21 марта 2015, 22:14
Ловушка неототалитаризма
Я хотел бы более подробно остановиться на теме, которую отчасти затронул в своей статье в «Новой газете», сделав акцент на том, о чем ранее было сказано вскользь - о новой исторической ловушке, в которую Россия попала, втянувшись в войну с Украиной. Я хочу обратить внимание на то, что для общества страшна не сама по себе война и неизбежные на любой войне жертвы, а те социальные, политические и психологические последствия, которые она неизбежно влечет за собой. Война так или иначе прекратится (ну, если не рассматривать пока гипотетический, но в принципе возможный вариант перерастания локальной войны в мировую), а вот социально-политические изменения, которые она породила, изжить будет весьма трудно.
Война с Украиной содействовала превращению авторитарного режима в неототалитарный - это и есть тот главный итог, которым Россия отмечает год аннексии Крыма. Надо со всей серьезностью подойти к оценке этой перемены и осознать, что она означает для будущего России. В конечном счете, неототалитаризм в очередной раз загоняет Россию в исторический тупик. Из тупика нельзя выбраться, продолжая двигаться вперед, пусть даже окольными дорогами. Так или иначе, но впереди Россию ждет очередной «перерыв постепенности» исторического процесса. Ей теперь предстоит либо разбиться со всего маху о какую-нибудь геополитическую стенку (пусть читатели, которые предают геополитику анафеме, рассматривают упоминание о ней исключительно как метафору), либо «отыграть» историю назад при помощи революции.
Неототалитаризм как злокачественная форма авторитаризма
О различиях между авторитаризмом и неототалитаризмом, как реальных, так и мнимых, можно писать бесконечно. Я изложу здесь мое субъективное и сугубо прикладное понимание проблемы, не претендующее на глубину и новизну и затрагивающее тему лишь в тех общих пределах, которые необходимы для целей этой заметки. По моему мнению, неототалитаризм является злокачественной разновидностью авторитаризма, его перерождением, которое стало возможным в XXвеке, когда, с одной стороны, миру явилась массовая личность, а с другой стороны, появились технологии управления массовым сознанием. Это своего рода возврат к «высокотехнологическому средневековью», своего рода эволюционная редукция. Впрочем, так всегда случается с опухолями - социальные, видимо, не являются исключением.
Главным отличием неототалитаризма от авторитаризма является способ, при помощи которого массы исключаются из политического процесса. В случае авторитаризма он примитивен и очевиден - обыватель пассивен, политикой не интересуется, погружен в свои дела, отчасти запуган, отчасти доволен тем, что происходящее вокруг его мало касается. Авторитаризм по определению депрессивен и уныл. В случае неототалитаризма, напротив, массы приходят в активное, я бы даже сказал - в гиперактивное состояние. Возникает иллюзия псевдовключенности основной части населения в политику. Масса ощущает себя творцом и демиургом истории, на самом деле ничем таким не являясь и в помине. Люди не осознают, что они являются жертвами манипуляции, по сути - массового гипноза. Им кажется, что они самиприняли все решения, в то время как решения в готовом виде были трансплантированы в их головы. Вся техника манипуляции, какой бы разнообразной и «креативной» она ни казалась, в конечном счете, основана на высвобождении архаичных социальных инстинктов, и прежде всего - на инстинкте самосохранения первобытного сообщества. Люди в минуту опасности сплачиваются вокруг вождя, как стая вокруг вожака. Поэтому поддержание ощущения постоянной внешней или внутренней угрозы является непременным condiciosinequanon для неототалитарного режима.
Псевдовключенность огромных масс людей в политику и будет тем главным «проблемным» наследием неототалитарного режима, с которым придется разбираться после того, как режим исчерпает себя - а он, так или иначе, исчерпает себя по той простой причине, что вечной войны не бывает, как и вечного мира. Победить весь мир невозможно, поэтому любое неототалитарное государство либо потерпит сокрушительное поражение в войне (как гитлеровская Германия), либо вынуждено будет войти в режим «мирного сосуществования» (как СССР) и тем самым снизить градус мобилизационной истерии. В последнем случае оно неизбежно упрется в какую-нибудь «перестройку», после чего трест лопнет от внутреннего напряжения. Но когда трест лопнет, в обществе останется множество его активных «вкладчиков» -- точнее, держателей облигаций, мозги которых придется долго и упорно перепрограммировать прежде, чем они окажутся способными осознать реалии.
Проблема «неототалитарного наследия», с которым теперь придется постоянно считаться, делая прогнозы относительно будущего России, и является главным историческим итогом «крымской эпопеи» Владимира Путина. Россия, никогда не имевшая гражданского общества, вновь получила взамен его эрзац, очередное постсоветское «псевдогражданское общество». Это делает дальнейший путь исторического развития России еще более извилистым. Мало того, что гражданское общество придется строить с нуля, теперь потребуется долго и тщательно расчищать под него строительную площадку, избавляясь от идеологического и политического мусора. Даже когда исчезнет источник иннервации, запрограммированная режимом масса будет продолжать биться в имперских конвульсиях.
Неототалитаризм и «суверенная демократия»
Все имеет не только следствия, но и причину. Как и всякое глобальное зло, неототалитаризм произрастает из весьма скромных предпосылок. Непосредственно все началось с концепции «суверенной демократии», предложенной как альтернатива жесткому авторитаризму. Оглядываясь сегодня назад, можно с уверенностью сказать, что любой жесткий авторитаризм имел бы гораздо менее разрушительные последствия для будущего России, чем тот иезуитский способ управления страной, который был выстроен командой Владимира Путина первого призыва в «нулевые» годы.
Дилемма, с которой столкнулся Путин, придя к власти, состояла в том, что он должен был сворачивать демократические институты в обществе (действуя в интересах олигархии, сложившейся в 90-е годы), оправдывая это необходимостью «защиты демократии». Это была инерционная политика, продиктованная слабостью режима, который не обладал в начальной фазе политическими ресурсами, позволяющими ему открыто посягнуть на мифы «славной» ельцинской революции. В обществе оставалось много ферментов революционного брожения, которые были совершенно неуместны на новом историческом этапе, но подавить которые открыто власть не решалась. Поэтому курс был взят на то, чтобы не уничтожать демократические институты, а обезвредить их. Нужно было сделать общество устойчивым к любой критике власти, воспитать в нем иммунитет в отношении демократических механизмов, оставляя нетронутой внешнюю демократическую оболочку.
Те, кто немного знаком с медициной, знают, что в отношении борьбы с гипертонией существуют две противоположные стратегии. Отчасти гипертония (повышенное давление) вызвана активностью специфического ангиотензинпревращающего фермента, который определенным образом воздействует на стенки сосудов, что может приводить к гипертонии. Одним из способов борьбы с этим злом является подавление данного фермента при помощи различных средств, называемых ингибиторами. Но это не всегда срабатывает. Поэтому со временем был найден другой метод лечения - блокирование рецепторов в стенках сосудов, которые реагируют на фермент - возбудитель спокойствия. Тогда количество свободного фермента в крови теряет свое абсолютное значение, так как организм его не замечает. На практике в сложных случаях приходится применять комбинированную терапию - отчасти подавлять фермент при помощи ингибиторов, отчасти подавлять чувствительность рецепторов.
Суверенная демократия как раз и оказалась такой комбинированной терапией в лечении «социальной гипертонии» российского общества. Вместо того, чтобы полностью изжить «фермент свободы», власть прибегла лишь к его «мягкому» ограничению при помощи «политических ингибиторов». Общественная дискуссия была вытеснена из массового информационного поля в интернет-резервации, политический метаболизм («обмен существ» во властных структурах) поставлен под контроль при помощи управляемых выборов, в правоохранительную систему ввели антидот из политически администрируемых судей. Но даже после этого общество в целом оставалось скорее живым, чем мертвым. По крайней мере, по сравнению с советской Россией содержание фермента свободы в крови общества было и остается очень высоким.
Можно было, конечно, сразу пойти на полное переливание крови в прямом и переносном смысле слова, но демиурги «суверенной демократии» выбрали иной путь - они сосредоточились на нейтрализации фермента свободы. Из электронных средств массовой информации был создан пропагандистский утюг, которым начали придавливать общественное сознание: сначала -- мягким поглаживанием, после - прижимая мозги «с отпаривателем». У общества подавлялись рецепторы демократии, оно приучалось не реагировать на эксцессы режима, не обращать внимания на деградацию общественных и политических институтов. В этом и была «главная фишка» концепции «суверенной демократии» -- хоть обкричись, все равно тебя никто не услышит.
Но была и проблема: чем более деструктивными становились общественные процессы, чем нагляднее была деградация властной вертикали, тем больше надо было нагревать пропагандистский утюг. Дело «ЮКОСа», «дело Магнитского», «Кущёвка», «дело Сердюкова» - все это рушило авторитет власти и подстегивало фронду, которая на ожиданиях демократических реформ, обещанных Медведевым, вылилась в «болотное движение». Чтобы справиться с этими процессами, требовалось нечто особенное, общество надо было в буквальном смысле слова оглушить, сделать что-то такое, чтобы сознание сорвалось с тормозов. Война стала необходимым условием выживания режима, и она началась строго по расписанию. Украина, конечно, повод, но далеко не причина. Кремль был заинтересован в войне, с ее помощью он задвинул свой «пропагандистский утюг» прямо в мозги обывателю и стал разглаживать им все сохранившиеся еще к этому моменту извилины.
В украинскую войну вошел один народ, а вышел из нее совершенно другой. В этот момент и возникла та самая псевдовключенность, которая отличает тоталитаризм от авторитаризма. Раньше обыватель этот режим терпел, теперь он стал его вожделеть. Это уже не отношение к власти, а страсть по власти. Страсть же нельзя преодолеть рационально, ее можно только перебить другой страстью.
Россия в плену у «черной сотни»
С псевдовключенностью обывателя в политику теперь придется повозиться - загнать его туда легко, а вот выгнать оттуда практически невозможно. Кремль оказался заложником своей собственной игры: выбранный им в момент кризиса политический курс теперь является для него безальтернативным. Он теперь может идти с этим вновь обращенным народом в исторический тупик вместе хоть до самого конца, до самого Судного дня. Но стоит ему попытаться вильнуть в сторону и как-то вывести себя и страну из штопора, народ оторвет режиму голову. Вот такая вышла драма всепоглощающей любви 84% к своей власти.
Лучше всего это рассмотреть на примере Донбасса. Конечно, можно сколько угодно развлекаться, пугая Запад перспективой ядерного апокалипсиса, но вряд ли этого реально можно желать для себя и для своих детей. В Кремле сидят прагматики, которые знают разницу между словом и делом. Они играют в рискованный покер с историей, думая, что в последний момент сдернут карту. Проблема в том, что те, кто живет вокруг Кремля, ни в какие игры не играют, они в это все верят. Для Путина Донбасс - разменная монета в торге с Западом за зоны влияния и за право делать со своим народом все, что угодно. Для его яростных приверженцев Донбасс -- истовая новая религия, они молятся на Путина как на пророка, который вернет им Империю в ее первозданном виде. Зрители русского Колизея расселись на трибуне и ждут захватывающего зрелища: Владимир Путин голыми руками разрывает на арене американского льва. Пока Путин дерется со львом - он в их глазах равен Гераклу (собственно, так его и изображают), но страшно даже себе представить, что случится, если ослабевший гладиатор захочет вдруг пожать льву лапу...
В Донбасс нельзя было входить, потому что из него нельзя уйти по-хорошему. Если Кремль оттуда уйдет, то Донбасс сам постучится в ворота Спасской башни своей запыленной шахтерской каской, а может быть и чем покруче. Теперь Путин до конца жизни обречен без устали биться на арене, он окончательно выбрал свое амплуа. Но стоит ему уйти с арены, как публика разорвет его на части. Главная угроза режиму исходит теперь вовсе не слева, не от либералов или демократов, а справа, от «черной сотни». Достаточно проследить за эволюцией взглядов «героя нового времени» Стрелкова, чтобы понять, что поддержка Путина «черной сотней» условна - они любят только побеждающего гладиатора, но стоит ему оступиться, как они опустят большой палец вниз. Путин не может себе позволить никакого маневра, только вперед - от одной победе к другой, пока не задохнется. Рано или поздно он споткнется, ибо ничьи силы не являются бесконечными. И тогда черносотенное цунами, порожденное крымским землетрясением, накроет Россию.
Комментариев нет:
Отправить комментарий