретно против Путина. Она может заключаться в каком-то способе удаления этого человека от власти через рычаги, с которыми он не сможет не считаться. Через те бизнес-корпорации, с которыми он связан, через людей, имеющих доступ в первую очередь к главным экономическим активам, спецслужбам, к непубличному, но фактическому формированию ключевых политических решений.

Если эти люди не планируют сценарий с Павлом I, то они должны прийти и сказать: «Владимир Владимирович, вы с сегодняшнего дня низложены. Оформляйте наше решение вашей отставкой». Но очень большой вопрос – что это могут быть за люди, какие цели они поставят перед собой. Путин в сравнении с ними может показаться весьма травоядным.

Все может оказаться настолько диким, страшным и просто зверским, что сейчас даже невозможно представить

И третий путь – революция. То есть полный хаос. Но я абсолютно уверен, что вероятность такого сценария очень велика. И тогда мы диву дадимся, в состояние какого кошмара может прийти общество. Причем все может произойти с фантастической скоростью и оказаться настолько диким, страшным и просто зверским, что сейчас даже невозможно представить. Как многие люди в России не могли себе представить в начале 1917 года, чем он закончится и что произойдет потом.

Сейчас любые конфликты с обществом власть разрешает через насилие – большее или меньшее. Будучи уверенной, что она усидит, что на ее век хватит. Но это заблуждение всех императоров, уверенных, что трон под ними вечен.

…Таковы три основные схемы развития событий. Есть еще, конечно, некий сценарий долгого загнивания, очень долгого, потому что ресурсы для него есть, но и это все равно закончится одним из первых трех вариантов: либо мирная политическая реформа через выборы, либо дворцовый переворот, либо революция.

Как вы оцениваете российскую оппозицию и, в частности, ее координационный совет?

– Никакого координационного совета оппозиции нет и не было. Это очень оторванный от реальных проблем общества проект столичной элиты. Есть участники политического процесса – это партии. Политическая оппозиция – это политическая партия. Если вы хотите создать оппозиционную политическую силу, но вас не устраивают ныне существующие партии – создавайте свою партию. Если устраивают ныне существующие – давайте попробуем составить консолидированную позицию хотя бы нескольких партий. Такие переговоры возможны.  Это будет некий совет политических партий, которые смогут обсуждать условия политической жизни. И очень часто это не вопрос идеологии. Такое объединение – координация усилий оппозиции – действительно может быть внеидеологическим, если оно обсуждает и хочет решить вопрос условий реформирования государства, вопрос правил, общенациональной «дорожной карты».

Оппозиция – это та политическая структура, которая готова выйти на выборы и бороться за поддержку общества, за власть. Оппозиция – это чисто политический выборный и парламентский термин. Бессмысленно из персонажей интеллектуальной, в том числе гламурной, элиты создавать псевдополитическое образование и называть его координационным советом оппозиции.

Участники этой тусовки, назвав себя координационным советом оппозиции, таким образом обозначили, что оппозиционных политических партий в России нет. Это право каждого свободного человека. Но они не выполнили ни одной задачи, которые были ими самими перед собой поставлены. И – что очень важно – они изначально договорились, что принимают всех, в том числе людей безумных или с общественно неприемлемыми взглядами. Им захотелось обнять и объединить всех – а это в политике невозможно! В моем понимании, это был просто неверно выбранный инструмент. Он не сработал, и это логично.

Но в целом, конечно, оппозиционная политическая среда выглядит очень грустно, намного грустнее общества. Системные политические партии обанкротились, не выдержав вызовов времени, в том числе покупая близость к власти, возможность относительно безбедного существования для своей верхушки.

Должна произойти смена политиков. Пусть даже в этих же самых партиях, что совершенно нормально, но смена. Однако практически никто не приходит на смену, люди не хотят идти в политику, в эту грязь, вонь, в этот паноптикум. Нет тех молодых и бодрых, что придут и скажут: теперь наша очередь, освободите места, мы будем пробиваться дальше.

Возвращаясь к началу разговора: люди не идут в эту сферу самореализации, потому что политика – постоянный дискомфорт, постоянный стресс, притом не по поводу борьбы за какие-то программы, планы, бюджеты, законы, интересы социальных групп, а просто здесь нормальный человек находится в зоне постоянного обстрела. Он по существу беззащитен.

Трудно ли быть оппозиционным политиком в провинции?

– Вообще не имеет значения, где быть оппозиционным политиком.

Но в Москве, к примеру, оппозиционность сегодня – просто мода…

– В провинции это не может быть модой, безусловно. Большая проблема провинции – чрезвычайно узкий круг общения. В Москве ты можешь однажды войти с кем-то в принципиальный клинч и до конца жизни больше не видеть своего оппонента. Но чем меньше территория, тем больше вероятность того, что ты будешь эти же самые, извините, рожи видеть всю жизнь, в той же самой сфере деятельности. И ультимативные конфликты переживаются намного сложнее.

Человеку в принципе свойственно договариваться, идти на компромиссы, то есть приходить к состоянию комфорта. Оппозиционный политик в провинции заведомо идет на абсолютный дискомфорт. Поругался ты с человеком – все, ты, скорее всего, навсегда поругался. Грубо говоря, если ты оппозиционный политик в столице, ты можешь вести огонь из окопа и не видеть лица своего врага. А в провинции – рукопашная, все лицом к лицу.

Нет ощущения, что вы переросли провинциальную политику, желания стать федеральным политиком?

– Я федералист. Я не делю политику на провинциальную и федеральную. К тому же я знаю огромное количество примеров, когда люди, способные достичь результата, что-то сделать на своем уровне в провинции, переезжали в столицу и там пропадали. Они не находили способа самореализации! Та общественная среда, в которой, собственно, политик живет и является политиком, не может вместе с ним переехать из Пскова и Псковской области в Москву или Петербург.

Это советско-имперский подход: если ты в Москве – ты в центре жизни, если во Пскове – ты на обочине. Нет уже никакого барьера между провинцией и столицей! Есть Интернет, он всех выравнивает. Сейчас кроме вертикальных структур существует множество горизонтальных, которые намного эффективнее. Если человека услышат – его услышат из любой точки.

С другой стороны: а что у нас вообще с самореализацией на уровне Российской Федерации? Кто из оппозиционных политиков самореализовался у нас на национальном уровне? Назовите мне такого, я ни одного не знаю. Буквально ни одного, чью биографию, путь, достижения можно назвать успешными. Нет там ни одного успешного лица. Но есть тусовка, намного большая медийность, ощущение большей значимости. А на самом деле это – иллюзии и самообман.

В общем, мысли о самореализации на другом уровне имеют смысл, если от достижений нынешнего уровня на нынешней территории можно перейти к достижениям больших масштабов. А если это невозможно, то сам переезд человека из Пскова в Москву – это только усугубление ситуации внутреннего конфликта: отрыв от корней, выход из того общества, в котором существуешь. Менять нерешенные провинциальные проблемы на нерешенные проблемы федерального центра глупо. Это само по себе ни к чему не приведет, кроме новых нерешенных проблем.

Как вам работается в региональном парламенте в окружении единороссов? Нет ощущения, что постоянно приходится пробивать стену?

– Строго говоря, это не совсем «пробивать стену». Псковское областное Собрание депутатов – та еще стена, ткни и развалится… Это такое безвоздушное пространство, когда каждый отдельно взятый – может, и неплохой человек, но все вместе, как только поступила команда, становятся сворой.

Да, такая же установка, как по всей стране: не пущать, не давать, отвергать, а при возможности еще и потоптаться. Но они приняли для себя эту систему, они в ней живут, получают какие-то бонусы по своей шкале ценностей. В целом ситуация довольно дискомфортная, но, строго говоря, я ее ожидал.

Я не вижу в нашем региональном парламенте никаких предпосылок к улучшению ситуации. К концу второго года работы отношения ухудшились тотально. Просто тотально! Есть люди в Собрании, с которыми мы не общаемся – не здороваемся, не разговариваем, ничего не обсуждаем. Это неприятно, но, с одной стороны, честно. Ну, есть такое, и ради бога. Я же не инициатор всей этой катавасии. С какого резона я должен делать вид, что одобряю их действия и политику?

С другой стороны, там же не все истуканы. Есть люди, которые на все происходящее смотрят, ничего вслух не говорят, но стараются лично не участвовать в наиболее одиозных акциях, шевелить мозгами и думать о последствиях.

А я стараюсь постоянно помнить о тех, кто голосовал за меня и за «Яблоко». Пусть в Псковской области их официально 20 000, но на самом деле я считаю, что их уже в 2011 году было 30 000. И дело не в количестве. Я понимаю, что эти люди есть, я это разными способами чувствую: виртуально, получая от них письма, отвечая на звонки, общаясь. Я же понимаю, что у меня по существу одна задача: я должен этих людей не разочаровать и увеличить их число. И не должен делать ничего такого, что привело бы этих людей к разочарованию в сделанном ими выборе. Все очень просто.

А вы знаете, кто эти люди? Представляете их себе?

– В принципе, я считаю, что у меня нет случайных избирателей. По ошибке, по недоразумению за меня проголосовать невозможно. Что называется, с другим не перепутаешь. Это сознательный выбор людей определенной позиции, определенного вектора развития, определенных принципов. Эту аудиторию в Псковской области я представляю себе достаточно хорошо.

Можете сформулировать, что заставило их предпочесть «Яблоко» и лично вас другим партиям и кандидатам?

– Соответствие их ожиданиям, их представлениям об устройстве жизни в регионе и стране. Демократия – это не выбор лучших, это выбор себе подобных. То есть, голосуя за кого-то, я голосую в первую очередь за себя. Вот в этом – политика. Эти люди меня в себе узнали. И поддержали себя. Это, на самом деле, совершенно естественная защита человеком на выборах своих прав, убеждений, позиции.

Учитывая все сказанное про, так скажем, не слишком комфортную среду в Собрании, что заставляет вас оставаться там?

– Выбор-то сделан! Это жизнь, политическая жизнь, жизнь политика. На самом деле, работа. Других условий нет. Хочешь заниматься этой работой – работай сейчас, в этих условиях. Может быть, когда-то будут другие, может быть, доживешь, и, может быть, получится внести в это какой-то свой вклад.

Ведь не было и не может являться целью – просто попасть туда в парламент. Мне не нужно было оказаться в этом доме. Такой задачи не стояло. Задача была – попытаться реализовать то, что иными способами, кроме политических, реализовать невозможно. Потому что есть вещи, которые делаются, например, только с помощью законов. Нет другого инструмента! Именно с помощью законодательства решаются некоторые проблемы.

Или, я знаю совершенно точно, есть ситуации, когда людям действительно не к кому обратиться. Кто-то, например, решает, что сельской школы не должно быть, а люди считают, что должна! И этим людям нужен ледокол, который бы им дорогу во льдах проторил. Это нормально – работать в таком качестве.

Это хорошая работа. Она совершенно оправданна, очень интересна. И она определяется не теми персонажами из фильма о жизни на хуторе, рядом с которыми приходится сидеть в зале заседаний. Она определяется аудиторией, которая поддержала политика. Избиратели – мои работодатели! Я совершенно четко понимаю: этими людьми востребован такой работник.

Я свою политическую работу люблю. Просто бывают такие эпизоды, когда видишь перед собой абсолютно беззастенчивую, всесильную наглость. И понимаешь: сейчас с этим проявлением наглости я не могу справиться. У меня нет инструментов, я не могу этих наглецов зацепить, ограничить, прекратить их произвол – никак не могу. Но это же не ситуация последнего шанса. Значит, делаем заметку: этого мы пока не можем. Пока. Однако у нас же хорошая память. Запоминаем все, что остается несделанным, нереализованным.

Вы когда-то назвали себя консервативным политиком. Сейчас под этим высказыванием подпишетесь?

– Это было сказано не в идеологическом плане, а, скорее, в инструментальном. Я стараюсь не забывать, что такое хорошо и что такое плохо. Некие якобы новые стандарты в политике, когда все позволено и все можно, были всегда. Просто сейчас их стало нестерпимо много. Я консервативный политик в том плане, что людей нужно убеждать, а не насиловать. Нужно сохранять лицо. Нельзя прыгать с одного политического места на другое, это крайне противопоказано.

Подтверждаю, что политически я либерал. Но в стилистическом плане – консерватор. Консерватизм стиля – это определенное представление об устоях, укладах, правилах, которые нужно очень тщательно соблюдать. Есть понимание допустимого и недопустимого в политике. И в этом смысле я всегда консерватор.

Беседовал Максим Андреев

Фото Александра Сидоренко, Евгения Мажоры, Артема Аванесова,Владислава Липунова, Александра Захарова, Льва Шлосберга